Я еще ни разу не сновал по городу без Джамили. Все равно мне бы ни за что не сойти за местного, а все горожане-чужестранцы давно изгнаны за городскую черту. Благодаря маниакальной любви Дандоло к моей игре на лютне у меня водились денежки — хватило бы на переправу. Беда только в том, что лодки больше не ходили через пролив: часовые у городских стен следили, чтобы ни одна из них не отошла от берега.

Все это означало, что лучше бы мне не только не входить в город, но даже не приближаться к нему. Поэтому я прошел целую милю на север вдоль пролива, пересек мост, а затем протопал милю назад и оказался у городских стен, смотрящих на Влахерну.

Когда у человека есть природный дар, ему сложно объяснить другим, как именно он им пользуется. Достаточно сказать, что мне удалось взобраться на дворцовую стену в темноте, и ни один варяг-часовой меня не заметил. Я проделывал такие трюки с мальчишеского возраста, не попадаясь на глаза королевской страже, ведь стражники были начеку, не то что варяги, — они-то знали, чего можно от меня ожидать, и не ослабляли бдительности. Хотя по правде, я знал королевский замок у себя на родине гораздо лучше Влахерны. Зато местный камень удобнее. Здесь можно было доверять малейшему естественному выступу или бороздке, оставленной камнетесом, — они выдерживали мой вес. Кроме того, в стенах такой величины обычно остаются дыры от строительных лесов, так что карабкаться по ним — проще простого.

Я вылез на парапет чуть дыша и трясясь от страха. Мне понадобилась память вкупе со здравомыслием, чтобы передвигаться по территории дворца и не вызвать подозрения. Крадучись этого было не добиться. В последний раз я был здесь днем, в компании Джамили, и теперь поражался царившему хаосу. Несколько раз попадался на глаза людям, которые по долгу службы должны были бы меня остановить, но я держался с таким независимым видом, словно прожил здесь всю жизнь, так что мне не пришлось ни разу отвечать на вопросы. В темноте никто не мог разглядеть мою одежду, а несколькими неделями ранее (в бесславной попытке заставить Грегора заняться своей внешностью) я вернулся к своему обычному безбородому облику, и теперь в темноте меня все принимали за евнуха.

В конце огромного двора, в одном полураскрытом окне я узнал императорскую спальню. Мне удалось проникнуть в нее через то окно и расположиться на кровати в ожидании прихода его величества.

Я сидел и поглаживал красное шелковое покрывало, делая зацепки на золотом шитье своими мозолистыми пальцами. Тут мне пришло в голову — именно сейчас, ни раньше ни позже, — что я, вероятно, провалил все дело, даже не приступив к нему, и что, скорее всего, меня казнят, как только его величество войдет в спальню. А даже если не казнят, то вряд ли получу то, за чем пришел. И что даже если получу это, то вряд ли останусь жив. Мой план мог бы сработать, но я давно зависел от Джамили. В нашем дуэте она была тем, кто хотя бы пытался проявить немного благоразумия, а теперь мне оставалось только сожалеть, что некому исправить мои оплошности.

Я оглядел комнату, желая как-то отвлечься на время ожидания — неизвестно, сколько еще его величество пробудет внизу на праздничном банкете. В углу лежали лира, лютня и несколько других инструментов. Лира всегда была моей любимицей, но этот инструмент отличался от того, к которому я привык дома. Струны, как и у меня на родине, оказались из конского волоса (тогда как все остальные, кроме ирландцев, делают их из кишок). Почти четыре года я не играл на лире с такими струнами, и теперь знакомое ощущение вызвало у меня ностальгию. Но на этом сходство заканчивалось: струн на этой лире было в три раза больше, а дека была затянута шкурой, придававшей всему инструменту странный звенящий тон — чересчур чужой для меня.

Поэтому я взял вместо лиры лютню, настроил ее и, вернувшись на кровать, начал играть самую первую песенку, которой меня когда-то обучила Джамиля. У меня она получалась хуже остальных песен, потому что пальцы упрямо цеплялись за воспоминание о том, как они когда-то не умели играть на этом инструменте. Но мелодия мне нравилась, она напоминала мне Джамилю, и это успокаивало.

А кроме того, именно эту мелодию я чаще всего исполнял в одном домике недалеко отсюда всю прошлую осень. Его величество узнает ее даже через закрытые двери.

Наконец послышались шаги: кто-то прошел по коридору и остановился у дверей. Я продолжал играть.

Через секунду двери резко распахнулись, и в спальню ворвались два варяга-охранника. По сравнению с этими громилами Грегор выглядел крохой. Они сразу направились к кровати, один выхватил лютню у меня из рук, второй схватил меня самого. Первый, опустив лютню на пол возле кровати, начал меля обыскивать. Оружия при мне, естественно, не было.

Тогда громилы отпустили меня и вышли из спальни, оставив императора Мурзуфла, одетого в пурпурное с ног до головы, стоять в дверном проеме.

— Вижу, ты поменял цвет обуви, — сказал я. — В зеленом ты смотрелся гораздо лучше.

Мурзуфл откинул назад голову и расхохотался.

— Я так и знал, что ты придешь, — с восторгом сказал он.

Император шагнул через порог, гвардейцы, оставшись снаружи, закрыли за ним дверь.

— Ты знал, что я приду? Да я сам этого не знал.

Мурзуфл весело пожал плечами.

— Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь. И даже могу сказать, зачем ты сюда явился.

— Вот как? — в смятении пробормотал я.

Мурзуфл подергал своими густыми бровями, глядя на меня.

— Ты не желаешь победы ни той ни другой стороне. Ты любишь Грегора, но ненавидишь его армию.

— Не говоря уже о командующем…

Император сплюнул.

— Особенно командующего. Однако ты хочешь примкнуть к той стороне, которая все-таки победит. Сам знаешь, это будет моя сторона, поэтому ты и выбрал меня.

— Разве?

— Не строй из себя скромника. Рад тебя видеть, Блаженный! В глубине души ты тоже радуешься, потому что знаешь, что благополучие народа важнее благополучия какого-то одного рыцаря. Тебя печалит проигрыш Грегора, но не настолько, чтобы ты способствовал его победе.

— Помогать ему — значит помогать Бонифацию, — сказал я так, словно меня тошнило от одного его имени. — Но разделять судьбу с тобой не хочу.

Он бросил на меня ироничный взгляд.

— Разумеется, я не нуждаюсь в твоей помощи. Ты сам мог убедиться два дня назад, что этим свиньям-чужестранцам нас не одолеть.

— Особенно под командованием Бонифация…

Мурзуфл сплюнул во второй раз.

— Даже не упоминай его имени! Все это его вина. Ты думаешь, меня радует такая заварушка? Я бы предпочел оказаться в своем маленьком домике, ублажать в постели Евдокию и пить вино. Но если, Блаженный, ты здесь не для того, чтобы помочь мне, значит, тебе что-то от меня нужно, и ты уверен, что я не зря потрачу время. Такой вариант меня тоже радует. Даже знаю, чего ты хочешь, если уж говорить об ублажении хорошеньких женщин. Итак, слушаю твое предложение.

— Мне нечего тебе предложить.

Он изобразил удивление.

— Она так мало для тебя значит?

— Что? — спросил я с упавшим сердцем, буквально опешив.

— Джамиля, — сказал он. — Давно жду, что ты придешь и предъявишь на нее права. Или ты утратил к ней интерес? А? Непостоянный мальчишка. Не отрастить тебе бровей. Пусть все достается Самуилу.

— О чем ты толкуешь? — пробормотал я, стараясь побороть панику.

Мурзуфл нахмурился.

— А ты не знаешь? Мои люди не так хорошо распространяют слухи — не в пример нам с тобой в дни нашего расцвета. Сейчас трудно найти хороших помощников…

— Где Джамиля? — резко спросил я, внезапно пожалев, что не захватил с собой ножа. — Она сбежала. Вся община спаслась бегством.

— Она в Пере, недалеко от твоего лагеря, сразу за холмом, — ответил Мурзуфл.

— Пера стоит совершенно пустая. Все иудеи удрали.

— Да, все они удрали, кроме Самуила и его домочадцев, — весело поправил меня Мурзуфл. — Хотя они тоже пытались удрать. Его задержали по подозрению в отравлении моего дорогого предшественника, Алексея, о кончине которого все скорбят, упокой Господь его душу. Со всеми этими приготовлениями к войне, навязанной мне проклятым маркизом, у нас не было ни времени, ни возможности заняться расследованием предполагаемого предательства Самуила. В благодарность за его хорошую работу при дворе мы решили не сажать его в дворцовую темницу, а оставить под надзором в его собственном доме в Пере, вместе со всеми домочадцами, включая будущую жену. Их охраняют, и они там совершенно одни. — Он внимательно посмотрел на меня и убедился, что я совершенно сбит с толку. — Так ты действительно ничего не знал? А ведь мне хотелось, чтобы ты услышал об этом. Поэтому и думал, что ты пришел сюда из-за нее.