Зоя подбежала к ней, и мать непривычно крепко обняла ее.

— У меня еще есть ты, Зоя, — сказала она. — По крайней мере, у меня есть ты.

Она повторяла это снова и снова.

Через две недели Зоя вернулась в школу. Утром пятницы, во время урока французского, в класс вошла директриса, княгиня Волконская. Она сказала Зое, что к той посетитель, и велела следовать за ней. Обычно гостей разрешалось принимать только по четвергам и воскресеньям, во второй половине дня, и уж точно не во время уроков. Зоя не знала, что и думать. Мать еще была в Павловске, и она не представляла, кто другой мог ее навестить. Но, видно, кто-то важный, раз директриса не отказала ему.

У Зои было довольно времени, чтобы обдумать этот вопрос, шагая за княгиней по пустым коридорам. Пожилая дама передвигалась медленно, опираясь на трость, которая стучала по мраморным полам, за несколько минут предупреждая о появлении владелицы. Зоя набралась храбрости и спросила:

— Мадам, позвольте узнать, кто?..

Но княгиня приложила палец к губам. Секрет. Что-то, о чем нельзя говорить. Сердце Зои забилось быстрее. Она недоумевала, чем заслужила столь необычное обращение.

Они остановились у тяжелой филенчатой двери. Княгиня Волконская взялась за ручку, секунду помедлила, словно собираясь что-то сказать, но, очевидно, передумала. Она открыла дверь и вошла.

Зоя услышала, как кто-то встал со стула.

— Зоя Корвин-Круковская, — объявила княгиня и сделала шаг в сторону, пропуская Зою.

Мужской голос произнес:

— Благодарю, Ваше Сиятельство. — После чего незнакомец ловко щелкнул каблуками.

Зоя взглянула ему в лицо.

Это был армейский офицер, капитан или полковник, высокий худой блондин с проседью на висках и голубыми глазами.

Зоя сглотнула. Она в жизни не встречала мужчины красивее. Его лицо напоминало лица статуй, лица на памятных медалях — на нем были написаны решительность, бесстрашие и спокойное достоинство. Стоя перед ним, она ощущала себя маленькой и нескладной.

Не зная, что еще делать, она присела в реверансе, уставившись на сверкающие сапоги офицера.

— Bonjour Monsieur, — запинаясь, произнесла она, полагая, что запрет на разговоры по-русски по-прежнему в силе.

— Bonjour, — ответил он.

Секунду он пристально смотрел на нее, затем подошел, и, к немалому удивлению Зои, взял ее за руку. Сперва она решила, что он собирается поцеловать ее, но он просто держал ее ладошку в своей.

— Зоя, вы знаете, кто я?

Она медленно покачала головой. Директриса закрыла за собой дверь.

— Я ваш отец.

Кровь отхлынула от лица Зои. Ей пришло на ум, что это розыгрыш, вот только княгиня Волконская ни за что бы не пошла на такое.

— Вы ошибаетесь, сударь, — сказала она. — Мой отец умер.

Незнакомец покачал головой.

— Он был твоим отчимом. Я думал, ты знаешь.

Мужчина, который называл себя ее отцом, подошел ближе. Она с трудом сглотнула и отступила на шаг.

— Мой отец умер, — повторила она, стараясь не расплакаться. Эта встреча казалась ей жестоким, незаслуженным наказанием.

— Тебе было три года. Государь сам даровал твоей матери и мне развод.

— Это неправда!

Она стояла и смотрела в пол, обхватив живот руками. Она хотела, чтобы учителя пришли и забрали ее. Она не хотела слушать этого человека.

Мужчина вздохнул. Она знала, что обидела его, но ничего не могла поделать. Это слишком несправедливо, чтобы быть правдой: то, что ее отец потерял не только жизнь, но и свою роль в еежизни меньше чем три недели спустя.

Она задрожала. В комнате вдруг стало холодно. Какой-то миг она думала, что упадет в обморок.

— Мы подумали, ты должна знать. Мы с твоей матерью. В этом мы сошлись.

Зоя ощущала стыд и отвращение. Так вот зачем пришел незнакомец: чтобы она поняла, в каком двуличном мире живет, поняла разницу между тем, что видишь, и тем, что есть на самом деле.

Она снова взглянула на него. Несмотря ни на что, она не хотела, чтобы он видел ее слезы. Она должна быть на высоте, чтобы не выглядеть в его глазах просто бледным плаксивым ребенком.

Он положил руку ей на плечо. От его мундира со шнурами успокаивающе пахло чистотой.

— Мне говорили, что ты превращаешься в настоящую красавицу, — сказал он. — Вижу, это правда.

Она не шелохнулась. Боялась, что если пошевелится, то начнет хлюпать носом, и незнакомец увидит, как она слаба, и разочаруется в ней.

— Завтра я отправляюсь на фронт, — сказал он. — Просто хотел взглянуть на тебя перед отъездом.

Он еще секунду смотрел на нее, затем повернулся и вышел из комнаты. Зоя хотела окликнуть его, сказать, что сожалеет, попросить его рассказать обо всем. Но она не могла пошевелиться. И не могла говорить.

Эхо его шагов в коридоре становилось все тише.

Она знала, что больше не увидит его.

Сальтсёбаден, февраль 2000 г.

Он закрывает глаза и видит золото. Оно движется, как покрытая волдырями кожа, пленка, натянутая на живую ткань. Затем, приблизившись, меняется: застывшее, зернистое, с прожилками грязи и гнили. Он видит отражения лиц в изрытом оспинами металле.

Отец возненавидел «Китайскую принцессу» с первого взгляда. Картина приводила его в бешенство. Он велел жене убрать ее из дома, вернуть туда, откуда взяла.

Он слышал, как они ругались на кухне, вопли отражались от стен и половиц. Ему было восемь лет, он сидел на лестнице, боясь спуститься. Он слышал, как она кричит и плачет. Он никогда не думал, что она на это способна, способна на столь ужасное отчаяние.

Что-то грохнуло о дверь. Дерево раскололось. Он прикрыл ладонями уши, мечтая, чтобы все это закончилось.

— Прекратите прекратите прекратите.

Но они не прекращали. Все из-за картины. Из-за портрета на золоте. Из-за чего-то, что этот портрет значил.

— Прекратите это прекратите это прекратите это прекратите это прекратите это.

Он кричал, заливался слезами, но родители не подошли его утешить. Они даже не слышали. Его для них больше не существовало. Он был лишь призраком на лестнице, ребенком-видением, беззвучно визжащим.

Он сбрасывает простыни, ложится на спину и видит уже другую картину, «Вазу с маками»: алые, как кровь, цветки на извилистых стеблях, женщину в шубе, повышающую ставку, словно она вознамерилась завладеть ими во что бы то ни стало, кольца на ее пальцах, сверкающие, когда она взмахивает над свежеуложенной головой свернутым каталогом.

Середина аукциона. Знакомый момент. Спазм в желудке, говорящий о том, что худшее позади. Так или иначе, слово сказано. Ему нечем перебить ее ставку. Звезда французского кино — Изабель Такая-то или Эммануэль Сякая-то — приобрела Корвин-Круковскую для своей парижской квартиры, каковой факт зафиксирован в «Пари-Матч». Живым художникам непросто добиться высоких цен, трудно окружить себя ореолом тайны, но Зоя всегда была скрытной. Да и недолго ей жить осталось.

Корнелиус стоит в глубине зала, переминаясь с ноги на ногу. Сверкающая улыбка вспыхивает на его лице, когда аукционист опускает молоток, подтверждая продажу Корвин-Круковской. Он годами продвигал работы Зои, всегда видел их коммерческий потенциал. Теперь наконец он собрал их в подвале «Буковски», его ожидают признание и щедрая награда, а может быть, даже сумма, необходимая, чтобы открыть свое дело.

На похоронах, однако, он не был. «…полиорганной недостаточности, развившейся вследствие лечения рака». В его расписании не нашлось окна для последнего прощания. Странное поведение для посвященного, если он им, конечно, является. Или Эллиот слишком сентиментален? С точки зрения торговца долгожданная смерть Зои — повод для праздника.

Он жалел, что бумаги не увезли из ее дома. Тогда ему не пришлось бы работать там, одному.

Без покрывал холодно. Он зажмуривается и сосредотачивается на собственном дыхании. Но сон не приходит.