– Не вздумай, Коля, за второй бежать – из дому выгоню!
– Тасенька, никто не собирается злоупотреблять, – мягко урезонил ее муж. – Ты нам лучше вскипяти чайку и подай айвового варенья. – Он перевел взгляд на гостей. – Тасенька у меня мастерица насчет разного варенья…
– Завтра же будешь меня ругать, что вовремя не остановила, – проворчала жена и вышла.
– Колюня, давай твою, – прошептал Тимофей Александрович.
Он залпом выпил и неожиданно громко запел: «Ох, туманы мои, растуманы…» Пропев один куплет, хитро улыбнулся в бороду и громко сказал:
– Талант для писателя – это, конечно, великое дело, но если у него еще и умница жена, то ему повезло вдвойне. Что бы я делал без своей Тасюни?
– И умнице жене надоедает, когда муж тянется к рюмке, – ворчливо заметила из прихожей Анастасия Петровна.
– Тасенька, завтра с утра сажусь за машинку! И стучу до обеда.
– Знаю я тебя… – Жена заглянула в комнату, окинула взглядом стол и строго уставилась на гостей: – Больше ни капли. А то прогоню я вас отсюда!
– Тасенька! – В мягком ласковом голосе Татаринова появились металлические нотки. – Не буди во мне зверя! – Он вздернул бороду, приосанился. – Ты знаешь, я в гневе страшен… – И весело рассмеялся: – Никто меня в этом доме не боится!..
– Лучше почитал бы новую главу из романа, – помягче сказала Анастасия Петровна. – Про Меншикова.
– Тащи ее сюда! – распорядился Тимофей Александрович. – Двадцать страничек, не больше, а то мои парни заснут.
– Ну что вы, Тимофей Александрович! – горячо запротестовал Николай. – Мы с удовольствием…
По пути сюда Николай говорил, что лишь бы старик не заставил их сегодня слушать новые главы, есть у него такая дурная привычка – вслух читать знакомым свои романы…
Слушая в течение часа монотонный голос Татаринова, Вадим изо всех сил старался не отвлекаться, но мысли все время уносились прочь. Все-таки крупные вещи предпочтительнее читать в другой обстановке и без публики. Борода Татаринова смешно шевелилась, он старался читать с выражением, но голос его все равно усыплял… И вот здесь, в светлой небольшой комнате, Вадим поклялся про себя никогда вслух не читать свои произведения. Это такая тоска, даже не верилось, что по времена Достоевского и Белинского писатели собирались у кого-нибудь и ночи напролет читали друг другу свои книги…
Петр Первый, стрельцы, царевна Софья, Меншиков – все это скользило мимо его сознания не задерживаясь. Вадим боялся, что Татаринов, когда закончит, естественно, захочет выслушать их мнение, а он вряд ли чего путного скажет…
Выручил Ушков, он детально разобрал главу – вот что значит критик! – похвалил писателя за сочный язык, сделал несколько дельных замечаний по тексту. А Вадим так и промолчал.
– Лучше Тимофея никто сейчас не пишет на исторические темы, – заметила Анастасия Петровна. Подавая на стол чай с вареньем, она ухитрилась убрать бутылку.
– Тася! – строго сказал Татаринов. – На посошок.
Пробормотав про себя что-то нелестное то ли в адрес мужа, то ли гостей, она принесла бутылку – там было ровно на три рюмки. Муж подозрительно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Я прочел твою повесть, у тебя несомненный талант, Вадим, – на прощание обнадежил Казакова известный писатель. – Я буду на приемной комиссии и обязательно выступлю, а вторую рекомендацию возьми у Вити Воробьева, я ему уже говорил о тебе.
Воробьева Вадим знал – это тот самый талантливый писатель, с которым он познакомился на даче у Вики Савицкой.
– Ты писатель от бога, – говорил Татаринов, провожая их до дверей. – Да ты не качай головой, я истину говорю! Талант, Вадик, я за версту чую. Книжка твоя будет издаваться и переиздаваться.
– Ты, Вадим, не слушай его, – встряла Анастасия Петровна. – Он просто добрый сегодня…
– Тася! – сделал грозное лицо Тимофей Александрович. – Умолкни!
– Тише, дурачок, – понизив голос, сказала жена. – Внучку разбудишь!
– Я выступлю на комиссии, Вадим, тебя примут, – говорил тот. – Пусть только попробуют не принять!..
Вадима на приемной комиссии прокатили, Татаринова в этот день не было там, он уехал в Приозерск на дачу… Это было потом, в марте, а сейчас Вадим и Николай бодро шагали по ночному Кировскому проспекту и оживленно разговаривали. Уличные лампочки светили вполсилы, с темного неба сыпался голубоватый в свете фонарей мелкий снег, редкие машины оставляли на асфальте блестящие следы шин. Снег тут же их припорашивал.
– Кажется, ты понравился Тасюне, – говорил Николай. – Хорошо, что ничего своего не читал: она только муженька способна слушать. Другие ее раздражают. Кстати, и он других писателей не слушает.
– Я никак не мог сосредоточиться…
– Молодец, что промолчал, иначе в Тасюне нажил бы вечного врага, – рассмеялся Николай. – Она считает своего Тимофея гением.
– Тасюня, Тасюня! – сказал Вадим. – Ну ее к черту, как относится ко мне Татаринов?
– Не скажи, дружище! – возразил Ушков. – В этом доме все зависит от Тасюни: скажет дать тебе рекомендацию – он даст, скажет, ты дерьмо, – он поверит. Татаринов всю жизнь своей жене в рот смотрит. Что она скажет, то он и делает. Это все знают.
– Я не знал, – вздохнул Вадим.
– Ты еще многого не знаешь… Будь бы у тебя литературный папа или мама, тебя бы с одной книжкой под аплодисменты приняли в Союз. Читал повестуху Богусловского?
– Не смог, – ответил Вадим. – Как только можно такую ерунду печатать! Откровенное подражательство Хемингуэю: он сказал, она сказала, назойливый, примитивный так называемый подтекст. Это пародия, а не литература.
– А ты обратил внимание, что повесть сопровождена вступлением известной писательницы?
– Ну и что?
– Богусловского, еще не дожидаясь выхода книжки, приняли по журнальной повести в Союз писателей, потому что известная писательница – его «крестная мама».
– А я, выходит, бедный сирота: у меня ни «папы», ни «мамы» нет, – усмехнулся Вадим.
– Женись на дочери известного писателя или главного редактора журнала… Ты ведь знал Володю Маркина? Он бросил свою жену, уехал в Москву и благополучно женился на дочке редактора толстого журнала.
– Журнал толстый или дочка?
– Не имеет значения… Маркин давно принят в Союз писателей, печатается у тестя, выпускает книжку за книжкой, на них с ходу публикуются положительные рецензии, а у нас Володя не мог пробить жалкий сборник рассказов!
– Я думал, литература – святое дело, – помолчав, заметил Вадим.
– Литераторов-то развелось восемь или девять тысяч! А во времена Пушкина их не насчитывалось и ста пятидесяти… Девять тысяч! И все считают себя большими писателями, и все хотят печататься!
– Зачем же бездарей принимают?
– Бездарей и принимают, мой милый, бездари! Бездарности, они активные, пробивные, настырные, в игольное ушко, чтобы напечататься, влезут!
– А я, пожалуй, не уйду из АПН, – сказал Вадим. – Хотя и трудно совмещать журналистику и литературу.
– Иди, дружище, своим путем, – посерьезнев, продолжал Ушков. – Ты из тех, кому не нужны литературные покровители. Я недавно перечитал твою военную повесть, – честно, Вадим, у тебя настоящий талант. Он не сразу бросается в глаза, не ошеломляет, но твоя книжка заставляет думать, вспоминать, все зримо, о чем ты пишешь, к повести хочется снова и снова возвращаться… Я не пророк, но предсказываю, что твой путь в литературу будет трудным. Ты послал известным критикам свою книгу?
– Мне такое и в голову не пришло!
– Значит, тебя в лучшем случае не заметят, а могут и больно лягнуть в очередном обзоре. Нужно среди критиков друзей заводить.
– А ты? Вот и напиши рецензию.
– Я о детской литературе больше не пишу… Пусть твой путь в литературе будет трудным, но зато самым честным и благородным. Так что и впредь не лезь из кожи, чтобы понравиться какой-то глупой Тасюне! Я ведь хорошо знаю эту семейку: у Татаринова обаятельная улыбка, он искренне верит, когда хвалит, но все решает Тасюня! Тимоха считает, что у нее безошибочный нюх на людей.
