Большинство людей не подозревает, что замок всё ещё жив. В общем, они правы: жив-то он жив, только дышит на ладан. Стихии и забвение привели к тому, что стоит дунуть хорошему ветру — и здание совсем рассыплется.

Замок служил средне-западной штаб-квартирой Бригады Выбора во время Глубинной войны, до тех пор пока не был захвачен и не стал штаб-квартирой Армии Жизни. Должно быть, как «выборники», так и «жизненники» высоко ценили возможность иметь свой собственный личный Версаль.

Усадьба постоянно подвергалась атакам до того дня, когда Соглашение о расплетении положило конец кровавым схваткам. Соглашение было основано на наихудшем из возможных компромиссов, всё же ставшим единственно приемлемым для обеих сторон, а именно: жизнь священна и неприкосновенна с момента зачатия и до того дня, когда человеку исполняется тринадцать лет, после чего можно расплести подростков, чья жизнь представляется ошибкой.

В течение многих лет, прошедших после войны, замок Кавено постепенно приходил в негодность — реставрировать его было слишком дорого, снести — тоже накладно, поскольку уж слишком он был велик. Но тут Чарльз Кавено — младший, тяготясь виной за то, что в новую эпоху у него всё ещё полно старых денег, подарил замок трастовому фонду, который принадлежал другому трастовому фонду, который в свою очередь тоже «отмывался» через ещё один фонд, принадлежащий Движению Против Расплетения.

Чарльз Кавено — младший лично встречает Лева у входа в ветхий замок. Богач одет так, чтобы всем сразу стало понятно: он слишком богат, чтобы заботиться о том, как он одет. Даже при том, что бóльшая часть состояния семейства Кавено давно уже ушла в небытие, должно быть, у них осталось ещё достаточно, чтобы нынешнее поколение отпрысков Кавено ни в чём не нуждалось. Единственное, что выдаёт принадлежность Чарльза Кавено к Сопротивлению — это редеющие волосы. В наши дни у богачей лысины не бывает. Они легко и просто заменяют её чужими волосами.

— Лев, это большая честь — познакомиться с тобой! — Он хватает ладонь Лева обеими руками и крепко пожимает её, глядя мальчику прямо в глаза, отчего тому немного не по себе.

— Спасибо. Для меня тоже. — Лев не знает, что ему ещё сказать.

— Было очень прискорбно услышать, что ты потерял близкого друга, а твой брат тяжело ранен. Я всё время думаю, что если бы мы вошли с вами в контакт раньше, трагедии можно было бы избежать.

Лев устремляет взгляд на замок. В нём практически нет целых окон. Птицы свободно летают между разбитыми стёклами.

— Не смотри, что замок такой дряхлый, — предупреждает Кавено. — В старикане ещё теплится жизнь. А внешний вид — это, по существу, так и задумано. Камуфляж для чересчур любопытных глаз — на случай, если кому-то захочется присмотреться к нему поближе.

Интересно, думает Лев, каким это образом кому-либо удастся «присмотреться к старикану поближе»? Замок стоит в самом центре заросшего сорняками пустыря, когда-то бывшего нарядной лужайкой; пустырь лежит посреди участка в семьдесят пять акров, огороженного высоким забором. Всё это со всех сторон окружено густым тёмным лесом. Заметить усадьбу при таких условиях — задача почти невозможная, ну, разве что сверху.

Кавено толкает гнилую дверь и проводит Лева в то, что когда-то было парадным фойе. Только сейчас у фойе нет крыши. На второй этаж ведут две грандиозные лестницы, но большинство деревянных ступеней просело. Сквозь трещины в полу пробивается трава, мраморные плиты вздыбились.

— Сюда.

Кавено ведёт Лева в глубину разрушенного здания, по тёмному коридору, состояние которого ничем не лучше фойе. Стоит затхлый запах плесени, такой сильный, что даже воздух кажется студенистым. Лев уже начинает склоняться к мысли, что у мистера Кавено не все дома и пора сматывать удочки, когда его проводник отпирает тяжёлую дверь в конце коридора и распахивает её. За дверью открывается парадный обеденный зал.

— Мы реставрировали северное крыло. Пока этого достаточно. Само собой, пришлось закрыть щитами все окна — свет ночью в заброшенных руинах привлёк бы к себе ненужное внимание.

Состояние помещения, конечно, оставляет желать лучшего: краска облупилась, на крыше сырые потёки — однако не в пример остальному зданию здесь уже можно жить. Обеденный зал освещают две разнокалиберные люстры, явно перенесённые сюда из других помещений замка. Судя по трём длинным столам и стоящим около них скамьям, здесь одновременно питается довольно много людей.

В дальнем конце зала находится огромный камин, а над ним — невероятных размеров портрет в полный рост. Поначалу Лев решает, что это изображение одного из Кавено, когда тот был мальчиком, но присмотревшись, обнаруживает, что это...

— Постойте-постойте... это что... это я?!

Кавено улыбается.

— Сходство неплохо схвачено, не правда ли?

Лев идёт к портрету и по мере приближения видит, что сходство действительно очень хорошее. Вернее, это отличное изображение того, каким он был год назад. На портрете он одет в жёлтую рубашку — кажется, будто она светится, словно золото. Вообще, портрет написан так, что создаётся иллюзия, будто кожа мальчика испускает некое божественное сияние. Лицо его выражает мудрость и покой, тот покой, которого реальный Лев ещё не обрёл; а внизу картины изображены белые десятинные одежды: мальчик символично попирает их ногами.

Первая реакция Лева — смех:

— Что это ещё за чудо такое?

— Это чудо, которое ты совершил, Лев, в борьбе за правое дело. Мне приятно сообщить тебе, что мы подхватили твоё знамя там, где оно выпало из твоих рук.

На каминной полке под портретом свалена всякая всячина: от цветов и драгоценностей до написанных от руки записок и всяких безделушек.

— Эти вещи стали появляться здесь спонтанно, после того как мы повесили портрет, — разъясняет Кавено. — Мы этого не предвидели — а стоило бы, наверно.

Лев всё ещё пытается уложить увиденное и услышанное в голове. И снова, не в силах справиться с собой, неудержимо прыскает:

— Да вы шутите, что ли?

Но тут справа от них, из дверного прохода, открывающегося в прилегающий коридор, раздаётся женский голос:

— Мистер Кавено, наши подопечные начинают волноваться. Мне впустить их?

Лев видит, как из-за спины полной женщины, вытягивая шеи, выглядывают какие-то ребята.

— Одну минуту, пожалуйста, — говорит Кавено женщине, потом улыбается Леву. — Как видишь, им не терпится познакомиться с тобой.

— Кому?

— Десятинам, конечно. Мы тут конкурс проводили, и семеро были избраны, чтобы лично приветствовать тебя.

Кавено говорит таким тоном, словно Леву самому должно быть обо всём известно. Но для мальчика всё это как снег на голову.

— Десятинам?

— Ну, вообще-то это бывшие десятины. Спасённые по пути в заготовительные лагеря.

Наконец, в голове у Лева щёлкает выключатель, и кое-что становится ему понятным:

— Орган-пираты! Орган-пираты, которые якобы охотятся за десятинами!

— Совершенно верно, орган-пираты, — молвит Кавено. — Правда, насколько мне известно, никому из них пока ещё не удалось захватить ни одной десятины. Но для прикрытия эта легенда — то, что надо. Инспекция по делам несовершеннолетних лает не на то дерево.

А Лев-то всегда думал, что исчезнувшие по дороге в лагеря десятины попадают на чёрный рынок! Ему и в голову не приходило, что их спасают.

— Ну как, готов встретить нашу маленькую команду полномочных представителей?

— Валяйте, почему нет.

Кавено подаёт знак женщине, та впускает ребят. Дети входят в зал чинной процессией, однако, они не в силах скрыть свой брызжущий через край энтузиазм. Все одеты в яркие цвета — с явным умыслом. Ни у единого нет даже белого пятнышка в одежде. Лев стоит и таращит глаза, пока ребята подходят к нему по одному и приветствуют его. Впрочем, кое-кто из них тоже только пялится на Лева и способен лишь дёрнуть головой — у них от ошеломления язык отнялся. Остальные трясут ему руку с такой силой, что, кажется, ещё немного — и оторвут напрочь. Один из мальчиков так нервничает, что спотыкается и едва не падает к ногам высокого гостя; оправившись, бедняга отходит в сторону, пунцовый, как свёкла.