— Да. Она не берет трубку.

Администратор касается пальцем наушника.

— Секундочку. Он сейчас будет.

— Он?

— Матс. Стажер.

И действительно, появляется Матс, раз уж это так срочно. У него короткие рыжие волосы и темный костюм-двойка, который ему велик.

— Вы ищете Керстин Эстлунд?

Парень разглядывает исцарапанное лицо и забинтованную руку Маркуса.

— Именно. У меня есть информация насчет важной статьи, которую она пишет. — При слове «важной» брови практиканта заметно поднимаются. — Кто-нибудь знает, где она?

Матс прочищает горло.

— Кхгм. Ну не то чтобы…

Администратор отвечает на звонки и пристально наблюдает за ними.

— Не то чтобы? Она работает здесь, не так ли?

Матс горбится.

— Не то чтобы.В смысле, иногда. Приходит поредактировать.

Паника. Спазм в желудке.

— Но я думал, она журналистка. Она пишет статью. Она сказала…

Администратор сочувственно улыбается и наклоняется ближе. Эллиот видит рвение в ее глазах, желание продемонстрировать свою осведомленность. Вероятно, большинство сотрудников понятия не имеют, как ее зовут, но равнодушие это не взаимно. В голове у нее готово досье на всех и каждого.

— Она работалатут, когда была студенткой. Летом. А теперь просто… — Она беспомощно смотрит на Матса. — Видите ли, после того, что случилось, люди хотели помочь ей, но…

— Но что?

Она пожимает плечами, словно все очевидно.

— Ну, в штатеее нет. Она не занимает никакой должности.

Эллиоту становится жарко, у него кружится голова. Он хватается за стойку.

— С вами все в порядке?

— Что с ней случилось?

Матс скрещивает руки на груди, как бы отгораживаясь от возникшей неловкости.

— Это не секрет, — говорит администратор. — Она потеряла ребенка. А хуже этого ничего нет, верно? Ничего на свете.

Звучит, как будто она прочитала об этом в журнале.

— Вы не могли бы дать мне ее координаты? Домашний телефон, адрес?

Администратор качает головой.

— Простите. Мы не имеем права давать подобные сведения о сотрудниках.

— Вы только что сказали, что она несотрудник. Послушайте: мне правда надонайти ее. Это важно.

Администратор колеблется. Матс теребит щетину на подбородке, он слегка заинтересован, быть может гадает, нет ли тут какой возможности, журналистской удачи, шанса сделать карьеру — или, равновероятно, все испортить.

— У меня есть важная информация, — добавляет Эллиот, глядя ему в глаза. Стажер сглатывает.

— Статья, которую она пишет, — спрашивает он. — О чем, говорите, она?

Облицованный камнем многоквартирный дом на севере Стокгольма. Начало XX века, высокий, но непропорциональный, старый ровно настолько, чтобы считаться наследием и в качестве такового счастливо избегать сноса. На этом его привилегии как памятника архитектуры заканчиваются. Граффити бегут по закопченным стенам. Дверь заменили матовым стеклом в алюминиевой раме. Пол в холле, некогда покрытый мозаикой, частично зацементирован и превращен в стоянку для груды велосипедов.

В «Экспрессен» даже толком не знали, живет ли она по-прежнему здесь.

Напротив входа — почтовые ящики, выкрашенные в ярко-красный, на уголках застыли подтеки краски. Он обыскивает ящик с пометкой «Э-Ю-Я», находит рекламки рок-концертов и закусочных, открытку из Марокко для некоего Хедберга и прочую макулатуру полугодовой давности. Одно из писем адресовано Керстин Эстлунд из квартиры 5-Б. На конверте написано: «КОНСОЛИДАЦИЯ ДОЛГА. ЛУЧШИЕ РАСЦЕНКИ».

Лифт неисправен. Эллиот поднимается по лестнице, тяжело ступая по вытертому камню, путь его освещают тусклые лампочки в грязных стеклянных светильниках. С каждым шагом крепнет дурное предчувствие.

Керстин Эстлунд, еще одна живая связь с Зоей, еще одна жизнь, сошедшая с рельс. Говорят, что она психически неуравновешенна. Корнелиус утверждает, что она бредит. Какая-то часть Эллиота кричит: «Держись от нее подальше». Но ему некуда больше идти и негде больше спрятать письма. Несмотря на все, что о ней говорят, только ей он может довериться.

Матс, практикант, сообщил, что она не показывалась со вчерашнего дня. Они ждали, что она придет утром и поработает пару часов, но она не явилась. Парень сказал, что это на нее не похоже.

Задыхаясь, Эллиот ступает на четвертый этаж. Одна из дверей заколочена и для пущей верности заперта на висячий замок. Другая выкрашена в синий цвет, над скважиной маркером намалевано «5-Б».

Он стучит, никто не отвечает, он стучит еще раз. Где-то внутри бежит вода.

Оставить записку. Больше он ничего сделать не может. Как в студенческие годы.

Он роется в карманах, находит ручку и старый конверт. Прислоняется к двери, чтобы написать:

«Дорогая Керстин…»

Дверь открывается, всего на дюйм или два. Она цепляется за ковер, отчего замок и не защелкнулся.

Через узкую щель он замечает турецкий ковер, а за ним — потертые сосновые половицы. Звук льющейся воды становится громче.

— Есть кто-нибудь?

Он открывает дверь еще на пару дюймов, разглаживая ковер ногой. На улице громыхает поезд, синие искры подсвечивают потолок. Он видит пару грязных кроссовок, факсовый аппарат, незаправленную постель, запотевшие окна. Конус электрического света падает на заваленный всякой всячиной прикроватный столик: сверху лежит раскрытая книга в мягкой обложке. Разбросаны коробочки, на вид из-под лекарств, и пустые блистеры.

Эхо в ванной. Вода льется в половину напора, гудят трубы.

Он входит в комнату, идет к столу, читает название на коробочках: «амитал». Торговая марка амобарбитала, известного также как «голубые небеса». Знакомый фармацевт советовал не принимать его. Барбитураты — устаревшие снотворные. Он рекомендовал бензодиазепины — дороже, но безопаснее, у них меньше побочных эффектов. Меньше риск передозировки, сказал он.

В каждом блистере двенадцать капсул. Оба пусты.

— Господи Иисусе.

Филенчатая дверь. Свет из-под нее. Слабый завиток пара.

Эллиот бежит. Дверь распахивается легко, и он видит ванну на ножках, наполненную до краев, вода льется на серый линолеум.

Он не может пошевелиться, не может заставить себя сделать несколько последних шагов.

Иди и скажи матери, что ее передача началась.

Он знает, что будет дальше. Он знает.

Иди. Смотри. Давай.

Он делает шаг, другой. Смотрит.

Она там, в мутной воде, обнаженная, руки безвольно лежат вдоль тела. Темные волосы качаются у лица, точно крылья дрозда, прикрывая щеки. Совсем как тогда. Перед глазами все расплывается от слез. Он опускается на колени, заводит руку ей под голову, чтобы вытащить ее из воды.

Она распахивает глаза. Темные и плоские, словно нарисованные на бумаге.

Резко поднимается из воды. Эллиот подскакивает. Восставшая из мертвых.

Вода хлещет на пол.

— Пошел вон! Не трогай меня!

Он натыкается на дверь.

— Я думал, ты… Таблетки. Я думал, ты…

Она съеживается в ванне комочком, кашляет, моргает.

— Эллиот?

— Я думал, ты отравилась.

Она убирает мокрые волосы со лба и снова моргает.

— Что?

— Я увидел пустые упаковки. От «амитала».

Она прочищает горло.

— Я их за несколько месяцев съела. — Она прикрывает груди руками. — А теперь пошел вон! А то буду орать, пока кто-нибудь не придет.

— Ладно, ладно. Извини.

Он пятится из ванной, закрывает дверь. Он уже почти на лестнице, когда снова раздается ее голос.

— Маркус? — Он останавливается, слушает. — Какого черта тебе надо?

— Поверить не могу. Ты забрал все?

Она вышла из ванной и увидела коробки и бумаги, устилающие пол. Последние десять минут Эллиот бегал к машине и обратно. Сердце его колотилось где-то в районе горла.

— У тебя есть что-нибудь попить? Что угодно.

Керстин нахмурилась, вытирая мокрые волосы полотенцем.