Она не отвечает. Она лишь ждёт, когда он уберётся. Но Кэм не уходит.

— Мне очень нужно понять, почему ты меня ненавидишь, — говорит он. — Я ничего тебе не сделал. Ты даже не знаешь меня, но всё равно ненавидишь. За что?

— Я не ненавижу тебя, — возражает Риса. — Ненавидеть нечего, потому что «тебя» не существует.

Он подходит к её кровати.

— Но я ведь здесь, разве не так? — Он накрывает своей ладонью её руку. Риса немедленно отдёргивает её.

— Мне плевать, кто ты или что — не смей ко мне прикасаться!

Он секунду молчит, а затем со всей серьёзностью говорит:

— Тогда, может быть, ты не против прикоснуться ко мне? Пощупай мои швы. Тогда ты сможешь понять, что делает меня мной.

Риса даже не удостаивает его предложение ответом. Вместо этого она шипит:

— Думаешь, дети из которых ты состоишь, пылали желанием, чтобы их расплели и склепали тебя?

— Если они были десятинами, то да, — отвечает Кэм. — А среди них были десятины. Что же до остальных, то им не оставили выбора. Так же, как и я не просил, чтобы меня... клепали.

И в этот момент, на волне ярости, которую вызывают в Рисе создатели Кэма, девушка понимает, что он такая же их жертва, как и расплёты, из которых его сложили.

— Зачем ты здесь? — спрашивает она.

— О, на этот вопрос имеется множество ответов, — горделиво сообщает Кэм. — Например: «Единственная цель человеческого существования — это возжигать огонь во мраке бытия». Карл Юнг.

Риса досадливо вздыхает.

— Да нет, что ты делаешь здесь, в этом доме? Зачем тратишь время на разговоры со мной? Уверена, у «Граждан за прогресс» есть для их игрушки занятия поважней, чем болтовня невесть с кем.

— Там сердце моё, — по привычке говорит он. — Ой, то есть... я хочу сказать — это же мой дом. Но я здесь ещё и потому, что хочу здесь быть.

Он улыбается, и Риса ещё больше выходит из себя при виде его искренней, сердечной улыбки. Ей приходится напоминать себе, что это вовсе не его улыбка. Он просто носит на себе плоть других людей, и если её с него снять, то в середине ничего не останется. Он — всего лишь злая шутка его создателей.

— Так значит, клетки твоего мозга достались тебе заранее запрограммированными? Твоя голова нашпигована ганглиями самых лучших и самых выдающихся подростков, которых твои создатели сумели прибрать к рукам?

— Не все из них запрограммированы, — тихо отвечает Кэм. — Почему ты упорно считаешь меня ответственным за то, над чем я не властен? Я тот, кто я есть.

— Господа Бога цитируешь?

— Вообще-то, — говорит он, едва заметно копируя её язвительный тон, — Бог сказал: «Я то, чтоя есть», во всяком случае, согласно библии короля Иакова.

— Подожди, не говори, я сама, — ты появился на свет с полной Библией, заложенной в твою голову.

— На трёх языках, — подтверждает Кэм. — Опять-таки, это не моя вина.

Риса не может удержаться от смеха: ну и наглецы, однако, эти его создатели! Им не пришло в голову, что накачивать это существо библейской мудростью, в то время как они сами разыгрывали из себя Господа Бога, означает не что иное, как высшую степень гордыни?

— И потом, я же не то чтобы могу вывалить их слово в слово. Просто я весь набит всяким барахлом.

Она взирает на него с изумлением: что это? С изысканной речи высокообразованного интеллектуала перескочил на манеру деревенщины из медвежьего угла. Это он так забавляется? Но, вдумавшись, Риса понимает: дело не в забавах. Наверно, по мере того как в процесс включаются различные фрагменты его составного мозга, он начинает разговаривать в соответствии с привычками их бывших хозяев.

— Могу я спросить, что заставило тебя передумать? — спрашивает он. — Почему ты согласилась на операцию?

Риса отводит глаза в сторону.

— Я устала, — заявляет она, хотя это вовсе не так, и отворачивается от посетителя. Даже это простое действие — повернуться в постели на другой бок — до операции давалась ей с трудом.

Когда становится ясно, что ответа от неё не дождаться, он спрашивает:

— Можно мне прийти к тебе ещё раз?

Она отвечает, не поворачиваясь:

— Ты же всё равно припрёшься, что бы я ни сказала, так зачем зря воздух сотрясать?

— Просто было бы приятно получить разрешение, — отвечает он, выходя из комнаты.

Риса долго лежит неподвижно; в голове разброд, но она старается не давать воли мыслям. И наконец к ней приходит сон. Этой ночью ей впервые приснилась лавина.

В знаменательный день, когда Риса встаёт на собственные ноги, причём на неделю раньше срока, Роберты нет дома — ушла по каким-то важным делам. Сегодня все владеющие Рисой противоречивые эмоции клокочут в ней с особенной силой. Ей хотелось бы испытать радость этого момента наедине с собой, не делясь ни с кем... но, конечно, как обычно, приволакивается этот Кэм, хотя его никто не звал.

— Веха! Великое мгновение! — с энтузиазмом вещает он. — При таком событии обязательно должны присутствовать друзья!

Она бросает на него ледяной взгляд, и он сдаёт назад:

— ...а-а-а поскольку друзей здесь нет, на худой конец сойду и я.

Санитар — на вид ни дать ни взять накачанный стероидами бёф — подхватывает Рису под мышки и поворачивает на постели, так что ноги девушки нависают над полом. Какое же это неземное блаженство! Риса осторожно сгибает дрожащие колени... и вот кончики пальцев ног касаются деревянного пола.

— Надо было положить на пол дорожку, — говорит Кэм Няне Бифкейку [35]. — Ей было бы мягче ходить.

— Дорожки частенько скользят, — возражает Няня Бифкейк.

С помощью санитара, поддерживающего её с одной стороны, и Кэма — с другой Риса поднимается на ноги. Первый шаг самый трудный. Всё равно что пытаться вытащить стопу из вязкой грязи. Зато второй даётся уже значительно легче.

— Давай, малышка! — подбадривает Няня Бифкейк, как будто обращается к ребёнку, делающему свои первые шаги — да, собственно, в некотором роде так оно и есть. Риса едва может удержать равновесие, к тому же она боится, что колени того и гляди подломятся. Но ничего страшного не происходит, она справляется.

— Продолжай! — говорит Кэм. — Ты просто молодец!

К пятому шагу она уже не может сдержать долго подавляемую радость. На лице Рисы расцветает улыбка. Голова у неё слегка кружится, она задыхается от волнения и тихонько смеётся: какое счастье! Она снова ходит!

— Ну вот, — говорит Кэм. — Видишь — всё в порядке! Ты снова стала цельной, Риса! У тебя есть полное право наслаждаться этим!

И хотя девушка всё ещё не в состоянии поверить своему счастью, она просит:

— К окну! Я хочу посмотреть в окно!

Они помогают ей потихоньку развернуть шаги в нужном направлении, а затем Няня Бифкейк нарочно отходит в сторону; и теперь Риса идёт, обхватив Кэма за шею, а его рука поддерживает её за талию. Она хочет рассердиться, что попала в такое положение — и с кем? С ним! Но это желание быстро отступает под напором пьянящих, переполняющих её ощущений, исходящих от стоп, щиколоток, голеней, бёдер — всех тех частей её тела, которые ещё несколько дней назад были почти мертвы.

Кэм на седьмом небе. Она обнимает его! Опирается на него! Он убеждает себя, что вот, наступил момент, когда упадут все барьеры. Вот сейчас она повернётся к нему и поцелует его — не дожидаясь, когда они добредут до окна.

Рука Рисы тяжелее налегает на его затылок. Там у него шов, она давит на него, и Кэму немножко больно, но это ничего, это так приятно. Он не имеет ничего против того, чтобы Риса давила на все швы его тела. Пусть бы они все болели! Это было бы прекрасно!

Они подходят к окну. Нет, поцелуя он не дождался, но и плечи его Риса тоже не отпустила. Возможно, только потому, что боится упасть, но Кэму хочется думать, что даже если бы она и не боялась, то всё равно продолжала бы держать его в объятьях...