Он вернулся в машину, заплатил за дневную парковку и направился обратно в город. Шоссе было закрыто, за исключением одной полосы, машины осторожно пробирались вперед через слепящий ветер, теснясь и снижая скорость по мере приближения к городу, образовав в итоге единый затор, растянувшийся на мили. Он уставился на часы на приборной панели, минуты текли, и он пытался представить, что происходит в Лондоне. Надя, должно быть, стоит перед большим зеркалом, готовится к слушанию, следуя советам адвоката относительно того, как она должна выглядеть: уязвимой и хорошенькой, если судья мужчина, серьезной и безобидной — если женщина. Гарриет Шоу сказала, судьи-мужчины обычно больше сочувствуют отцам. Многие из них и сами отцы. Но Эллиот не переставал надеяться, что судьей окажется женщина. Надя всегда добивалась своего, если в деле были замешаны мужчины. Даже ее друзья в Праге говорили ему об этом. То, что кто-то сейчас оплачивает счета от ее адвоката, лишь последнее из доказательств. Она получала то, что хотела, а когда становилось недостаточно, меняла любовника.

На заре брака он верил, что любовь их подлинна и сильна. Различия придавали их страсти потаенную остроту. Они встречались в уютных ресторанчиках и барах, окутанных темнотой. В Англии, на скучных летних пьянках, они ускользали в укромные уголки сада и целовались с жадностью и пылом подростков. Но в остальном его поведение, если взглянуть беспристрастно, выдавало, что отношения были в основном деловыми. Самым важным стало то, что он даваяей, в особенности после смерти отца, когда парижский автопортрет вернулся в его жизнь и утвердился на стене в офисе. То, что он ощущал ответственность за каждый аспект ее жизни, за исполнение каждого ее желания. Она была его женой, но на определенных условиях. В радости и богатстве — да; но в горе и бедности — вероятно, нет. Глубоко внутри он всегда знал это, но был бессилен что-либо изменить. Даже Тереза, даже его желание завести ребенка было главным образом попыткой заставить Надю нуждаться в нем чуть больше.

Когда он добрался до центра города, уже снова стемнело. Он оставил «вольво» на подземной парковке и поднялся на эскалаторе в торговый центр. В салоне связи девушка с волосами цвета сливы потратила десять минут, чтобы найти аккумулятор, который подошел бы к его старому телефону, и еще десять, чтобы выяснить цену. Фенметразин уже выветрился, оставив Эллиота дрожащим и голодным. Он проглотил порцию тефтелей за стойкой на верхнем этаже, затем вставил новый аккумулятор и включил телефон. Пришло сообщение от Гарриет Шоу. Оно было написано пару часов назад и гласило, что она собирается на слушание без него и потом расскажет, как все было. Велела ему не волноваться.

Он отправился пешком в Старый город, где жил Корнелиус, — ему хотелось двигаться, хотелось что-то делать. Он дошел до набережной, обогнул «Гранд-отель» и оперный театр, затем перешел по мосту на остров Святого Духа, над которым возвышался Королевский дворец, залитый светом прожекторов. Он шел через маленький парк, изморось и снег смыкались вокруг него, скрывая далекие огни, заглушая рев машин, отчего город казался совсем крошечным; фонари в несколько рядов вытянулись вдоль берега, совсем как в тот день, когда Зоя прибыла на пароходе из Таллинна, юная новобрачная с плюшевым мишкой, набитым иконами, и тайнами, которые нельзя было доверить даже мужу.

Он уже бывал здесь, тогда ему было года три-четыре. Одно из немногих воспоминаний о Швеции, пронесенных через детство: дворец по ту сторону пролива и, более четко, маленький обшитый медью маяк у моста. Все это вернулось к нему: как он с отцом и матерью протискивается в кабину подъемника, как они едут наверх, а отец держит его под мышки, чтобы все было видно. Он помнил шерстяные варежки с красным зигзагообразным узором и сладкий запах конфет, купленных в магазине с желтыми ставнями. Аромат зачарованного времени — времени, которому, как и сказкам, больше нет места в реальном мире.

Он все еще был на острове, когда позвонила Гарриет.

Плохие новости.

— Социальная служба, по-моему, особо и не сопротивлялась, мол, вся история с аэропортом под сомнением и вообще. — Она говорила торопливо, отрывисто. — Если честно, я считаю, они ухватились за возможность сэкономить, избежать риска.

Судья постановил, что Тереза должна вернуться к матери вплоть до окончательного слушания о месте проживания, назначенного на следующий месяц.

Эллиот ощутил, как паника нарастает изнутри.

— Но что помешает Наде снова уехать? С Терезой. Что помешает ей снова попытаться это сделать?

— На этот счет можешь не волноваться. Паспорт твоей дочери суд забрал на хранение. Надя может ехать куда ей вздумается, но Тереза должна оставаться в Британии до слушания. Должна добавить, против этого они тоже выступали. Они предъявили письменные показания пражского врача.

— Показания? О чем?

Гарриет презрительно фыркнула.

— Какая-то слезливая история о том, что мать Нади заболела. Какой-то сердечный криз,что ли. Твоя жена заявила, что поэтому и рванула в Прагу, никому ничего не сказав. Уверяла, что собиралась вернуться.

— Вернуться? Но она забрала Терезу без…

— Она сказала, у нее не было времени. Она думала, что ее мать умирает. Судья ей почти поверил.

Эллиот смотрел на машины, пересекающие большой мост, прежде чем отправиться на юго-восток к морю. Он вспомнил Прагу. Такси громыхало по булыжной мостовой, полосы света бежали по лицу Нади, когда они возвращались из больницы. В ту ночь она передумала насчет ребенка.

— Но с ней ведь все в порядке? — спросил он.

— С кем?

— С матерью Нади. С ней все в порядке?

Гарриет озадаченно помолчала.

— Ну, думаю, да. Не сомневайся, мистер Хэнсон воспользовался бы ее… кончиной.

— Да, конечно.

— В любом случае, у них ничего не вышло. Это главное. Неприятно, конечно, но слушание состоится всего через несколько недель и не думаю, что это так уж повредит нам. Все-таки распоряжение об опеке было отдано. Это довод в нашу пользу. И не единственный.

Он слышал, как Гарриет шелестит бумагами на столе. До него дошло, что Майлз Хэнсон раздражает ее. Из-за него она выглядит посредственностью, что ей чертовски не по душе. Победа стала для нее самоцелью, вопросом профессиональной гордости.

Гарриет снова заговорила, понизив голос:

— Кстати, о доводах. Должна сказать тебе кое-что еще. Помнишь исследователя, которого мы наняли?

Гарриет называла его исследователем. Сам парень, бывший полицейский, предпочитал именоваться «специалистом по сопровождению судебных процессов». Эллиот же считал его частным сыщиком, нанятым, чтобы следить за людьми, ходить за ними повсюду и при необходимости рыться в их грязном белье.

— Да, помню.

— Он раскопал кое-что. Послушай, Маркус, может, лучше подождать с этим до твоего возвращения. Может, не стоит…

— Гарриет, скажи мне. Все нормально.

Она глубоко вздохнула.

— Ну хорошо. Ладно. Похоже, у Нади действительно есть друг.

— Лоран? Француз?

— Нет. Другой. Музыкант, типа того. Некто Джеймс Эдвард Баррет.

Эллиот закрыл глаза. Даже теперь, после всего, что случилось, ему тяжело было это слышать.

— Пока неясно, давно ли это у них, Маркус. Мы выясним. Но самое главное — это его прошлое: подозрения в умышленном причинении ущерба, словесных оскорблениях ихранении запрещенных веществ. Осужден, к сожалению, не был.

Эллиот горько рассмеялся.

— Полагаю, этот парень играет не на виолончели.

— На бас-гитаре, по-моему. В любом случае, его физиономия не понравится суду, я об этом позабочусь. Им не понравится он сам и им не понравится его образ жизни. И если мы сможем установить, что твоя жена встречалась с ним до того, как вы разошлись, это им не понравится тоже. На фоне этих двоих ты будешь казаться святым, Маркус, обещаю. Святым ижертвой.

Валландеры жили в тесном домике с остроконечной крышей, выходящем на небольшую мощеную площадь. По углам площади росли деревья, голые ветки облеплял снег. Фонари гудели в сыром воздухе.