Отто выгнул шею и наблюдал за боем, прислонившись спиною к дому. Дож, вышагивавший впереди, остановился по совету поводыря, и я чуть не налетел на его охранника, но вовремя спохватился и, отойдя в сторону, обогнул свиту, чтобы рассмотреть, куда они все уставились.

То, что я увидел, повергло меня в изумление и благоговейный страх, ибо передо мной предстал Грегор Майнцский во всей своей ярости и блеске, как натасканный бойцовский пес. То, что это Грегор, было понятно потому, что драчуны перестали колошматить друг друга и, сгрудившись вокруг него и его противников восхищенной толпой, скандировали его имя.

За его спиной, недалеко от крытого входа в церковь, неподвижно лежал хорошо одетый человек с торчащим из глазницы копьем и залитым кровью лицом. На его рубахе был нашит зеленый крест. Грегор стоял перед телом, отражая атаки сразу четырех венецианцев. Им мешали его доспехи, особенно шлем. Но все-таки они умудрились оставить на нем кое-какие отметины: я увидел кровь на шлеме где-то возле ушей. От плаща остались одни лохмотья, которые лежали теперь на земле у ног рыцаря. Правый рукав его кольчуги был пробит, и в прорехе зияла чудовищная рана. В каждой руке он держал за горло по одному из нападавших. Третий вскарабкался ему на спину и зажал локтем шлем Грегора; четвертый драчун висел у него на поясе. Остальных Грегор успел отогнать, но остались еще двое, которые ждали своей очереди, чтобы наброситься на него, как только сумеют найти местечко.

Доспехи Грегора лишали его ловкости, столь необходимой в уличной драке. Однако он сумел врезать по незащищенной голове венецианца в левой руке незащищенной головой венецианца в правой. Оба обмякли и больше не шевелились, тогда он отшвырнул их на камни и попытался схватить одновременно двух оставшихся, но рана на правой руке так сильно кровоточила, что весь бок стал скользким и Грегор не смог зафиксировать хватку на противнике, висевшем у него на спине. Тогда он, действуя левой рукой, обхватил голову того, кто прицепился к его поясу, отвел ее чуть назад от своего массивного торса, а затем рывком ударил об себя, сломав ему нос о кольчугу. Затем Грегор отпихнул этого моряка и снова занялся тем, что висел у него за спиной и, по-прежнему цепляясь за шлем, безжалостно колотил по нему кулаком. Рыцарю никак не удавалось ухватить его. Наконец в отчаянии он потянулся к своему шлему и сорвал его с головы. Моряк, не выпустивший шлема, улетел вместе с ним в сторону, и на секунду Грегор остался без противников. Шатаясь, он опустился на колени, его окровавленное лицо стало багровым от напряжения, дышал он натужно, раздувая торс под доспехами.

Тут к нему вышли еще два венецианца, и толпа, в которой смешались и венецианцы, и франки, возбужденно взревела. Но два новых противника что-то заметили и сразу метнулись обратно в толпу, которая мгновенно развернулась, как рыбий косяк.

Оказалось, им посигналил копьем другой венецианец, стоявший на относительно пустом пятачке. На таком небольшом расстоянии, да еще брошенное пешим человеком, копье не способно проткнуть доспехи, но зато оно наверняка проткнуло бы горло рыцаря, которое теперь не было защищено и от которого шел пар в холодном ночном воздухе. Грегор в пылу битвы даже не заметил, что ему грозит новая опасность, а его сторонники, слишком увлекшись драматизмом момента, не смогли предупредить рыцаря — они кричали, но очень невнятно, и он принял их крики за приветственные. Грегор обхватил здоровой рукой раненую и выгнул голову, пытаясь рассмотреть, насколько серьезна рана.

Я метнулся на середину круга и опустился на корточки, превратившись в неожиданное препятствие. Мы с венецианцем, не выпустившим копье, превратились в пыхтящий злобный клубок, а Грегор, предупрежденный об угрозе, отошел в безопасное место прямо перед нами. Его сразу окружили друзья-рыцари, пристыженные маленьким безумным бриттом.

У моего венецианца оказалась быстрая реакция, и не успел я прийти в себя от собственного поступка, как он вскочил и рывком поднял меня, поставив на колени. Я взглянул наверх, на секунду перестал ориентироваться и потерял способность дышать, а он тем временем отпустил меня, сцепил кулаки и, размахнувшись, нанес мне удар в левую ключицу. Я услышал собственный крик и отключился от боли.

— Отто в конце концов расправился со своим противником, — было первое, что я услышал. Говорила Джамиля, но в непривычной для нее доверительной манере.

— Вообще-то — противниками, — отвечала Лилиана, в точности как судачат кумушки. — Их было трое, все венецианцы. Они сговорились и напали разом.

— В той драке полегла добрая сотня, — с неодобрением заметил Грегор откуда-то из другого угла. — Пока что все потери в этом походе несут те, кто считается нашими союзниками.

Я подал признаки жизни, давая им знать, что очнулся. Перед моими глазами предстала непривычно домашняя картина: две женщины крошили корень мальвы на кухонном столе, а Грегор смотрел в потолок, лежа на тюфяке возле огня, над которым жарилось мясо на вертеле — свежее мясо. Над огнем также висел котел, и в нем что-то кипело. Вдоль стен горели свечи с фитилем из ситника. Судя по всему, была тихая ночь. Я лежал под шерстяными одеялами, а когда попробовал пошевелиться, то оказалось, что левую руку мне обездвижили — забинтовали под углом и зафиксировали на перевязи, перекинутой через шею.

— Маленький проснулся, — сказала Лилиана и сунула в рот кусочек корня, слегка пососав пальцы. — Дать ему куриного бульона? — Она провела языком по большому пальцу, и выглядело это не вполне пристойно. — Обожаю эту приправу, — сказала она Джамиле.

— Наша с тобой стряпня недооценена, потому что франки чересчур любят свинину, — сказала Джамиля. — Мясо свиньи содержит слишком много воды, а лярд плохо переваривается, его бы следовало оставлять для пропитки факелов.

Меня ошарашила такая беззаботная болтовня женщин. Попытался получше их разглядеть, но не смог повернуться.

— Маленький хотел бы отведать куриного бульона, — объявил я.

— Очнулся, — сказала Джамиля, и по ее голосу стало ясно, что мне предстоит выволочка. — Должна сказать, ты блестяще справился с задачей перехитрить Отто. Поистине умный поступок. Продолжай в том же духе.

— Будь к нему снисходительна, он ведь еще слаб. — Лилиана, вытерев руки о юбку, вынула из-под стола деревянную плошку, плеснула в нее варева из горшка и подала мне — пахло очень вкусно.

Я заерзал, пытаясь поднести плошку ко рту, но тут Джамиля повернулась ко мне.

— Прекрати дергаться. У тебя сломана ключица. Нельзя двигать рукой в течение месяца.

— Я не смогу двигать левой рукой целый месяц?

— Вернее, три, — сочувственно сказала она. — От боли будешь принимать сушеную мандрагору, правда, она навевает сонливость.

— А пальцами можно шевелить? — спросил я, в панике вертя шеей.

— Пальцами и кистью, — ответила Джамиля, — вполне можно обойтись, чтобы научиться играть на лютне, по крайней мере, простенькие мелодии. Ничего другого этой зимой тебе делать нельзя, так что, вероятно, ты вполне преуспеешь в игре на лютне. Держать ее придется под углом, но это будет твой особый стиль.

— Чтобы убить время, бывают занятия и похуже, — согласился я.

— Одно из них — слушать то, как ты учишься играть, — рассмеялась Лилиана. — Тебе повезло, что пострадала левая сторона. Грегор, например, чуть не лишился правой руки. Отто вышел из переделки удачнее вас, хотя и ему досталось порядком — впрочем, он это заслужил. Джамиля — лекарь от бога. Ты даже не поверишь, какие чудесные снадобья она приготовила из тех остатков лекарственных трав, что нашлись в доме.

— Репейник и тысячелистник, — сказала Джамиля, небрежно отмахнувшись, словно всем были известны их целебные качества. — Пиретрум для костей. Фенхель для раненого глаза Грегора — к счастью, он цветет в этих краях поздно. — Она подмигнула мне. — Хотя ты должен это знать, сам когда-то выхаживал больного.

— Если бы не она, Грегор был бы уже мертв, — настаивала Лилиана, — да и Отто, наверное, с нами тоже не было бы. Как хорошо, что мы не выставили ее вон! Армейский лекарь понятия не имеет, как лечить, — после его процедур Грегору стало только хуже.