— Спасибо, я лучше постою, — смеётся Коннор.

— Уверен, что лучше?

Коннор бросает на него озадаченный взгляд, но остаётся на ногах и ждёт, когда на экране появится картинка.

Он сразу же узнаёт передачу. Это еженедельная информационная программа, которую он много раз видел прежде. Знакомая тележурналистка обсуждает новость недели. Логотип за её спиной гласит: «Ангел распределённости».

«Немногим более года назад, — начинает она, — хлопатели совершили террористический акт в заготовительном лагере «Весёлый Дровосек», штат Аризона. Эхо общественных и политических последствий этого события звучит и по сей день. Сегодня, наконец, слово берёт девушка — непосредственный свидетель бесславного деяния. Однако то, что она собирается вам сказать, для многих окажется неожиданностью. Вы имели возможность видеть её в социальных рекламных объявлениях, в последнее время наводнивших эфир. Всего за несколько недель она из преступницы, за которой охотится Инспекция по делам несовершеннолетних, превратилась в ярую защитницу практики расплетения. Да, вы не ослышались: она защищает расплетение. Её зовут Риса Уорд, и такую девушку трудно забыть».

У Коннора перехватывает дыхание. Он вдруг понимает: Старки прав, лучше сесть, ноги отказываются его держать. Он опускается в кресло.

В телестудии переключаются на интервью, которое Риса дала этой же журналистке раньше, в каком-то роскошном помещении. В Рисе что-то неуловимо изменилось — Коннор пока не может сказать, что.

«Риса, — начинает журналистка, — ты сирота и была на попечении государства, потом тебя отправили на расплетение, затем ты стала сообщницей знаменитого Беглеца из Акрона, и тебе довелось стать свидетелем его гибели в лагере «Весёлый Дровосек». И после всего случившегося ты выступаешь в защиту расплетения. Почему?»

Риса колеблется, затем отвечает: «Это сложно объяснить».

Старки скрещивает руки на груди:

— Ещё бы не сложно!

— Тихо! — обрывает его Коннор.

«И всё же очень бы хотелось, чтобы ты поделилась с нами, — настаивает журналистка с обезоруживающей улыбкой, которую Коннор с удовольствием стёр бы с её физиономии ударом кулака Роланда.

«Давайте скажем так: у меня теперь иная точка зрения на расплетение, чем раньше».

«То есть, теперь ты считаешь, что расплетение — это хорошо?»

«Нет, расплетение — это ужасно, — отвечает Риса, и в Конноре вспыхивает надежда, но тут же гаснет, когда он слышит: — Но это наименьшее из зол. Расплетение — это не прихоть, оно необходимо, и мир без него стал бы совсем иным».

«Прошу прощения за замечание, но тебе легко говорить — теперь, когда тебе семнадцать и возрастная граница расплетения позади».

«Без комментариев», — отвечает Риса, и эти слова пронзают сердце Коннора, словно кинжал.

«Давай поговорим о выдвинутых против тебя обвинениях, — произносит журналистка, заглядывая в свои шпаргалки. — Кража государственной собственности, а именно — себя самой; заговор с целью проведения террористического акта; заговор с целью совершения убийства — и всё же все эти обвинения сняты. Это как-то связано со сменой твоих убеждений?»

«Не стану отрицать, мне предложили сделку, — отвечает Риса, — но я здесь сегодня совсем по другой причине».

И тут она делает нечто совсем простое, естественное, чего не заметил бы никто, кроме тех, кто знает её...

Риса кладёт ногу на ногу.

Для Коннора это то же самое, как если бы из его самолёта ушёл весь воздух. Он бы не удивился, если бы из потолка сейчас выпали кислородные маски.

— Если думаешь, этоплохо, слушай дальше, — говорит Старки. Похоже, происходящее доставляет ему удовольствие.

«Риса, перемена убеждений — это вопрос удобства или совести?»

Риса делает паузу, обдумывая ответ, но от этого он не становится менее сокрушительным.

«Ни то и ни другое, — решается она наконец. — После всего, что со мной случилось, я поняла, что у меня нет выбора. Это вопрос необходимости».

— Выключи, — приказывает Коннор.

— Но это же ещё не всё! Послушай конец — это вообще бомба!

— Я сказал выключи!

Старки подчиняется. У Коннора такое чувство, будто его разум захлопнулся, словно отгородившись пожарным занавесом от огня и разрушения, — но поздно, пламя уже проникло внутрь. В этот миг он жалеет, что его не расплели год назад. Он жалеет, что Лев спас его, потому что тогда ему никогда бы не пришлось пережить то, что он переживает сейчас.

— Зачем ты показал мне это?

Старки пожимает плечами.

— Думал, ты имеешь право знать. Хэйден знает, но скрывает. А я считаю, что это неправильно и несправедливо по отношению к тебе. Так ты будешь знать, кто тебе друг, а кто враг, и это сделает тебя сильнее. Я прав?

— Да-да, конечно, — рассеянно говорит Коннор.

Старки сжимает его плечо.

— Ничего, ты справишься с этим. Мы все готовы тебя поддержать.

И он уходит. Миссия завершена.

Коннор долго сидит без движения. Он должен быть сильным, чтобы продолжать нести своё бремя, но он так внутренне опустошён, что не знает, как пережить эту ночь, уже не говоря о том, чтобы заботиться о сотнях своих подопечных-расплётов. А он-то хотел погрузиться в изучение истории, чтобы с её помощью покончить с расплетением... Все великие планы пошли прахом, и в его голове осталась лишь одна отчаянная мысль.

Риса. Риса. Риса.

Он уничтожен. А Старки... Неужели он не знал, какое действие окажет на Коннора его разоблачение? Либо он глупее, чем Коннор думал, либо... гораздо, гораздо умнее.

Дживс приносит Старки копию списка местных ордеров на расплетение. Только трое из списка предназначены для спасения, и аистят среди них нет. Но сегодня положение изменится. В списке значится один аистёнок, позабытый-позаброшенный.

Хесус Ла Вега

Норт Брайтон-лейн, 287

У Коннора ведь нет монополии на спасательные операции? Нет. Значит, пора Старки брать дело в собственные руки.

— Прикольно — не Иисус будет спасать нас, а мы будем спасать Иисуса! — гогочет кто-то из членов «Клуба аистят», когда Старки излагает им свой план.

Другой пацан заезжает остряку по башке:

— Это имя произносится «Хесус», тупица!

Неважно, как оно там произносится. Аистёнок Хесус-Иисус на этот раз упорхнёт из рук своих палачей.

В одиннадцать часов вечера, за сутки до того, как за Хесусом должны прийти юнокопы, Старки и девять членов «Клуба аистят» берут штурмом дом №287 на Норт Брайтон-лейн. Они вооружены до зубов — Старки вскрыл замок арсенала. До места спасатели добрались на машинах, потому что ребята из автомастерской — лояльные члены всё того же клуба.

Они не стучатся, они не звонят. Они попросту взламывают двери, как переднюю, так и заднюю, и врываются в дом с двух сторон, наподобие спецназа, накрывшего притон наркодилеров.

Женщина кричит и пытается спрятать двоих детей в задней комнате. Старки не видит никого, кто по возрасту подходил бы для их спасательной операции. Он бросается в гостиную. Там мужчина, хозяин дома, срывает карниз, на котором висят гардины — какое-никакое, а оружие, искать другое времени нет. Старки играючи разоружает его и притискивает к стене, уперев дуло своего автомата в грудь жертвы.

— Хесус Ла Вега. Говори, где он. Быстро!

Глаза отца в панике бегают по сторонам, затем останавливаются на чём-то за спиной Старки. Тот оглядывается — и вовремя: на его голову едва не обрушивается бейсбольная бита. Старки уклоняется, бита свистит мимо. Парень, держащий биту, по комплекции — типичный лайнбекер [33].

— Стой! Ты Хесус Ла Вега? Мы здесь, чтобы спасти тебя!

Но парень не думает останавливаться и опять замахивается битой. Удар обрушивается на рёбра Старки. Взрыв боли. Старки валится на пол, его автомат летит за диван, а верзила уже навис над своим противником и заносит биту для следующего удара. Бок болит так, что Старки даже вздохнуть не в состоянии, лишь хватает воздух ртом, как рыба, вынутая из воды.