— Надо доставить мальчика в больницу.

Услышав это, ребята вздыхают с облегчением, потому что теперь ответственность за жизнь раненого больше не лежит на них. При всём огромном количестве травм на Кладбище они за год отослали в больницу только двоих — и оба раза с трагическим исходом. Риса решительно настроена не допустить этого в третий раз.

— Жуть как больно, — со стоном цедит раненый сквозь сцепленные зубы.

— Тихо! — говорит Риса и замечает — глаза парнишки начинают закатываться под лоб. — Всё время смотри на меня! — командует она и всаживает ему укол эпинефрина, призванный приостановить кровотечение и не дать раненому впасть в шок. — Как тебя зовут?

— Дилан. Дилан Уорд.

— Правда? Я тоже Уорд. Государственный детский приют номер двадцать три, штат Огайо.

— Флорида, «Магнолия». Приюты во Флориде идут не под номерами, у них названия. Цветы.

— Ну ещё бы.

Дилану Уорду лет тринадцать, может, четырнадцать. У него заячья губа, и при виде неё в Рисе просыпается гнев: мальчик, как и она сама — воспитанник государства; и в то время как родители не отвергают своих детей только потому, что у тех какой-то недостаток во внешности, государственные приюты без зазрения совести отправляют на расплетение ребят, на которых, видите ли, неприятно смотреть. Теперь спасение парнишки становится для Рисы делом чести. Она велит Киане приготовить карету «скорой помощи».

— У неё колесо пробито, — сообщает Киана.

Риса мычит с досады.

— Так пусть заменят! — отрезает она.

— Не уходи, — просит Дилан, глядя на неё доверчивыми, умоляющими глазами.

— Не волнуйся, не уйду, — успокаивает его Риса.

ДПР уже давно обещает завести на Кладбище постоянного врача, но пока это только пустой звук. Риса понимает — у Сопротивления и так дел по горло, врач — не приоритет, но когда здесь, перед нею, истекает кровью мальчик, этому оправданию грош цена.

— Я умру? — спрашивает Дилан.

— Что за глупости!

Сказать по правде, Риса понятия не имеет, будет он жить или нет, но не может же она ему это сказать! Да и никто, задавая этот вопрос, на самом деле не хочет услышать честный ответ.

Риса катит своё кресло по усыпанному мусором полу и дальше — по хвостовому пандусу самолёта. Снаружи уже собралась кучка встревоженных ребят.

Один из них выходит вперёд. Старки. С того момента, как Коннор назначил его заведующим продовольствием, он считает себя вправе всюду совать свой нос.

— Я могу быть чем-нибудь полезен?

— Можешь, если в твоих силах телепортировать нас в больницу.

— К сожалению, — отвечает Старки, — этот фокус мне не по зубам.

Подбегает Коннор.

— Я слышал о несчастье. Никто не ранен?

Риса качает головой.

— Двое. Об одном мы позаботимся сами, но другой... — Её снова передёргивает при воспоминании. — Ему надо в больницу.

Губы Коннора сжимаются в тонкую полоску, а ноги начинают дрожать, как это бывало с ним в Убежищах. Чтобы прогнать страх, он ударяет кулаком о раскрытую ладонь.

— Ладно, — кивает он, — ладно, раз надо — значит, надо. — Только теперь он замечает Старки. — Старки что — твой помощник?

— Не то чтобы, — отвечает Риса, а затем добавляет, стремясь избавиться от назойливого шефа по жратве: — Пошёл бы ты поменял колесо на «скорой», что ли...

На одну секунду на лице Старки появляется оскорблённое выражение, которое тут же сменяется улыбкой:

— Не вопрос, — отвечает он и бодренько убирается прочь.

«Скорая» представляет собой маленький фургон с убранными сиденьями и смонтированным на живую нитку медицинским оборудованием. Дилана торопливо сносят вниз по пандусу и помещают в кузов. Один из ребят-медиков садится за руль, Киана залезает в заднюю часть фургона — она будет следить за Диланом во время поездки. Раненый зовёт Рису, но та не сможет сопровождать их. Она уже в который раз клянёт про себя своё кресло на колёсах.

Старки, который всё ещё торчит здесь, поворачивается к Коннору:

— Так ты что — не едешь с ними?

— Адмирал никогда не покидал Кладбища, до тех пор пока его самого не вынесли отсюда, — замечает Коннор. — А я во всём следую его примеру.

Старки пожимает плечами.

— Смотри, как бы тебя не заподозрили в трусости.

Коннор обжигает его яростным взглядом.

— Ну чего ты? Я просто говорю, что может подумать народ, — примирительно произносит Старки.

— Мне плевать, кто что подумает, — веско выговаривает Коннор. — Я здесь начальник и делаю то, что диктует мне мой долг.

— Извини, не хотел тебя задеть. Должно быть, мне многому ещё надо учиться в плане лидерства.

Старки уважительно кивает Рисе и удаляется, но его слова впечатываются в мозг девушки намертво, словно жевательная резинка, прилипшая к её подошве и никак не желающая отлипать — то есть, как бывало в те времена, когда Риса ещё ходила по земле собственными ногами. Коннор, конечно, прав. Отправившись в больницу, он выказал бы не храбрость, а глупость и безрассудство — так ответственный лидер не поступает. Совсем другое дело она, Риса. Единственное, что мешает ей последовать за пациентом — её инвалидное кресло. И когда же оно её останавливало?

— На этот раз с ними отправлюсь я, — заявляет она.

Коннор вскидывает руки.

— Риса, никто не ожидает от тебя таких подвигов. Если ты не уедешь с ними, никому и в голову не придёт обвинить тебя в трусости. — Он бросает взгляд на фургон. — К тому же поместить тебя туда...

— ...будет слишком сложно? — заканчивает Риса.

— Я хотел сказать — это займёт слишком много времени, а тут каждая секунда на счету.

Но она не собирается уступать.

— После того, что случилось два предыдущих раза, я просто обязана поехать с ними.

— Да какая разница? — злится Коннор. — Всё равно твоё присутствие ничего не изменит!

— Я знаю, — соглашается Риса, хотя, вообще-то, она не совсем уверена в его правоте.

Коннор сдаётся. Два парня-медбрата поднимают кресло Рисы и задвигают в фургон.

— Даже если меня поймают, расплести им меня не удастся, — напоминает она Коннору. — Мне уже семнадцать. И к тому же, инвалидов не расплетают.

— Что если они узнают тебя?

— Ой, вот только не надо, — морщится Риса. — Людям известны наши имена, но в лицо нас никто толком не видел и не знает. Ничего со мной не случится.

Она одаривает его слабой, но искренней улыбкой, он невольно улыбается в ответ. Пропасть между ними не исчезает, но, по крайней мере, они сделали попытку навести мосты. Риса захлопывает заднюю дверь фургона, не сказав «до свидания», потому что оба они разделяют тайное суеверие — никогда не прощаться друг с другом.

Вскоре Рисе предстоит глубоко в этом раскаяться.

Фургон немилосердно трясёт — на Кладбище нет мощёных дорог, ехать приходится прямо по пересохшей почве пустыни, кое-как утрамбованной колёсами самолётов. До ворот больше мили. Машина то и дело подскакивает на ухабах, и каждый раз у Дилана вырывается вопль боли. Завидев мчащуюся «скорую» и поняв, что стряслось что-то ужасное, дежурные без промедления распахивают ворота.

И вот фургон уже катит по асфальту. Крики Дилана стихают. Риса утешает и успокаивает его, проверяет пульс.

В первый раз, когда обитатель Кладбища был отправлен в больницу, с ним поехали Киана и один паренёк из младшего медперсонала — тот, правда, был склонен впадать в панику по всяким пустякам — например, когда пластырь отказывался приклеиться; однако он был единственным более-менее подкованным в медицине человеком, который не побоялся оставить Кладбище и отправиться в это самоубийственное путешествие. В тот раз несчастье случилось с новоприбывшим мальчишкой — он на спор вскарабкался на хвост огромного транспортного самолёта, свалился оттуда и раскроил себе череп. Риса хотела поехать в больницу, но её все хором убедили, что это совершенно ни к чему. Так и получилось, что с раненым, снабжённым соответствующей легендой и ворохом фальшивых документов, отправились Киана и медбрат-паникёр. Жизнь мальчика спасти не удалось.