— Правда? — спросил я, желая услышать лишнее подтверждение тому, что Джамиля в безопасности, пусть даже ей так нравилось унижать меня.
Грегор кивнул со своего тюфяка.
— Рана загноилась…
— Туда попал яд, господин, — пояснила Джамиля, не прекращая орудовать ножом. — И в раны Отто тоже. Кто-то вел нечестную игру.
— У меня до сих пор лихорадка, — признался мне Грегор, как будто даже слегка смущенный. — Я мог потерять руку, истечь кровью до смерти. Я попросил Конрада провести частную мессу в честь Джамили…
— Уверен, это для тебя имеет огромное значение, — сказал я Джамиле, хохотнув.
— Теперь епископ Конрад думает, что она его любовница, — хихикнула Лилиана.
— И я поклялся защищать ее весь путь до Египта, — продолжил Грегор почти самодовольно, словно ожидая моих расспросов и заранее стараясь утихомирить меня. А затем прозвучало самое потрясающее откровение: — Отто тоже поклялся.
— Так где же Отто? — спросил я, обескураженный последними словами.
— Уже на ногах. На молодом жеребчике все затягивается быстрее, — сказала Лилиана. — Сейчас он занимается лошадьми на дворе. Переживает до слез, что заварушке пришел конец. Ему скучно.
— Что же я тогда пропустил?
Любопытство распирало меня. Левая ключица задергалась от боли, глубокий вдох только усугубил ситуацию.
— Похоже, ты спас Грегору жизнь, — сказала Лилиана. — Он помешал венецианцам растерзать тело какого-то фламандского вельможи и защитил другого важного фламандца по имени Балдуин, когда ему чуть не снесли башку за то, что он попытался вмешаться.
— Балдуин? — как эхо повторил я. — Балдуин Фландрский? Граф? Он ведь вторая по значимости шишка в армии!
— Так вот, он и остальные фламандцы были так благодарны мессиру Грегору, что принесли нам все это. — Она указала на противоположную стену комнаты, у которой была сложена целая гора продуктов. — Вино, говядина и свинина, цыплята. А еще отличные кухонные ножи, несколько одеял, лампы и масло к ним, шерсть, пряжа и даже ткацкий станок в придачу. Они также обещали заплатить за новый плащ и новую кольчугу для мессира Грегора. Какой парад устроил Балдуин для него сегодня днем! Грегора пришлось нести на паланкине, потому что он еще слишком слаб, так вот, паланкин выкрасили золотом! Германские графья переплавили безделушки, полученные в качестве трофеев, и отлили для него медаль!
— И все это за то, что он защитил труп фламандца? — спросил я, разглядывая груду трофеев у стены и вспоминая обездоленных задарцев, которые ждали своей очереди у городских ворот.
Джамиля посмотрела на меня и все поняла.
— Нет, это за то, что Грегор защитил Балдуина, но это еще не все, — продолжила Лилиана, радуясь возможности посплетничать. — Сразу после того, как ты отключился, Дандоло и Балдуин потребовали остановить свару. Грегор как раз собирался расчленить на куски того типа, что тебя ранил. Но как только он услышал приказ Дандоло, то первым сложил оружие и протянул руку в знак примирения. Так что теперь он фаворит даже среди венецианцев.
— Но пилигримы и венецианцы до сих пор смотрят друг на друга по-волчьи, — мрачно изрек Грегор. — И вряд ли это изменится. А теперь появилась еще и другая напасть, уже внутри армии: нижние чины возмущаются, потому что все трофеи ушли баронам. Рыцарям и пехотинцам вообще ничего не досталось. Так что у всех нехороший настрой.
— И всех отлучили от церкви, — сказал я, прихлебывая бульон.
— Но большинство из них до сих пор не знает, что они отлучены, — уточнил Грегор, все еще лежа на спине. — Тебя несколько дней держали на мандрагоре, чтобы спал. Ты многое пропустил: Балдуин и еще несколько вожаков отправили посла к Папе с просьбой о прощении за взятие города. Венецианцы никого не отправляли, так как считают, что ничего дурного не совершили. И — слава богу — Бонифаций прислал гонца, который объявил, что мессир наконец возвращается через пару дней и возобновляет командование.
— Теперь, когда взятие Задара прошло без него, — сказала Джамиля. — Знаете, мне кажется, на самом деле у него не было срочной необходимости возвращаться домой. Наверное, мессир Бонифаций просто хотел избежать отлучения от церкви вместе с остальными пилигримами. Теперь он может появиться как белый рыцарь, и все снова станет хорошо.
Грегор приподнял голову с тюфяка и покачал ею в знак несогласия.
— Не верю, что мессир маркиз способен на такое. Он пилигрим, больше того, он рыцарь и всю жизнь следовал рыцарским законам. Такой циничный замысел был бы для него анафемой, особенно в теперешней его роли пилигрима.
— Как скажете, господин, — завершила разговор Джамиля, явно оставшись при своем мнении.
21
Доблестный маркиз, властитель Монферрата!
Воздаю хвалу Всевышнему за то, что он счел меня достойным найти такого великодушного сеньора, как Вы, который из меня, ничтожного, делает храброго рыцаря.
Рамбальд де Ваккера.
Эпическое письмо маркизу Бонифацию Монферрату
Через неделю Бонифаций, прекрасный маркиз Монферрат, действительно появился на своем корабле «Сан-Джорджо». У пилигримов началось торжество. Щедро раздавались бочонки с вином и горы выпечки. Дож Дандоло неоднократно проявлял на публике уважение к маркизу, что успокоило армию, хотя и разозлило венецианцев. Как только Бонифаций обосновался в своей резиденции, самом большом дворце, он во всеуслышание призвал к себе любимца, зятя Грегора Майнцского, самого популярного на тот момент человека.
Джамиля, добивавшаяся полного излечения Грегора, превратилась в тирана. Она урезала ему порции еды, а питье давала, только когда у него начинали трескаться губы. Последний раз он принимал пищу за три часа до сна, не позже, и употреблял приправы в зависимости от того, какой день — теплый или холодный, сухой или дождливый. Некоторые продукты она позволяла ему есть только в определенных сочетаниях и закармливала его фигами, росшими на деревьях в «нашем» саду. А еще заставляла есть гранаты, тоже из сада, которыми он должен был заканчивать каждую трапезу.
Рыцарь по-прежнему был очень слаб, хотя теперь уже мог передвигаться без посторонней помощи. На встречу с тестем он надел единственную целую рубаху, правый рукав которой раздулся из-за намотанных бинтов. Грегор нервничал: ему не терпелось увидеть Бонифация, которым он глубоко восхищался, но который бросил его в Венеции без всяких объяснений. Помимо того, голова у Грегора гудела от того, что мы одолевали его со всех сторон: я хотел, чтобы Бонифаций вернул Задар его жителям и немедленно отбыл в Египет. Отто требовал, чтобы всем воинам выделили долю из награбленного. Джамиля, повторявшая, что маркиз отсутствовал во время осады неспроста, подначивала Грегора выяснить истинную причину этого.
Праздник святого Иоанна Дамасского,
4 декабря 1202 года
Начинаю сомневаться, разумно ли продолжать подобную хронику по двум причинам (помимо того, что очень болит рука). Во-первых, не часто выпадает возможность описывать возвышенные чувства и события, которые, как я раньше предполагал, должны были стать сутью этого труда. Во-вторых, у меня возникли сомнения по определенным вопросам и, наверное, было бы неразумным излагать их здесь.
Вернусь к теме.
Мой высокочтимый тесть принял меня без свидетелей, в присутствии только своего охранника Клаудио. Я был польщен, что мессир Бонифаций обнял меня с такой теплотой. Мы быстро обменялись новостями, как полагается родственникам. Мессир передал мне теплый привет от моей жены Маргариты (для меня высокая честь быть ее мужем, хотя, истины ради, скажу, что едва ее знаю; мы поженились по просьбе мессира Бонифация в Венеции, всего за несколько недель до выхода в море). Я передал ему привет от Отто, который когда-то служил пажом при дворе маркиза. Мессир Бонифаций настаивал, чтобы я со своими оруженосцами немедленно переехал во дворцовую резиденцию, здесь для меня уже подготовили анфиладу комнат. Он лично налил мне бокал теплого вина и усадил на один из многочисленных элегантных задарских диванчиков, расставленных вдоль стен главного зала.
Затем мессир маркиз изменил тон, ибо нам предстояло обсудить серьезные проблемы.
— Во-первых, я должен извиниться за свой поспешный отъезд из Венеции. Меня вынудили на то личные дела, — начал он.
Я хотел расспросить его подробнее, но мессир маркиз сразу перешел к другому, еще более серьезному вопросу.
— Я был счастлив услышать о твоем недавнем славном подвиге, но, прошу тебя, объясни свое поведение во время осады Задара.
По правде говоря, я подозревал, что он станет расспрашивать меня об этом, и немало времени посвятил раздумьям над тем, как ответить. Бритт, мой брат Отто и иудейка изложили мне свои взгляды. И хотя они не были в полном согласии друг с другом, все говорили красноречиво (а Отто еще и громко). И вот теперь, когда зашел об этом разговор, меня одолело сомнение. В голове жужжали их голоса, заглушая мои собственные мысли. К тому же сказывалась слабость — в общем, я почти лишился дара речи, тем более мессир Бонифаций пока не раскрыл собственного отношения к взятию города.
Несколько раз я начинал отвечать и сразу замолкал, теряя уверенность в том, что это мои собственные слова. Наконец, совершенно ослабев и поглупев, просто сказал:
— По-моему, это больше чем совпадение, что вы исчезаете, когда принято решение напасть на Задар, и появляетесь уже после того, как все свершилось.
— Неужели моя храбрость поставлена под сомнение? — без всякой враждебности спросил мессир Бонифаций. — Храбрость человека, который ввел рыцарство в Италию, который в молодости спасал наследниц, не думая о личной награде, который в свое время проявил себя на турнирах не хуже своего благородного зятя? Неужели моя храбрость поставлена под сомнение тем, кто даже не вышел из шатра во время боя?
— Мы говорим не о вашей храбрости, мессир, а о вашем отъезде, — поправил его я. — Мне он показался намеренным. Никто бы не посмел усомниться в вашей готовности вступить в бой, если это праведный бой. Поэтому некоторые засомневались, не означает ли ваше отсутствие то, что бой неправедный.
Мессир Бонифаций изумился.
— Так ты поэтому попытался вмешаться, вступив в сговор с подлым Симоном де Монфором? Ты решил, будто мое отсутствие означает, что я не одобряю осаду или стыжусь, что она понадобилась? Ты пытался действовать от моего имени? — Тут маркиз горестно рассмеялся и сказал: — Какая ирония!
— Вы хотите сказать, что не были против нападения? — спросил я, потрясенный.
— А разве был выбор? — спросил мессир Бонифаций. — Мы оказались в позорном долгу перед Дандоло и полностью зависели от его флота. Откажись мы от завоевания Задара, вся кампания распалась бы. К сожалению, другого выхода не было. Понимаю, как трудно было пилигримам решиться на такой шаг, особенно тебе.
Услышав это, я испытал смятение и даже такое чувство, будто меня предали, но не сумел ничего выразить словами. Стараясь сохранять спокойствие, я сказал:
— Но, мессир, если вы знали, как трудно нам пришлось, почему же вас здесь не было, чтобы возглавить войско? Как вы могли покинуть своих последователей в трудный момент, когда они рискуют не только своими душами, но и жизнями? Во время плавания я только и делал, что объяснял, почему вас нет с нами, с трудом находя аргументы, чтобы вы не выглядели ни трусом, ни лицемером.
(Вообще-то, если придерживаться истины, последнее мое заявление было не совсем верным, ибо я пытался объяснить все это только бритту и иудейке. Никого другого это не интересовало.)
Мессир Бонифаций сник.
— Ты прав, разумеется, — сказал он. — Абсолютно прав, и мне очень жаль, что так вышло. Но мое отсутствие в тот момент было неизбежным.
— В таком случае нам следовало бы подождать вашего возвращения, мессир, — сказал я. — Как только мы прибыли к берегам Задара, нам нужно было вас дождаться. Если бы вы предстали перед нами, верными слугами, и уверили нас, что нам предстоит праведное дело, у Симона де Монфора не было бы ни малейшего шанса вмешаться, и мы пошли бы в бой за вами.
На это мессир Бонифаций ответил:
— И тогда меня тоже отлучили бы от церкви, и какой это был бы пример остальным пилигримам?
Я был повержен в шок, услышав его слова, но мессир Бонифаций, ничего не заметив, пояснил:
— «Вперед, мои верные грешники, я главный грешник, делай, как я!» Нет, парень, так не годится. На сегодняшний момент у армии есть лидер, который по-прежнему пользуется благосклонностью его святейшества, лидер, способный служить ярким примером в осуществлении гораздо более важной задачи — завоевании Святой земли.
Тут я подумал о Джамиле, которая с самого начала именно так и объясняла отсутствие мессира Бонифация. Я защищал его в разговоре с ней, объясняя ее слова цинизмом неверной. Теперь меня повергли в изумление и ее правота, и открытое признание во всем мессира Бонифация.
— Значит, ваше отсутствие было намеренным, — сказал я.
Бонифаций, кажется, рассердился.
— Разумеется, намеренным. Ради блага армии, ради ее морали — и твоей, кстати, тоже — иного и быть не могло.
Я опечалился, хотя прежде мне никогда не доводилось из-за него горевать.
— Значит, у вас не было никакого срочного дела дома. Вы солгали. Даже сейчас, сегодня, когда несколько минут назад вы приветствовали меня в этом зале, вы лгали мне, мессир.
На что Бонифаций вполне миролюбиво ответил:
— Нет, сынок, у меня действительно было срочное дело, и вскоре ты о нем узнаешь. К счастью, мне удалось все уладить, избежав участия в осаде Задара. И теперь хочу просить тебя, как одного из самых дорогих мне людей, помочь обратить все происшедшее на пользу. Ты готов обсудить со мной план действий, или тебе нужно время все обмозговать и понять, что одними молитвами до Иерусалима не доберешься?
Я и вправду не знал, что ответить. Мессир Бонифаций породнился со мной, выдав за меня свою дочь, это он посвятил меня в рыцари, это его подвиги запомнились мне еще в юности и заставляли всегда ему подражать. А теперь он мне так небрежно говорит, что способен на хитрые уловки, как любой другой вельможа. Хуже того, он готов пойти на хитрость даже во взаимоотношениях со Святым отцом! Что тогда говорить обо мне, если он всю жизнь служил мне образцом?
Маркиз все еще ждал моего ответа. В конце концов, не придумав ничего лучшего, я сказал:
— Я всего лишь рыцарь, мессир.
— Ты больше чем рыцарь, ты популярный герой, — ласково поправил меня мессир Бонифаций, словно мы вели совершенно обычный разговор. (С моей точки зрения, он не понимал, что прежде мы никогда с ним так не говорили.) — Ты заслужил эту славу. Это означает, что в трудной задаче сохранить армию целостной ты можешь сыграть важную роль. Рассказать, какую именно?
— Мессир, я всего лишь воин…
— …с которого другие воины берут пример, — добавил мессир Бонифаций. — Это очень важная деталь. Так посвятить тебя в мой замысел?
Я смутился оттого, что он, мой повелитель и отец, спрашивал разрешения продолжить.
— Можете сказать мне все, что хотите, мессир.
— Мы одинаково мыслим? — настаивал мессир Бонифаций. — Мы оба согласны, что ты в чести у воинов и что я могу рассчитывать на тебя?
Я был несколько обескуражен тем, как настойчив мессир Бонифаций в своих просьбах позволить ему что-то. Обычно, когда я нервничаю и мне требуется совет, то пытаюсь представить, что сказал бы мессир Бонифаций, окажись он рядом. И вот теперь он сам стал причиной того, что мне потребовался совет. Я заглянул в себя, и оказалось, что громче всех в моей душе звучит голос Отто. Поэтому сказал то, что мог бы мне посоветовать брат:
— Если вы желаете, мессир, воспользоваться уважением воинов ко мне, они должны видеть, что вы позволите мне действовать в их интересах.
Мессир Бонифаций закивал.
— Отличная мысль. И как нам этого добиться?
— Люди считают себя обманутыми, так как венецианцы забрали все трофеи.
— Это потому, что мы должны венецианцам много денег, — сказал мессир Бонифаций.
— Я знаю, мессир, но тяжело исполнять воинский долг и не получать никакой компенсации. Если бы я мог убедить вас выделить им что-то, пусть даже символическую награду в знак уважения…
— Разумеется. Я сегодня же переговорю об этом с Балдуином.
Я удивился, насколько легко он дал согласие, учитывая, какие смертельные страсти разгорелись по этому самому поводу.
— Не будет ли с моей стороны самонадеянным, мессир, попросить, чтобы вы дали слово? Как-никак пилигримы в этом походе испытали немало лишений.
— С удовольствием, сынок, — улыбнулся мессир Бонифаций. — Клянусь головой святого Иоанна. И я не забуду подчеркнуть, чтобы все знали: это сделано по твоему настоянию. Что-нибудь еще для укрепления твоей популярности?
Я был в таком смятении во время всего разговора, что теперь не знал, как заговорить с мессиром о некоторых вещах, в частности о том, что касалось иудейки и бритта. Поэтому решил пока не затрагивать этой темы и просто сказал:
— Чрезвычайно благодарен за то, что вы хотите восстановить меня в своей свите, но думаю, мне не следует переезжать в вашу резиденцию. По крайней мере, сейчас. Воины могут изменить свое отношение ко мне, что было бы для вас не совсем полезно. Когда мы только выступили в поход, то договорились, что мне лучше находиться среди обычных пилигримов, а не в вашей свите среди рыцарей, едва удостаивающих простых людей своим словом.
— Мудрое решение, сынок! — воскликнул мессир Бонифаций. — Но неужели ты до сих пор готов приносить такую жертву? Отказаться от дворца своего лидера и жить в убогом домишке какого-то купца на протяжении всего похода?
— Пока да, мессир.
— Но у тебя хотя бы приемлемое жилье?
— Вполне, мессир.
— Если что понадобится, скажи только слово, и все получишь. — Он задумался и радостно добавил: — Если прибавить к этому твой поступок в ночь драки, который стал легендой, то скоро тебя начнут считать святым покровителем армии. А как только нам удастся убедить людей, мы воплотим в жизнь один необычный план. Вот когда ты очень мне пригодишься. — Он по-отцовски улыбнулся. — Уверен, Бог тебя создал именно для этого. Ты сохранишь мою армию целой, и все будут счастливы.
