Первый тост Раскин произнес за царя и требовательно глянул на Бахадура:

— Если ты сегодня откажешься с нами пить, я рассержусь.

— Тогда начинай, — пожала плечами Сирин. Раскин закатил глаза:

— Господи! Ну кто поймет этих татар!

— Ты же только что называл меня наполовину русским, — съязвила Сирин.

— Я ошибся. Жестоко ошибся! — Раскин поглядел на нее просительно. — Но по маленькой-то ты с нами выпьешь? Ну пожалуйста! Ради меня!

Сирин оглядела рюмку — явно поменьше размером, чем стаканы, из которых офицеры обычно пили, — и сказала себе, что в конце концов ради приятеля можно пойти и на жертву.

— Ну, за царя и за то, чтобы он наконец-то показал этим шведам, кто здесь хозяин! — Она опрокинула рюмку и не без отвращения проглотила обжигающую жидкость, вернула рюмку денщику и отошла к березке в нескольких шагах от них.

Сергею ужасно хотелось подойти к нему: сегодня, казалось, Бахадур был более разговорчив, чем обычно. У капитана немало накопилось на душе такого, о чем хотелось поговорить, но при первой же попытке встать жалобные возгласы Раскина и Тиренко заставили его вернуться и продолжить попойку.

Солнце двигалось к западу, а затем, после долгого дня, спряталось наконец за горизонт, а в березовом лесу все еще слышалось нестройное пение. Водка развязала Сергею язык, он повеселел и наконец-то поверил в твердый успех нынешней кампании. Он надеялся, что и вся война будет столь же успешна.

Через неделю Тарлов окончательно убедился в том, что Любекер не повернет назад к Петербургу, и оставил преследование. Он и его люди уже больше полугода провели на марше, терпели и снег, и стужу, и весенние дожди, распутицу и пронизывающую сырость. Настало северное лето с его бесконечно светлыми днями, солнце играло в зелени деревьев, на белых березовых стволах. Проезжать по лугам, усыпанным яркими цветами, было бы истинным наслаждением, если бы не комары и мошка. Бесчисленные насекомые не давали покоя ни людям, ни животным. «Дай им волю, они всю кровь из тебя высосут, не пройдет и минуты…» — бурчал Ваня.

Степные воины знали средство, способное испортить маленьким кровопийцам аппетит, но приготовить его было не так-то просто. Теперь каждый вечер все занимались тем, что перетирали различные растения, смешивая их с березовым соком, после смазывали этой кашицей руки, лицо и шею. Запах у этой мази был неприятный — Сергей и остальные русские демонстративно зажимали носы и отказывались прибегнуть к спасительному средству. Они были солдатами, привычными ко всему, но утверждали, что устойчивый запах татарской мази отбивает желание жить.

Сирин от средства не отказывалась, к запаху она привыкла еще с детства, а на брезгливость офицеров отвечала шутками. Она никак не могла взять в толк, почему русские предпочитают скорее ходить искусанными, чем немного потерпеть.

Через несколько дней отряд прибыл в Санкт-Петербург и сразу же был вызван на смотр к князю Апраксину — вот когда Сирин пожалела, что утром намазалась чудодейственным средством, но вымыться было уже негде, да и некогда.

Выстроив всадников, Сергей подошел к князю и отдал честь:

— Имею честь доложить: капитан Тарлов со своим подразделением ваше задание выполнили.

— Подразделение? — Апраксин непроизвольно поморщился: во-первых, из-за странного запаха, во-вторых, от вида солдат; некоторые были в шведских мундирах или с вражеской амуницией. В таком виде они больше напоминают шайку разбойников, чем вспомогательный отряд, подумал губернатор. Впрочем, спросил он себя, а чего добились русские драгуны в сравнении с этими плосколицыми, один вид которых будил воспоминания о временах татарского ига?

Он был губернатором, а значит, судить должен был прежде всего по тому, что эти люди сделали для города. Апраксин был доволен:

— Да уж, скажу я вам, задали вы жару этим шведам.

Сергей вновь отсалютовал:

— Мы всего лишь выполняли приказ, ваше благородие!

Апраксин, который от неустанной тревоги за судьбу города и вверенных ему людей, казалось, разучился улыбаться, ответил только коротким смешком:

— А если бы я приказал разбить армию Карла, вы бы и это сделали? — Но тут же лицо губернатора снова разгладилось, и он покровительственно похлопал Сергея по плечу, а потом внезапно обнял молодого капитана, трижды расцеловав его: — Хорошая работа, Тарлов! Расскажете мне подробно, как вам удалось заставить шведов повернуть.

Сергей хотел было начать рассказ, но Апраксин поднял руку:

— Не сейчас! Прибереги слова на потом, мы еще посидим за добрым обедом, пропустим пару стаканчиков. Позаботься пока о своих людях и прикажи им переодеться, да и помыться, я думаю, не помешает. — Он поглядел на Бахадура и едва заметно покачал головой.

Сирин от стыда хотелось провалиться сквозь землю, а вместе с тем опасность снова нависла над ней. Памятуя о русском обычае мыться всем вместе, она испугалась, лихорадочно подбирая слова, чтобы отклонить предложение Апраксина. Но не успела она ничего сказать, как губернатор, улыбнувшись напоследок Сергею, закрыл нос надушенным платком и удалился.

Сирин подумала, не стоит ли ей, пока не поздно, вскочить на жеребца и прогуляться пару часов — за это время все успеют хорошенько выпить и наверняка забудут про нее. Но Тарлов пресек эту попытку ретироваться, он попросту схватил маленького прапорщика за плечи и толкнул его прямо в руки слуги в ливрее, который повел Бахадура в баню. Кицак двинулся следом, словно это было привычным делом, негодующего лакея он своим вниманием не удостоил.

Сергей втолкнул сопротивляющегося Бахадура в комнату для мытья и отвесил ему шлепок:

— А ну-ка раздевайся! Пора сделать из тебя приличного человека!

Ноги и руки Сирин будто налились свинцом — в эту минуту она от всего сердца ненавидела Сергея. В ней начинал закипать гнев, но еще прежде, чем разразилась буря, вознегодовал Степа Раскин:

— Нет, Сергей! Ты же не хочешь, чтобы этот маленький грязнуля мылся вместе с нами? Я этого не вынесу!

— Я тоже! — поддержал его Тиренко. — Ничего против Бахадура лично я не имею, скорее наоборот, но рядом с ним у меня просто желудок наизнанку выворачивается. Я не хочу отдать обратно водку батюшки Апраксина, зря, что ли, я ее пил!

— То есть блевать не желаете? — язвительно поправил его Раскин. — Ну, тут мне нечего возразить. Пускай Бахадур сначала избавится от этой вони, а потом уже может присоединиться к нам.

Такая внезапная демонстрация утонченности разозлила Тарлова — из рук ускользала возможность увидеть наконец Бахадура без одежды, в отличие от всех остальных, мальчик никогда не обнажался прилюдно. Сергей спрашивал себя: может быть, он стесняется какого-то физического недостатка? Сложением Бахадур был строен и прям, как молодая сосенка. Разве что лицо его было чересчур округлым, как, впрочем, у любого симпатичного подростка, у которого еще не показался первый пушок на щеках.

Голос Раскина вырвал Сергея из этих раздумий:

— Бахадур, брысь отсюда, иначе мне и впрямь станет плохо! Ступай, и пускай тебе конюхи нальют корыто воды.

Сирин попыталась скрыть облегчение, напустив на себя оскорбленный вид, развернулась и вышла из комнаты.

— Я, пожалуй, тоже поищу себе лошадиное корыто, — невозмутимо произнес Кицак, не замечая, казалось, недовольных взглядов, и вышел вслед за Сирин. Ему пришлось приложить усилия, чтобы не рассмеяться, пока не отошел на приличное расстояние.

Содрогаясь от смеха, он догнал Сирин возле двери во двор. Она вела разговор с лакеем.

— Мы что, пока останемся здесь? — уточнила она. Слуга кивнул в ответ. — Тогда принеси мне чан и теплой воды. Да, еще воду и корыто на конюшню для татарина, я хочу, чтобы он тоже помылся.

Кицак опешил. Такого властного и высокомерного тона от Сирин он не ожидал, а предложение помыться на конюшне прозвучало как приказ. Он хотел было возразить, но поймал предостерегающий взгляд Сирин. Только тогда Кицак осознал, что Бахадур здесь — молодой офицер, а он сам — дикарь, которого, не выслушав, выставляют за дверь.