Зоя с матерью дошли до Варшавского вокзала. Отец запретил им дожидаться отправления поезда. Давка на платформах была невыносимая. Служащие вокзала локтями пробивали себе дорогу и что-то неразборчиво объявляли в жестяные мегафоны. Повсюду плакали или цеплялись за протянутые руки своих мужчин женщины. Зоя считала это проявлением слабости, пока не увидела слезы в глазах матери.

И тоже заплакала. Она изо всех сил боролась с желанием броситься отцу на шею.

Отдав приказания денщику, он наклонился и поцеловал Зою в лоб.

— Веди себя хорошо, милая. И помни, что я сказал: ты нужна матери.

Ком стоял у нее в горле, она хотела было ответить, но отец уже шагал прочь. Последнее, что она видела — это его руку, машущую им над головами толпы. По крайней мере, она решила, что это его рука.

Страх закрался в ее сердце не сразу.

Уроки в Смольном стали короче. Было выделено время на изготовление кисетов и перевязочных материалов для Красного Креста. Каждый день девочки молились за благополучие солдат и победу. Час за часом над городом плыл звон колоколов.

Через три недели одна девочка пришла на уроки в черном траурном фартуке. Ее отца убили на фронте. Она сидела в конце класса и смотрела в пустоту, по ее лицу текли слезы.

Уроки немецкого прекратились. Их сменили уроки английского. Немецкие учителя исчезли, а девочки с фамилиями, похожими на немецкие, были подвергнуты остракизму. Остальные сочиняли жестокие песенки и заставляли несчастных выслушивать их. Даже город сменил имя, чтобы очиститься от немецкой грязи. Петербург стал Петроградом.

Учителя не отвечали на вопросы о войне. Газеты были под запретом. Все новости дети узнавали от навещавших их родственников: слухи о кровавых победах в Галиции и поражениях в Восточной Пруссии, где генерал Самсонов застрелился, потеряв двести тысяч человек за десять дней.

К декабрю черные фартуки появились в каждом классе, на каждом ряду. Из зарешеченных окон на верхнем этаже ученицы наблюдали за похоронными процессиями, бредущими к военному кладбищу. Дядя одной из девочек работал в Военном министерстве. Она слышала, как он говорил, что скоро они вынуждены будут призвать ополчение второго разряда, это значило, что в русской армии не останется никого с более чем недельной подготовкой. На фронте не хватает боеприпасов, в тылу черт-те что творится с транспортом, сказал он. Если бы не добровольцы князя Львова, мы бы уже проиграли войну.

А еще он сказал, что не меньше миллиона человек попали в плен или погибли.

Зоя вернулась домой на рождественские каникулы. Слуг было меньше, чем когда она уезжала: некоторые ушли на фронт, другие вернулись к семьям. Замены не нашлось. Зоя пыталась выполнить просьбу отца, но это оказалось непросто — матери целыми днями не было дома, она работала в женском комитете, собирала теплое белье для войск. Зоя пожертвовала лучшей куклой для сбора средств. Письма от отца приходили нерегулярно и иногда в неправильном порядке. Хуже всего было, когда они не приходили вообще.

Без балов и гостей дом стал тихим и пустым. Порой вечерами, когда никто не видел, Зоя надевала пальто, заматывалась шарфом и выскальзывала на улицу. Однажды она дошла до самого Невского проспекта. Побродила по большим универмагам, прокатилась на трамвае. До войны она и не мечтала о подобном нарушении всяческих правил. Но перед соблазном недозволенной свободы устоять было невозможно.

Повсюду были солдаты и матросы, некоторые на костылях, иные с руками на перевязи. Зоя слышала свист, когда шла мимо, хотя не сразу поняла, что обращаются именно к ней. Перейдя Фонтанку, она увидела сержанта — красивого мужчину с ямочкой на подбородке и забинтованной головой, — он медленно шел по мостовой, опираясь на трость. Сержант поймал ее взгляд и спросил, не позволит ли барышня угостить ее, прежде чем он вернется на фронт.

— Прямо здесь, — сказал он, кивая на замерзшие окна подвального кабака. Изнутри доносились голоса и звуки аккордеона.

В глазах мужчины была печаль и одиночество.

Зоя разглядела знаки отличия на его лацканах.

— Мой отец служит в вашем полку, — сказала она, ничего не имея в виду. Но сержант немедленно выпрямился и похромал прочь.

Письмо пришло, когда они были в Павловске, почти через годе того дня, как они с Вовой видели автомобиль царя. Все лето они провели в ожидании вестей от отца или с фронта. Каждое утро Зоя сидела у ворот в ожидании почты, ее единственной компанией были насекомые и шелестящая высокая трава, а после обеда ехала на велосипеде в город, чтобы купить все газеты, какие только можно.

Газеты писали о продолжающихся сразу на двух фронтах тяжелых боях в Польше, о наступлении врага в Литве, об аресте генерала Сухомлинова и расследовании по подозрению в измене. Мощные крепости, которые, как утверждал Великий князь Сергей, остановят врага — Ковно, Гродно, Осовец, Ивангород — пали одна за другой. Стоя в очереди за газетой, Зоя слышала, как люди шепчутся о том, что двор полон сторонников немцев и шпионов, и что всему виной императрица — они называли ее «немка». По всей России шли антивоенные стачки и демонстрации.

Иногда люди в очереди неприязненно смотрели на нее. Гувернантка советовала Зое одеваться попроще, когда она отправляется по магазинам. Она говорила, что невежественные люди ищут, кого бы обвинить в том, что война до сих пор не выиграна, и что не время привлекать к себе внимание.

Кое-кто из проводивших лето в Павловске пытался вести обычную жизнь, как в мирное время. Пьес или концертов больше не устраивали, но они по-прежнему могли давать обеды и балы. Мать Зои посетила несколько, но вскоре перестала выходить, проводя вечера за письмами и фортепиано. Навестившей ее подруге она сказала, что некоторые люди считают, будто победу можно приблизить тостами за нее. Зоя была разочарована. Она любила танцевать. Когда танцуешь, забываешь обо всем.

Иногда мать приходила по вечерам в Зоину комнату и причесывала дочь перед большим зеркалом. Она водила щеткой по волосам все медленнее и медленнее, глядя на отражение девушки.

Однажды она произнесла чуть слышно:

— Мы должны найти тебе хорошего мужчину, когда время придет, Зоя. Мужчину, достойного тебя.

Зоя подумала о Пьере, танцовщике, и поцелуе, который подарила ему у озера.

Мать встала и положила руки Зое на плечи.

— Обещай, что до тех пор будешь вести себя хорошо.

Зоя почувствовала, что краснеет. Очевидно, мать что-то знает, слышала о чем-то. Несколько лет назад девочку из их школы застукали целующейся с кадетом Военно-морской академии. Говорили, что мать забрала ее домой и била, пока та не упала в обморок.

— Обещаю, — сказала Зоя.

Мать улыбнулась и погладила Зою по щеке тыльной стороной руки.

— Богатого мужчину со связями. Мужчину, который защитит нас.

На следующий день пришло письмо из Военного министерства. Зоя стояла у ворот, она взяла конверт дрожащими руками. Письмо жгло кожу, как будто содержание его ядом сочилось наружу. Зоя посмотрела на почтальона: вдруг он скажет, что это ошибка, и заберет его? Но тот, избегая ее взгляда, развернул велосипед и укатил, не сказав ни слова.

Мать медленно осела в кресло, прочитав весть: «Пал смертью храбрых на службе Его Императорскому Величеству». Зоя убежала в сад, не желая никого ни слышать, ни видеть, мечтая спрятаться от всего мира в каком-нибудь темном уголке. Она никогда не увидит отца. Это не укладывалось в голове. Несмотря на черные фартуки, смерть казалась некой уловкой, иллюзией. Отец присутствовал во всех ее грезах о будущем. Никто никогда не говорил, что служба государю может однажды лишить Зою отца…

Мать она увидела лишь назавтра. Та, казалось, внезапно постарела. В волосах появилась седина, глаза превратились в полные слез щели меж опухших век. Она сидела у пианино и смотрела в сад. Чуть погодя она повернулась к Зое и протянула дочери руки.