– Пушкин знал, – ответил Ушков. – Знал, но никому не говорил. Не из скромности, а просто не верил, что его правильно поймут современники.

– Тем не менее написал стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» – ввернула Вика.

– Вы знаете, что я заметил? – продолжал Николай. – Почти всех великих писателей преследовали, над ними издевались критики. Тем не менее писали они гениально. А вот когда на писателей при жизни обрушивалась неимоверная слава, – пожалуй, лишь Лев Толстой исключение, – награды, премии, они переставали писать.

– По-твоему, нужда, зависть, нападки – это благоприятная среда для развития таланта? – спросила Вика.

– Вадим, не стремись к громкой славе, – повернулся к приятелю Николай, – преждевременная слава убивает талант. Понимаешь, обласканный писатель, сидя на Олимпе, все начинает видеть в розовом свете; непомерно раздутый подхалимской критикой, он уверовал в то, что он мэтр, и уже не говорит, а изрекает, не пишет, а учит… Живет «классик» и постепенно сам убивает своей безответственной писаниной все то талантливое, что написал раньше, когда был неизвестным.

– Вадим, когда ты станешь знаменитым? – спросила Вика.

– Стану ли? – усмехнулся тот.

– Пробивайся в литературное начальство – сразу твоим книгам будет зеленая улица, – вставил Николай.

– Это не по мне, – улыбнулся Вадим.

– Он у нас скромный, – вторила Ушкову Вика.

– Ты, Вика, не смейся, – поглаживая бородку, произнес Николай. – Кто знает, может быть, мы лежим с будущим классиком.

– Ты на солнце перегрелся, – сказал Вадим.

Они с Николаем часто спорили о литературе. К современной поэзии и прозе Ушков относился пренебрежительно, что задевало Казакова, говорил, что после Шолохова ни один советский писатель пока еще не создал произведения, достойного лучших традиций литературы девятнадцатого века. Есть ли у нас Толстые, Чеховы, Достоевские?..

На это Вадим отвечал, что они сейчас и не нужны, пусть будут другие, которые сумеют так же сильно отразить в своих произведениях свою эпоху. Смешно, если бы всю литературу делали Толстые, Чеховы, Достоевские! Тем и велика и многообразна мировая литература, что ее делают разные люди – современники своей эпохи. Лев Толстой написал «Анну Каренину», но никогда бы не написал «Тихого Дона» или «Мастера и Маргариту» – это и прекрасно, каждому свое… Если считать, что классики прошлого раскрыли о человеке и мире все, что можно было раскрыть, то к чему тогда вообще писатели? Былые поколения зачитывались Загоскиным, Лажечниковым, А. К Толстым, Тютчевым, Фетом, а наши современники, с детства зная классику, сейчас зачитываются поэтами и романистами своей эпохи. И вообще, сравнивать литературы – это неблагородное занятие. Наверное, каждая эпоха дает своих гениев, только их не сразу разглядишь в толпе. Литераторов так много теперь стало… Наверное, нужно время, чтобы их творчество оценили читатели. Поди разберись не искушенный в литературных баталиях читатель в современном литературном процессе, если то, что тебе нравится, замалчивается критикой, а то, что читать невозможно, прославляется на все лады как великое открытие! Сколько уже на веку Вадима лопалось дождевыми пузырями раздутых «гениев», прошли года – и о них никто не вспоминает, начисто позабылись их громкие, крикливые голоса… Правда, есть и такие, которые лезут из кожи, чтобы о них услышали: сами ставят фильмы по своим забытым читателями повестям и романам, иногда играют в них роли, устраивают с помпой свои вечера, лишь бы о них говорили, лишь бы их имена снова всплыли, пусть даже в какой-нибудь скандальной истории… Утраченная слава, она, как ржа, разъедает душу, выворачивает человека наизнанку.

– Интересная штука… – как сквозь вату, пробился до задумавшегося Вадима монотонный голос Ушкова. – У некоторых классиков повторяются сюжеты. У Бенжамена Констана в его повести «Адольф», написанной в тысяча восемьсот пятнадцатом году, события развиваются почти точно так же, как в «Анне Карениной» Толстого. Как вы думаете, это повторение сюжета или новое открытие? Ведь тема несчастной любви так же вечна, как и тема смерти.

– Художники ведь тоже повторяют библейские сюжеты? – вставила Савицкая.

– Толстой не повторяет, – весомо заметил Ушков. – Он открывает свой мир. Классик всегда оригинален. Льва Николаевича знает весь мир, а Констана – в основном специалисты.

– Коля, есть что-либо такое на свете, чего ты не знаешь? – спросила Вика. Она и раньше задавала ему этот вопрос.

Она с улыбкой смотрела на мускулистого и почти совсем незагорелого Ушкова. Он и сейчас прикрыл свои плечи рубашкой: загар к нему плохо приставал, на обожженной широкой груди лупилась красноватая кожа.

Глядя на Савицкую, Вадим вспомнил старое немецкое изречение: «Женщина любит ушами, мужчина – глазами». В отличие от приятеля, Казаков не старался блеснуть своими литературными познаниями.

– Кстати, Лев Николаевич Толстой говорил: «Можно придумать все – нельзя выдумать лишь человеческой психологии», – продолжал Ушков, на лице его промелькнула самодовольная улыбка. – Все уже было, и ничего нового никто не изобретет!

– Литературу, Коля, ты знаешь, – усмехнулся Вадим. – Но, по-моему, не любишь.

– Я ведь критик, – рассмеялся Ушков. – А какой-критик любит литературу? Критик любит себя в литературе. Я, конечно, шучу…

– Не хотел бы я, чтобы ты когда-нибудь написал обо мне, – заметил Вадим.

– Вика, наш будущий классик уже толкует о монографии, – подмигнул молодой женщине Николай.

– Ты знаешь, что Вадим пишет роман? – откликнулась та.

– Мне ты ничего не говорил, – повернулся Ушков к Вадиму. – От газетной статьи – к очерку, от очерка – к повести для подростков, от повести – к роману…

Вадиму стал неприятен этот разговор – черт дернул его сказать про роман Вике! Он не любил никому рассказывать о своей незаконченной рукописи, а тут, в Судаке, как-то потянуло поработать, сел в номере за пишущую машинку, а Вика пристала: о чем пишешь?.. Хотя он и не просил ее никому не говорить о романе, – тоже мне секрет! – но вот так сболтнуть на пляже?..

– Я не хочу говорить об этом, – оборвал он Николая, который скорее из вежливости, чем из искреннего любопытства стал расспрашивать о романе.

Очевидно, Ушков, как это бывает между друзьями, относился к нему как к писателю несерьезно – так, снисходительно-покровительственно. Вадим ему первому подарил вышедшую книгу, но Николай даже не сказал, что прочел ее. Вообще-то он еще раньше читал рукопись, по после того Казаков дважды капитально переработал ее.

Вадим встал с пледа, ступая на обкатанную морем гальку, подошел к воде и с разбега бросился в накатившуюся светлую волну. Она, как всегда, вначале обожгла, перехватила дыхание, потом стало легче, и скоро он, почти не ощущая холода, плыл саженками к красному бую, покачивающемуся на волне. Солнце слепило глаза, железный поплавок нырял вверх-вниз, удерживаемый ржавой цепью. У него можно немного передохнуть. Обхватив скользкий пупырчатый шар обеими руками, а ногами нащупав цепь, Вадим стал обозревать пляж: отдыхающие в основном загорали, некоторые играли под навесом в карты. Купались лишь трое юношей. Они оккупировали соседний поплавок. Вадим видел их мокрые смеющиеся лица, слышал голоса, смех. С берега, где над белым дощатым домиком трепетал флаг спасательной станции, на них посматривал загорелый до черноты мужчина, наверное спасатель. Еще дальше, где скалистый берег наступал на узкую полоску пляжа, парень и девушка катались на водном велосипеде. Разноцветные лопасти с шумом хлопали по воде, радужно сверкали брызги. На серые, сглаженные расстоянием горы медленно наползала узкая туча. Николай перебрался на плед поближе к Вике, но Казаков сейчас не думал о них, он наслаждался качающими его вместе с поплавком волнами, ярким солнцем, синим небом и далекими, нависавшими над морем скалами. В расщелинах между ними росли колючие кусты, краснела жесткая трава. Казалось, скалы вот-вот опрокинутся в море, достаточно вон того белого пышного облака, которое норовит опуститься на них. Внизу в воде высоко торчали облизанные водой позеленевшие громадные камни. Между ними покачивался на якоре баркас с железной бочкой на палубе. Чайки кружились над соседним валуном. Некоторые в пике срывались вниз, едва коснувшись поверхности, вновь взмывали. Незаметно было, что они выхватывают рыбешку.