Наконец, она находит туалет и запирается изнутри. Усевшись на крышку унитаза, девушка прячет лицо в ладонях. Ей пришлось сегодня защищать расплетение. Мир, по её словам, становится лучше за счёт отправленных на запчасти невинных детей. Как у неё язык повернулся! Душа Рисы истерзана, от былого самоуважения ничего не осталось. Теперь она не только жалеет о том, что выжила в том страшном взрыве — она жалеет, что вообще родилась на свет.

«Почему ты так поступаешь, Риса?»

Это голоса детей — обитателей Кладбища. «Почему?»— это голос Коннора. Он обвиняет её, и имеет на то полное право. Как бы ей хотелось объяснить ему причины своего поведения и рассказать, почему она продала душу дьяволу, заключив сделку с Робертой! Робертой, этой дьяволицей, обладающей властью создать совершенного — в её понимании — человека...

Да, Кэм, возможно, и вправду совершенен. По всяком случае, по понятиям нынешнего общества. Риса не может отрицать, что с каждым днём Кэм всё больше превращает свой потенциал в действенную силу. У него блестящий ум, его тело безупречно, и когда он не сконцентрирован на себе, любимом, глубине его натуры можно только поражаться. Но тот факт, что теперь Риса смотрит на него как на реального человека, а не как на сложенного из отдельных кусочков Пиноккио, беспокоит её почти столь же сильно, как и то, чтó она сегодня наговорила перед камерами.

В дверь туалета тревожно стучат.

— Риса! — зовёт Кэм. — С тобой всё нормально? Пожалуйста, выходи! Ты пугаешь меня!

— Оставь меня в покое! — кричит она.

Из-за двери больше не доносится ни звука, но когда Риса через пять минут выходит, оказывается, что Кэм стоит на пороге и ждёт. Наверно, он ждал бы весь день и всю ночь, если бы понадобилось. Откуда у него такая непоколебимая решимость — от какой-нибудь из его частей или это уже его собственное достижение?

Риса внезапно разражается слезами и бросается в его объятия, толком не понимая, откуда пришёл этот порыв. Она готова растерзать этого парня на куски, и одновременно ей отчаянно необходимо найти у него утешение. Она желала бы разрушить всё, что он олицетворяет собой, и в то же время ей хочется выплакаться на его плече, потому что другого плеча у неё нет. Работники студии бросают на них восторженные взгляды, стараясь, однако, не докучать влюблённым. Сердца людей согреваются при виде этих двух душ, застывших, как они думают, в страстном объятии.

— Несправедливо, — тихо говорит он. — Они не должны заставлять тебя делать то, к чему ты ещё не готова.

И снова тот факт, что Кэм, объект всеобщего внимания, понимает её, сочувствует ей, что он даже вроде бы на её стороне — приводит душу Рисы в смятение. Всё опять переворачивается с ног на голову.

— Так будет не всегда, — шепчет Кэм. Риса хочет верить ему, вот только в настоящий момент она убеждена, что если что-то и изменится, то только к худшему.

Роберта рассказала ему не всё. За той властью, которую она возымела над Рисой, кроется нечто большее. Риса оказывает ей услуги в благодарность за новый позвоночник? Какое там! Девушка явно не испытывает ни малейшей благодарности. Нет никакого сомнения, что этот самый позвоночник для неё — не благодеяние, а тяжкая обуза, которую она едва ли в состоянии вынести. Так почему же она согласилась на трансплантацию?

Когда они с Рисой вместе, этот вопрос словно невидимым мрачным облаком висит в воздухе; однако каждый раз, когда Кэм заговаривает на эту тему, Риса отвечает одно и то же: «Я должна была так поступить»; а когда он пытается копнуть глубже, она теряет терпение и требует, чтобы он прекратил давить на неё. «У меня были на то свои причины!» — и кончен разговор.

Как бы ему хотелось думать, что она пошла на все эти жертвы ради него, Кэма! Но если и есть в нём какие-то части, достаточно наивные, чтобы верить, будто Риса даёт интервью и снимается в рекламах ради него, то частей, которые знают, что это вовсе не так, гораздо больше.

Случившееся в студии «Бранча с Джарвисом и Холли», ясно доказывает, что боль, которую испытывает Риса, принимая участие в подобных мероприятиях, глубока и сильна. Да, она позволила ему себя утешить, но это ничего не меняет. Кроме того что теперь он считает себя обязанным докопаться до истины — ради Рисы, не ради себя. Да и как они могут стать ближе друг к другу, если между ними останется хоть крошечная недосказанность?

Что-то произошло в тот день, когда она подписала соглашение. Но расспрашивать об этом Роберту — напрасная трата времени. Стоп! Кэм вдруг осознаёт — ему и не надо расспрашивать! У Роберты всё всегда записывается на видео, тут она подлинный мастер.

— Мне необходимо просмотреть видеозаписи с камер наблюдения за семнадцатое апреля, — говорит Кэм своему приятелю-охраннику — тому самому, с которым играет в баскетбол — когда они возвращаются на Молокаи. Но тот решительно отказывает:

— Не имею права. Никому нельзя их просматривать без разрешения сам знаешь кого. Получи разрешение, и я покажу тебе всё, что пожелаешь.

— Да она не узнает!

— Всё равно.

— Зато тебе наверняка будет не всё равно, если я скажу ей, что подловил тебя, когда ты пытался кое-что стянуть из особняка.

У охранника от такого коварства спирает дыхание. А Кэм продолжает давить:

— Знаю, что ты сейчас скажешь: «Ах ты сукин сын! Ты не можешь так поступить!», а я скажу: «Ещё как могу, и кому Роберта скорее поверит — тебе или мне?». — Кэм протягивает флэшку. — Перекинь-ка файлы сюда и не создавай себе лишних трудностей.

Взгляд охранника полон недоверия и возмущения.

— Ну ты и ублюдок! Вот уж правильно говорят: яблочко от яблони недалеко падает!

И хотя Кэм отлично понимает, на кого намекает охранник, он всё равно говорит:

— Да у меня тут целый сад! Конкретнее — какую яблоню ты имеешь в виду?

В тот же вечер флэшка, под завязку набитая видеофайлами, лежит у Кэма в ящике стола. Похоже, ему больше не с кем играть в баскетбол, ну да ладно, не такая уж это великая жертва. Поздно ночью, когда ему точно никто не помешает, он загружает записи в свой личный визор — и становится свидетелем того, что никогда не предназначалось для его глаз...

17 апреля. Почти два месяца назад. Ещё до интервью и рекламных объявлений, ещё до трансплантации...

Риса сидит в своём инвалидном кресле в тесной клетушке. Ей нечем занять себя, кроме собственных мыслей. Соглашение, сложенное самолётиком, валяется на полу под односторонним зеркалом.

Риса непрестанно думает о своих друзьях. В основном о Конноре. Как он там без неё? Наверно, ему стало легче, надеется она. Ах, если бы только ей каким-то чудом удалось передать ему весточку, что жива, что не замучена насмерть в застенках юновластей! И что она вообще даже не в их застенках, а в руках некоей могущественной организации.

Входит вчерашняя гостья — Роберта, в руках у неё — новый лист бумаги с текстом соглашения. Она садится у стола и опять пододвигает Рисе бумагу и ручку.

На лице у Роберты улыбка, но это улыбка змеи — ещё секунда, и она сдавит свою жертву в безжалостных кольцах.

— Ты готова подписать? — спрашивает она.

— А вы готовы полюбоваться ещё одним самолётиком? — в тон отвечает Риса.

— Ах, самолётики! — живо подхватывает Роберта. — Кстати, о самолётиках. Почему бы нам не потолковать о них? Особенно о тех, что находятся в депо для списанной воздушной техники. Отличное место! Кладбищем называется. У тебя там осталась куча приятелей. Давай поговорим о них!

«Ну, наконец, — думает Риса, — сейчас она начнёт докапываться».

— Спрашивайте, о чём хотите, — вслух говорит она. — Но на вашем месте я не поверила бы ни одному моему слову.

— Мне незачем тебя расспрашивать, дорогуша, — отвечает собеседница. — Относительно Кладбища нам известно абсолютно всё, что нам надо знать. Видишь ли, мы разрешаем вашей маленькой колонии беглых существовать, потому что это отвечает нашим нуждам.