— Это были всего лишь фамилии, с помощью которых мы с Бахадуром пытались ввести в заблуждение генерала Любекера, чтобы отвести его от Санкт-Петербурга, — ответил Сергей, сожалея, что царь не оценил его роль в спасении города.

Петр Алексеевич было вспылил, но Меншиков предостерегающе поднял руку:

— Прошу прощения, Ваше величество, позвольте мне продолжить допрос, я уж вытащу правду из этого парня. Итак, сынок, что было с этими предателями?

— Вряд ли их можно назвать предателями, я считаю, что это просто несчастные дураки, предпочитающие убогую Россию прежних времен. Они не в состоянии поверить, что наше войско может победить шведов. Но мы это сделаем. — Последние слова Сергея прозвучали почти как мольба о помощи. Он понимал: если царь признает его виновным, дальнейший ход войны уже мало будет интересовать его.

Меншиков снова похлопал его по плечу и улыбнулся.

— Может, они и дураки, но мы скоро выясним, что ты в действительности думаешь об этих парнях. Караульный, принеси водки, много водки!

Солдат отсалютовал и исчез с молниеносной быстротой.

Царь раздраженно отмахнулся:

— Мне сегодня не до выпивки.

— Вы и не будете пить, Ваше величество, а вот наш друг будет, — ответил Меншиков. Взяв со стола стакан, он начисто протер его батистовым платком. Когда солдат принес флягу, он наполнил стакан до краев и протянул Сергею:

— Пей, Тарлов, за царское здоровье!

Капитан послушно проглотил обжигающий напиток, выдохнул и, прежде чем успел опомниться, увидел протянутый Меншиковым второй стакан.

— А теперь тост за нашу славную армию и ее победу над шведами!

— За нашу славную армию и за поражение шведов! — громко произнес Сергей. Едва он выпил, стакан был налит по новой.

— А теперь за матушку Екатерину, которая так любит и уважает нашего царя! — Меншиков оказался весьма горазд придумывать тосты.

Сергей пил, не отказываясь, чувствуя, что любое возражение будет равносильно признанию вины. Прошло немного времени, и ему уже казалось, будто в желудке его черти развели адский огонь, голова капитана поникла, и он едва мог стоять. Следующие два стакана он еле смог проглотить, а затем просто-напросто рухнул царю под ноги. По знаку Меншикова двое солдат подхватили Сергея под руки и посадили его на табурет. Удерживать равновесие капитан был уже не в состоянии, и солдатам приходилось поддерживать его, иначе он непременно свалился бы.

Когда Сергей, по мнению Меншикова, достаточно набрался, князь начал допрос. То, что сейчас произносил Сергей, угнетало его уже не первый месяц, тяжелым камнем лежало на душе. Порой капитан не в состоянии был понять вопрос, тогда Меншиков повторял его вновь, подбирая другие слова. Язык Сергея заплетался все сильнее, наконец совсем отказал ему, однако князь успел вытащить из Сергея все, что хотел узнать. В конце концов он отдал караулу приказ унести Сергея и обернулся к царю, молча наблюдавшему за этой сценой:

— Парень действительно невиновен. Он не знал ни о бегстве Кирилина к шведам, ни о заговоре.

— Он знал некоторых изменников и мог назвать их имена, — недовольно возразил царь.

Меншиков наполнил два стакана и протянул один из них царю:

— Батюшка, ты же сам слышал, что он считает их дураками и не воспринимает всерьез. В Сибири Тарлов показал себя справным офицером. Поначалу они пытались привлечь его на свою сторону, но быстро осознали, что он останется верен тебе. — На людях Меншиков оказывал своему коронованному другу все должные почести, однако между собой они говорили свободно, как во времена юности.

Петр Алексеевич со всей силой сжал стакан и опрокинул в себя одним махом.

— Верен и предан, говоришь? Так, по твоему мнению, я должен еще и наградить этого парня за глупость?

— Если ты называешь верность и преданность тебе глупостью, накажи беднягу. Его можно обвинить только в том, что из чувства товарищества он не назвал нескольких имен, опасаясь, что ты строго накажешь людей за несколько необдуманных слов, — ответил Меншиков, допивая водку и тихо усмехаясь. — А уж как этот Тарлов обвел вокруг пальца Любекера — тут у него поучиться надо! Пришло тридцать тысяч шведов — от Петербурга должны были остаться только головешки и пепел! А они ходят вокруг, словно кот вокруг горшка с горячими щами. Эх, жаль только, что татарин дезертировал, из него мог получиться хороший офицер.

Воспоминание о спасении Санкт-Петербурга слегка умерило гнев царя. Он гулко расхохотался:

— И что я должен теперь, по твоему мнению, делать с этим болваном? Тебя послушать, братец, я его еще и наградить должен.

Меншиков вздохнул:

— Если хочешь, Петруша, можешь его повесить или бросить в тюрьму. Но если мы хотим победить в этой проклятой войне, нам нужен каждый Тарлов, которого мы сможем найти. Поставь его и этих степных крыс под мое командование и увидишь, на что он способен. Майора он заслужил еще делом с Любекером, теперь пускай докажет, что достоин чина.

У Петра дергалась щека — как всегда, когда им овладевали раздражение, ярость или волнение. Меншиков уже начал опасаться, что молодого капитана ждет худшее. Будь это в его интересах, он не задумался бы принести жизнь Сергея в жертву. Но после проигранной битвы под Головчином нелегко было найти офицера, который верил бы в победу русской армии, а Тарлов к тому же не раз уже доказал свою находчивость и смекалку — и в Сибири, и под Санкт-Петербургом.

— Черт тебя дери, Алексашка, но ты прав. Мертвый или в тюрьме Тарлов действительно не принесет нам пользы. Но ему придется показать себя в бою против шведов! Поручаю это тебе. А Кирилин, Бахадур и прочие подлецы расплатятся за предательство, это я тебе обещаю! — В голосе царя было столько ненависти, что Меншиков вздрогнул.

Пробуждение стало для Сергея кошмаром, состоящим из одной только боли. Какое-то время он не мог понять ни кто он такой, ни где находится. Он не отваживался пошевелиться хотя бы немного, даже открыть глаза — от малейшего движения боль становилась просто невыносимой. Но вдруг на лоб капнуло что-то холодное, и стало чуть легче.

— Ты меня слышишь, батюшка? — Голос был Сергею определенно знаком, но он никак не мог понять, кому этот голос принадлежит — в мире существовали только он и боль.

Невероятным усилием он открыл рот и каким-то чудом проговорил спекшимися губами:

— Да, слышу…

Пересохший и распухший язык прилипал к нёбу, а во рту был омерзительный вкус, желудок скрутило судорогой.

— Матерь Божия, что ж с вами случилось, Сергей Васильевич? Нет, я не против доброй попойки, но это уже перебор! Я вчера чуть не помер от страха, когда вас арестовали. И вдруг нам приказывают явиться сюда — и что я вижу? Вы, говорят, изволили пить наперегонки с царем и князем Меншиковым и проиграли! Оба они с утра свеженькие, как огурчики, а вы лежите полумертвый. Боюсь, вы еще долго не сможете сесть на Мошку. И притом у нас приказ: тотчас же возвращаться в лагерь. Привяжем попону между лошадьми и положим вас туда?

Сергей понемногу начал приходить в себя.

— Ваня! Это точно ты!

— Кто ж за вами присмотрит, как не старый Ваня Добрович? — с обидой в голосе отозвался тот.

— Что случилось? Я… — Сергей стиснул руками голову, судя по ощущениям, она распухла и стала размером с тыкву.

— Похмелье — чего ж еще? Если бы Бахадур увидел вас в таком состоянии, он бы ужаснулся, но глупый мальчишка подался в дезертиры, не дай бог они его поймают — укоротят на голову!

— Тогда помолись, чтобы они его не нашли! — Голос Сергея, казалось, окреп. — Это я виноват, Ваня! Это я его ударил, и он сбежал.

— Дело сделано, теперь никакие терзания и вопли не помогут, — возразил Ваня. — Лучше подумайте, как встать на ноги. Мы теперь поставлены под командование Меншикова — будем охотиться на вражеские патрули, уничтожать их или, если отряд окажется чересчур велик, заманивать поближе к расположению наших войск. Вы хотели встретиться со шведами — встаньте и идите! — По Ваниному голосу было совершенно ясно, что он сейчас желал бы вновь оказаться в Сибири. Кучка непокорных татар — и никаких тебе кровожадных шведских чудовищ.