— Эта женщина заваливала на кровать любого, кто ей попадался, — почтительно сообщил он. — Она делала честь своему полу. — Он высоко поднял кубок. — Тост за Евфросинию! За то, чтобы наполнить ее саму и опустошить ее сундуки! — Остальные, независимо от того, слушали они или нет, дружным хором выразили согласие и опустошили кубки, которые слуга Алексея тут же снова начал наполнять из большого глиняного сосуда. Юноша вновь переключил свое внимание на Клаудио. — Тебя слишком легко обыграть. Ступай. — Он перевел затуманенный взор на Грегора. — Зато Грегора Майнцского, насколько я слышал, не так легко сломить. Поэтому сыграю-ка я с ним. Грегор, ты что предпочитаешь?

— Я не играю в азартные игры, господин, — ответил Грегор с поклоном, а Клаудио тем временем поспешно ретировался от игрального стола.

— Тогда ладно. Начну первым. Ставлю на число «пять», — объявил Алексей и величественно указал на кости. — И хочу поднять ставку. В честь Евфросинии проигравший отдает победителю свою женщину. У тебя есть женщина?

Грегор вопросительно взглянул на Бонифация.

— Львица, — секунду подумав, произнес Бонифаций, словно отвечая Алексею.

Царевич оживился.

— Лилиана? Та самая, которая размыкает только губы, но не ноги?

Я чуть не подавился смехом. Алексей воспринял это как подхалимство и снисходительно одарил меня пьяной ухмылкой.

— Она не моя женщина, — спокойно сказал Грегор. — Она принадлежит моему брату Отто. — И затем подчеркнуто обратился к маркизу: — Я прав, мессир?

— Абсолютно, — буркнул Бонифаций, осушил свой бокал и подал знак слуге, чтобы тот налил ему еще вина. Все это маркиз проделал, не глядя на Грегора. — Она вольна вернуться в твою тесную душную палатку в любое время. Не могу представить, почему она этого не сделала до сих пор. Наверное, ей не хочется возвращать меха.

— Женщины только и думают о собственных интересах, мессиры, — посетовал я, настраивая нижнюю струну.

— Но это будет в интересах Лилианы, если она достанется мне, — заканючил Алексей, взглянув на меня так, словно один из нас был идиотом. — Конечно, Фацио для нее хорош, зато со мной она будет любовницей императора! Чего большего может желать женщина?

— Очевидно, того, что есть у маркиза, но не у вас, господин, — сказал я, сопроводив свои слова характерным жестом, и загоготал, как невоспитанный болван.

Мне давно уже стало ясно, что в присутствии Бонифация эта королевская персона позволит все, что угодно. При других обстоятельствах подобное замечание заслужило бы порки, но сейчас я отделался всего лишь выговором.

— Какой ты грубяин! — с отвращением произнес Алексей. — Фацио, мне этот тип перестал нравиться. Пусть он и играет, но не позволяй ему высказываться вслух в моем присутствии.

Две недели, что оставались до коронации Алексея, прошли у меня почти как в тумане, если не считать минут музицирования. Те три года, когда я одержимо планировал убийство, так и оставшееся неосуществленным, и то было легче, потому что у меня тогда, по крайней мере, была какая-то цель. Теперь же не было ни одной причины просыпаться по утрам. Грегор не нуждался в моих услугах. Он хоть и презирал Алексея, но пребывал в относительно хорошем расположении духа, веря, что армия действительно двинется на Иерусалим после первого августа. Отто временами принимался громко вопить по поводу зловредности Бонифация и непостоянства женщин, но тем не менее тоже был настроен оптимистично. Они оба были воины, причем воины-победители, войско которых до сих пор несло минимальный урон, купаясь в максимальной славе. А воинам только этого и надо.

Я был просто неспособен разделить их радость, что убедило меня, какая это будет катастрофа — отправиться с ними в Святую землю, даже если бы у меня нашлась причина. От Бонифация удалось немного отдохнуть. Личность Алексея была настолько мне противна, что соблазн раздобыть сведения или немного денег бледнел по сравнению с удовольствием находиться подальше от этой пары. К тому же я не верил, что Лилиане там по-настоящему плохо, иначе она давно дала бы мне знать. Но нет, она намеренно избегала меня на территории Бонифация. Поэтому я предпочитал лежать, свернувшись калачиком, в шатре и кукситься из-за потери Джамили.

Никакого интереса к коронации я не испытывал, особенно если на трон сажали юнца, абсолютно не подходящего для этого дела. Однако Грегор полагал, что излечить мою душу может посещение собора Святой Софии, и настаивал, чтобы я отправился туда с ним и Отто в свите епископа Конрада, куда войдут с десяток германских рыцарей, их оруженосцы и слуги. (Со стороны знаменитых братьев-германцев это был сознательный выбор — примкнуть на время коронации не к своему воинскому начальнику, а к духовному лидеру. Таким образом они напомнили бы тем, кто их увидит, что им все еще предстоит осуществить их истинную цель.) Я не стал особенно брыкаться, так как мне пришло в голову, что там можно встретить Бровастого, того типа, с которым Отто сидел в одной камере. Мы с ним на пару стали бы отпускать едкие шутки по поводу церемонии. Неплохое развлечение. Он стал бы уверять меня, что Джамиля только и мечтает, чтобы я забрался к ней под юбку, и тогда мне удастся почувствовать, что не зря тоскую.

Еще по пути в собор Святой Софии на коронацию стало ясно, что благоприятный ветер переменился. Толпа проводников у бухты значительно поредела по сравнению с тем, что здесь творилось две недели назад, и отношение к клиентам теперь тоже было другое. Парни просто предлагали свои услуги, они больше никого не приветствовали с радушием. Конрад поручил Грегору нанять одного. Грегор все никак не мог выбрать между своим сверстником, парнем одного с ним сложения, и почтенным старцем монашеского вида, когда мы оба услышали невдалеке знакомый голос, произносивший: «Понимаете меня?» — и разом обернулись.

— Ионнис! — обрадовался Грегор.

Сурового вида юноша, который показывал нам город, был занят серьезным разговором с одним из наших пилигримов, французским слугой, но он сразу закончил беседу, довольно грубо (и все так же сурово) махнув рукой, и затрусил к Грегору, словно был его личным многострадальным вассалом.

— Да, — сказал он, склоняя голову, без тени улыбки.

— Проводишь нас? — спросил Грегор, а потом прокричал епископу, отставшему на несколько шагов: — Ваше преосвященство, это тот самый человек, о котором я вам рассказывал! Нам повезло. Ионнис, это его преосвященство епископ Конрад Хальберштадтский. Если доведешь нашу компанию до собора Святой Софии, то сможешь остаться и посмотреть коронацию с самого лучшего места.

Ионнис разочарованно взглянул на Грегора.

— На коронацию я не останусь, но могу проводить вас к собору. Это будет стоить две монеты. Если у вас нет местных денег, то сойдет и один французский денье.

Грегор заморгал.

— Ты… Я думал… в прошлый раз ты ведь не взял денег?

— За то, чтобы показать святыни благочестивым пилигримам, я денег не беру, — сказал Ионнис. — Сейчас не тот случай. Понимаете меня?

— Да, — ответил я одновременно с Грегором; хотя тот сказал «нет» и сразу нахмурился — значит, он все прекрасно понял.

— Никто из вас не может считаться настоящим пилигримом, — мягко добавил Ионнис, и печаль состарила его раза в три.

Упрек рассердил Конрада; епископ подошел к нам и начал свою тираду:

— Молодой человек…

Юноша спокойно его перебил:

— Я видел много плохого. Вы говорите, паломники, но никакое это не паломничество. Это что-то другое. А теперь вы вознаграждаете предводителя, который все это устроил. Поймите меня.

— Понимаю, — сказал я, — и теперь ни за что туда не пойду. — Я махнул в сторону Латинского квартала, где нашла приют Джамиля. — Увидимся позже, в лагере, хочу…

— Нет! — Ионнис погрозил мне пальцем. — Одному небезопасно. Только не франку.

— Почему? — удивился Конрад. — Мы везде желанные гости!

Юноша посмотрел на него печальным усталым взглядом.