Но не успел он упасть, как маркиз уже вцепился мне в горло. Я ударил его коленом в пах, и он разжал руки. Мне удалось, опершись на него, вскарабкаться на шаткий деревянный парапет. Высоты я не боюсь, но прыжки в бездну вызывают у меня некоторые сомнения. Прямо подо мной, на расстоянии ста футов, лежали скалы, из которых поднимался город. Если упаду по прямой, то там и погибну. Описать в воздухе дугу, подобно реликварию, не удастся. Все корабли были пришвартованы плотно друг к другу (для надежности), корабль дожа стоял к берегу ближе всех. У меня был шанс упасть в воду, если бы только я смог прыгнуть как следует.

Карабкаться умею, даже вниз. С прыжками сложнее. Пришлось закрыть глаза и подпрыгнуть, почувствовав, что Бонифаций пытается схватить меня за ногу. Меня обдуло холодным ночным ветром. Время замедлило ход. Я летел вверх и вперед, а потом, как мне показалось, надолго завис в столкнувшихся воздушных потоках. И тут меня захлестнуло ощущение полной пустоты подо мной. Я начал падать, не зная, куда приземлюсь и приземлюсь ли вообще, и в эту секунду с облегчением понял, что потребность в мести окончательно меня покинула. Хотелось лишь одного — в последний раз обнять Джамилю.

Важный разговор прервался, когда какой-то предмет упал на балдахин; но не успел прозвучать приказ матросам взобраться по веревке и достать таинственный снаряд, как грянула еще одна неожиданность, большего масштаба — пришлось возиться со мной. Я упал в воду в ста футах от корабля. Капитан послал за мной баркас и попытался сделать так, чтобы все важные лица обо мне тут же забыли.

Мне ни разу не довелось побывать на галере Дандоло или на каком-нибудь другом корабле, сравнимом с ним по великолепию. Это было красивое, величественное судно, не похожее ни на один корабль пилигримов. Все здесь было выкрашено теплым красным цветом, на котором выделялся золотой растительный орнамент. Весь фальшборт украшала роскошная резьба. Я старался как можно больше разглядеть, пока откашливался, прочищая легкие от воды Золотого Рога. Слуга дожа набросил на меня одеяло. Во мне сразу признали недоумка-лютниста, поэтому поняли, что опасаться вражеской вылазки не стоит. Меня собирались расспросить, но решили подождать, пока вновь обрету голос. Я остался лежать на палубе, куда меня сбросили как тюк, за спиной Грегора, поэтому мне удалось подслушать конец разговора.

Беседа Филоксенита и Дандоло была краткой и целенаправленной. Когда евнуха позвали на галеру венецианца, он сразу смекнул, как дальше будут развиваться события. Я услышал лишь последний, самый убедительный довод старика:

— Кто бы ни был императором, почти вся торговля пойдет через меня. Если вы должны определить, кому присягнуть на верность, то спросите у себя, что наполняет вашу сокровищницу — деятельность двора или верфи?

— Я понял вашу мысль, — спокойно ответил Филоксенит. — Мы входим в новую эру. Вы можете решить, кому варяжская гвардия произнесет клятву верности.

— Вы совершенно меня не поняли, — сердито сказал Дандоло. — Я не требую подобной власти. Требую только, чтобы варяги присягнули тому, кто будет избран законным образом. А до той поры требую, чтобы они вообще никому не присягали, а сидели у себя в бараках. Не предлагайте мне вкусить единовластия, его аромат чересчур соблазнителен. Вы управляете варягами, Филоксенит. Прошу только об одном: чтобы вы и впредь ими управляли, а не передавали их тому, кто даст большую цену.

— Будет сделано, господин, — сказал Филоксенит, радуясь, что ему позволили сохранить то малое, что осталось от его мужественности.

— Отлично. Можете идти, — сказал Дандоло.

Филоксенит почти бегом помчался к баркасу, дожидавшемуся у борта, чтобы отвезти его обратно.

А Дандоло уже повернулся в ту сторону, где, как он знал, сидел Грегор.

— Итак, мы с тобой, парень, прошли полный круг. В Задаре мы были врагами, а теперь действуем заодно. Поразмышляй, какой из этого извлечь урок об устройстве мира. — И прежде чем Грегор успел ответить, дож продолжил, погромче, для всех присутствующих на палубе: — Все мною сказанное вдвойне верно для человеческого снаряда, которым является твой друг-музыкант.

— Мой друг-музыкант? — как эхо, повторил Грегор не своим голосом.

— Лютнист, строящий из себя недоумка, — пояснил Дандоло. — Я знаю, что ты здесь, — обратился он уже ко мне. — Приблизься и заговори.

Грегор оглянулся на меня, и мы обменялись удивленными взглядами.

— Да, ваша светлость, — наконец произнес я и, придерживая одеяло на плечах, подошел к дожу и поклонился, хотя он не мог этого видеть. — Но как вы узнали, кто я такой?

Дандоло рассмеялся.

— Я Энрико Дандоло, — сказал он так, как будто это все объясняло. — Не знаю, кто ты, но знаю, как ты работаешь, и всегда знал, с той минуты, когда ты представился музыкантом еще в Задаре. Было очевидно, что ты устроил слежку. Вскоре стало ясно, что эта слежка за Грегором Майнцским, а еще через несколько дней стало ясно, что у тебя голова варит лучше, чем у него, хоть у нас с тобой и разные цели. Именно по моему настоянию ты присутствовал почти на всех важных совещаниях предводителей армии. Неужели ты думаешь, что дома на мои военные советы приходят лютнисты для создания музыкального фона? Не будь смешным. Я надеялся, что чем больше ты поймешь в происходящем, тем лучше сможешь направлять Грегора. Со своей задачей, кстати, ты справился паршиво, но, полагаю, он совсем свернул бы с пути, если бы действовал в одиночку.

В первую минуту у меня пропал дар речи, и лишь потом удалось ответить:

— Ваша светлость, если мне позволено сказать, то я потрясен вашей проницательностью.

— Позволяю, — милостиво разрешил Дандоло. — Не уверен, что мои действия принесли пользу, но меня радует, что, по крайней мере, это позволило нам достичь взаимопонимания, которое сейчас так необходимо.

— Да, — искренне подхватил я и, посмотрев наверх, заметил, что парусина над его головой все еще провисает — о красном мешочке все позабыли. — Ваша светлость, хочу выразить свое восхищение неким святым подношением. Вы позволите вскарабкаться по веревочной лестнице?

Мне было позволено сделать это. Я забрал мешочек, спустился, развязал тесемки и с позволения дожа положил реликварий на его колени.

— Иоанн Креститель, — провозгласил я.

Дандоло тихо охнул и начал ощупывать пальцами золотое кружево с каменьями.

— Подобно вам, мессир, он разбирался в происходящем лучше, чем обычная публика.

Грегор пришел в ужас от моего заявления, а я в ответ улыбнулся и небрежно дернул плечом. Пока пальцы Дандоло ощупывали каждый камень, я называл их по очереди: жемчуг, розовый рубин, бирюза, изумруд. Его лицо все больше расплывалось в улыбке — я даже испугался, как бы не треснула кожа.

Однако, убедившись в роскоши украшений, он сделал очевидное — перевернул реликварий, чтобы ощупать внутри священную кость. Улыбка тут же исчезла.

— Это реликварий без реликвии, — резко заметил он.

— О господи! Должно быть, она потерялась во время потасовки с Бонифацием. — Я кинул взгляд на опустевшую башню, на секунду задавшись вопросом, где сейчас может быть Бонифаций. — Можно было бы вернуться на то место, где я в последний раз вынимал реликварий, но в данном случае это не поможет.

Грегор зарделся.

— Ваша светлость, — произнес он с таким раскаянием, что сразу стало ясно: святыня у него.

Гнев на лице Дандоло сразу испарился.

— А-а, — сказал он, прерывая признание Грегора, — все понятно. В таком случае может быть только одно решение.

Он подозвал слугу. Тот подошел и принял реликварий из рук дожа.

— Подберите к этому череп, — небрежно бросил Дандоло. — Это голова Иоанна Крестителя.

Слуга, ничем не выдав удивления, кивнул и исчез на юте. Грегор пришел в ужас, а я прищелкнул языком и поплотнее завернулся в одеяло, так как подул предрассветный ветер.

— Жаль, мы раньше не действовали в согласии.

В моих словах звучало искреннее сожаление.