Эллиот сделал еще одну пометку в блокноте.
Он продолжал поиски до вечера. В его подходе был изъян, ограничивавший все важными событиями: журналисты связаны редакционным заданием, они сдают статью и уходят домой. Даже если они говорили с художницей, то лишь потому, что хотели включить в статью какую-нибудь цитату.
У него сложилось впечатление, что их вопросы не нравились Зое — она находила их банальными. Иногда она просто отделывалась парой слов. Говорила им, что просто рисует все, что ей нравится, потому что не способна на большее, рисует красивые вещи — вот и все.
Это значит, что газеты поверхностны. Ему нужны более серьезные источники. Пять часов провозившись с микрофильмами, он взялся за каталог периодики рядом с читальным залом.
Эллиот погрузился в мир журналов о культуре сперва студентом, потом торговцем, отыскивая крупицы знания в самых пыльных уголках истории искусств. За редким исключением, подобные издания выдерживали дюжину или около того выпусков и исчезали, когда их покровители уставали от неизбежных убытков. Иные после первого же номера тонули в финансовых волнах. Люди жаждали искусства больше, чем когда бы то ни было, жаждали любого нового ракурса и были готовы платить. Только вот читать об искусстве они не собирались. Они хотели, чтобы их искусство, как и их музыка, говорило само за себя.
В Швеции, похоже, творилось то же самое. Выжившие журналы были посвящены в основном архитектуре, дизайну, мебели. Один из откопанных Эллиотом журналов назывался «Новый взгляд». На обложке первого номера, вышедшего в 1972 году, была фотография огромного занавеса, протянутого через горное ущелье в Колорадо — одного из самых претенциозных драпировочных проектов Христо. Однако «Новый взгляд» сбился с пути в 1973-м и исчез из виду всего через год после старта.
В четверть шестого прозвенел звонок, предупреждая о надвигающемся закрытии. Эллиот пробирался между полок с подшивками журналов в северном крыле. Его мутило от запаха старой бумаги и клея. Имя Зои возникало то здесь, то там, когда проходили ее выставки, но анализ был скуден, как всегда. Жизнь Зои оставалась незавершенной работой.
Раздался второй звонок. Он слышал, как посетители один за другим выходят в коридор, шаркая по линолеуму. Человек в форме прошел мимо двери, бряцая ключами.
На полке оставалось два тома. Эллиот сгреб их и пролистал, стремясь разделаться хотя бы с этой частью своего задания. Дешевый англоязычный журнал «Обзор искусства Балтики», датированный 1969 годом, был снабжен индексом. Эллиот вытащил его на свет и провел пальцем по колонкам плохо пропечатанного текста.
Здесь Эллиот и нашел статью: Корвин-Круковская, Зоя: Тайны золота [см. также Фудзита, Цугухару]. Том II. Вып. I (Лето 1969), с. 13–17.
Тайны золота
Матс Хайнеман
…Все началось с портрета жены Фудзиты, написанного им в Париже в 1917 году. В акварели на золоте, изображавшей древнеегипетскую принцессу, прослеживалось сильное влияние фресок из гробниц фараонов, которые как раз в то время были обнаружены археологом Говардом Картером и его коллегами. Этот простой и элегантный портрет — одна из ранних попыток Фудзиты проложить путь между традицией и современностью, Востоком и Западом.
Коллекционер и haute couturierЖак Дусе (1853–1929) приобрел картину, равно как и ее пару, автопортрет в том же стиле, и повесил в своем салоне на Рю-де-ла-Пэ, где Зоя впервые увидела ее через витрину. Она не могла ничего купить, ведь салон Дусе был одним из самых престижных заведений подобного рода в Париже (клиенты Дусе — голливудские звезды и королевские особы), но не уходила, пока не разузнала все, что смогла, о картине и о ее создателе.
«Тогда я не могла объяснить, чем эта маленькая картина приворожила меня. Фудзита написал женщину в профиль, уничтожив всяческую перспективу. Но она все же присутствовала там — в золоте. Картина была невероятно стройна и целостна. Казалось, она заполняет все отведенное ей пространство и время».
Элемент приукрашивания, даже маскарада, тоже затронул струну в ее душе. Зоя всегда обожала театр и рисовала эскизы костюмов для ряда значительных постановок в двадцатых-тридцатых годах. Можно не сомневаться, что способность золота ослеплять, присущая ему ценность, имеет для нее свои привлекательные стороны, как и для ее заказчиков.
«Золото — благородный металл, — сказала она. — Оно все озаряет, но верно хранит секреты».
14
Дебют Хильдур Баклин в постановке «Ревизора» в 1929 году стал началом долгой, хоть и прерывистой, карьеры на сцене и экране. В тот вечер, стоя под встроенными светильниками в глубине книжного магазина в центре города, Эллиот нашел упоминания о ней в нескольких справочниках по шведскому театру. Она играла классику — Ибсена, Чехова, Шекспира, Мольера — по всей Швеции в тридцатых и сороковых годах, периодически отвлекаясь на кинематограф и подмостки Вест-Энда. В 1930-м она отправилась в Германию и снялась в нескольких ранних звуковых фильмах, наиболее примечательный из которых — «Девушки в униформе» Леонтины Саган, классика гомоэротики. Сороковые застали ее под псевдонимом в Голливуде, где Грета Гарбо и Ингрид Бергман пробудили аппетит к шведским талантам. Но Баклин так и не пробилась дальше малобюджетных картин, таких как «Потерялись в гареме», «Скандалы рампы» и «Роман о Диком Западе». Она вернулась в Швецию и в театр, в пятидесятых при ее участии была основана школа актерского мастерства — которую посещал кое-кто из завсегдатаев ранних фильмов Ингмара Бергмана.
Ни в одном из справочников не упоминалось о ее смерти, но это не значило, что она еще жива. Ей должно быть уже за девяносто. Но возможностью напрямую поговорить с одной из ранних натурщиц Зои — одной из первыхее натурщиц после того, как она выучилась у Фудзиты, — Эллиот не мог пренебречь. Позднее ей позировали люди богатые и влиятельные, которые заказывали свои портреты на золоте в надежде приобрести благолепие, обычно присущее святым на иконах, и они были куда менее ценными источниками информации. Они сидели, они платили, они вешали свои роскошные портреты над камином или в зале заседаний, вот и все. Они не участвовали в создании картин, как это часто делают натурщики. Они не были вовлечены.Но Хильдур Баклин была с ней в то крайне важное время, когда Зоя только-только вернулась с Монпарнаса и пыталась заново втиснуться в шкуру жены политика после свободы и излишеств Парижа. Время, когда она выбирала, когда искала свой путь художника. И Хильдур была ее подругой. Трудно представить, сколько она может знать о Зое.
В телефонной книге Стокгольма нашлось всего пять Баклинов. По третьему номеру ответила дочь Хильдур, Пиа Баклин, которая буквально горела желанием помочь. Да, ее мать еще жива, но по состоянию здоровья больше не живет в Стокгольме. Она переехала в дом престарелых в курортном городке Сёдертелье. Два года назад она перенесла инсульт, ее частично парализовало, но она пошла на поправку и в остальном сейчас в добром здравии.
— Не сомневаюсь, она будет только рада поговорить с вами, — сказала Пиа. У Эллиота сложилось впечатление, что сама она не так часто навещает мать. — О ком, вы сказали, вы проводите исследование?
— О Зое Корвин-Круковской. Художнице. Полагаю, ваша мать дружила с ней. По крайней мере, я читал об этом.
На секунду в трубке повисла тишина.
— О русской? Той, что рисовала на золоте?
— Именно.
— Ну. Вряд ли.
— Я прочел об этом в газете. Думаю, они были хорошими подругами.
— Правда? Ну, не знаю. Просто я не помню, чтоб мама когда-нибудь говорила о ней.
Дом ухода под попечением принцессы Кристины расположился на окраине города, у озера, — старая усадьба со ставнями на окнах, галереями и умирающим плющом. Виднелись следы недавнего обновления: несколько ярко-голубых знаков, указывающих посетителям дорогу к автостоянке, спутниковая тарелка, неуклюже примостившаяся на краю крыши, и магазин подарков, где можно что-нибудь приобрести в последний момент.
