Поэтому от сегодняшнего вечера зависит многое.

Она глядит в окно, откуда открывается чудесный вид на океан, горящий заревом немыслимо алого калифорнийского заката, и хочет только одного — чтобы скорее наступило утро.

И Ники глядит на закат. На лужайке за его спиной маячат Лев и Даня.

— Как будто мы трое опять в одной камере, — говорит Ники, — и наш угол против всего остального мира. Мы бьемся за новую жизнь. Много лет назад в том аду я обещал вам другую, новую жизнь. Я обещал вам Рай. И завтра — если сегодня вечером мы сделаем то, что должны сделать, — эта новая жизнь наступит. Несколько шагов — и мы в безопасности. Сегодняшний вечер решит все. Осталось несколько шагов, но они просчитаны, все продумано.

Вечером прольется кровь.

Она уже пролилась: Джимми Дански и Джек Уэйд погибли в огненном па-де-де.

И еще сестра.

На этот раз осечки быть не должно, почему он и поручил дело Льву. У Льва осечек не бывает.

А все прочие трудности исчезнут.

Как гонимое ветром зыбкое, меняющее форму облачко, я плыву в вечереющем небе.

А Летти не до закатов — такой разбитой и сломленной она себя чувствует.

Что неудивительно, думает она, учитывая все обстоятельства.

Полицейский привозит ее домой. Другой пригоняет ее машину.

— Хотите, я останусь? — спрашивает он.

— Я в порядке.

— Но босс сказал…

— Я знаю, что сказал босс, — смеется Летти. — Но я в порядке.

При ней термос со льдом, склянка с викодином и надежда, что вечером приедет Джек и утешит ее, поухаживает за ней.

Даст ей выпить чего-нибудь, взобьет подушку, постарается, чтобы она получше выспалась. Потому что утром она первым долгом поволочется со своим подбитым крылом к России-матушке и там спросит у Ники, что делали два без вести пропавших вьетнамца в его берлоге, перед тем как им пропасть.

Босс велел оставить в покое дело Пам и сосредоточиться на пропавших вьетнамцах. Посмотреть, куда это нас ведет.

Но вот в чем загвоздка: ведет-то это к Ники.

И куда, черт возьми, запропастился этот Джек? В то время как должен был бы из кожи вон лезть, демонстрируя мужское внимание и заботу.

Она звонит ему в офис.

Уехал.

Звонит ему домой, откликается автоответчик, она оставляет сообщение. Она понимает, чем он занят. Уехал распутывать дело о поджоге.

Вечная ищейка идет по следу.

Увольняй его, не увольняй — он не сдастся. Это одно из качеств, которое она так в нем любит. Она любит его, волнуется о нем и молит Господа, чтобы все было хорошо.

Натали включает свет на тумбочке.

— Давай-ка спи, — говорит она Майклу.

— Не могу заснуть.

Он опять плачет.

— Почему не можешь?

— Призраки.

— Это не призраки, это тени.

Но тени действительно страшные, Натали готова это признать. Ветви большого эвкалипта под окном колышутся от ветра и образуют тени на стене, похожие на туманные призрачные руки, головы.

— Я боюсь, — говорит Майкл.

— Чего?

— Пожара, — говорит Майкл. — Такого, в каком сгорела мама.

— Этот дом не загорится.

— Откуда ты знаешь?

Я и не знаю вовсе, думает Натали. Ей самой страшно.

Ей снятся кошмары.

Как будто кругом огонь.

А мама спит и никак не проснется.

— Пожара не будет, — говорит она, — потому что я принцесса и я так повелела.

— А я кто буду? — спрашивает Майкл.

— Младшим братиком принцессы.

— А можно я еще кем-нибудь буду? — хнычет Майкл.

— Колдуном хочешь быть?

— А что это?

— Ну, вроде фокусника, — объясняет Натали. — Только лучше.

— А смогу я делать так, чтобы вещи пропадали?

— Да, сможешь.

— И призраки?

— Да, — говорит Натали. — А теперь спи.

— Не туши свет.

Она оставляет свет на тумбочке. И, лежа с открытыми глазами, смотрит, как движутся тени.

Джек прячется в темноте.

Почти сливаясь со скалой, он ждет, когда рассветет настолько, чтобы он, оставаясь невидимым, мог что-то видеть.

Поэтому он садится и глядит на океан.

Как привык делать с самого детства.

Сидит себе на Дана-Стрэнд и бьет баклуши.

Волны серебрятся под полной луной. Бьют о берег и отползают с тихим шипеньем: ш-ш-ш-ш.

Тихоокеанская колыбельная.

Джек ждет рассвета.

Летти просыпается как от толчка.

Снаружи какой-то звук.

Шаги на веранде.

Она хватает с тумбочки пистолет и, держа его здоровой рукой, медленно движется вдоль стены к двери.

Спокойно, девочка, внушает она себе. Сердце колотится как сумасшедшее, и рука дрожит.

Добравшись до двери, она вглядывается в стеклянную панель.

Ничего не видно.

Рукой на перевязи она поворачивает дверную ручку.

Затем ногой распахивает дверь и вылетает на веранду, готовая стрелять. Поворот вправо — ничего. Поворот влево…

По ступенькам вниз карабкается енот.

— Черт! — восклицает Летти.

Отдувается, еле переводя дух.

Потом, посмеявшись над собой, думает, что надо раздобыть карабины и надеть их на мусорные бачки. Захлопывает дверь и хочет лечь обратно в постель.

Но рука так болит, что она сворачивает в ванную, зажигает свет и глотает еще парочку викодинов.

Потом гасит свет и ложится.

Лев вжался в угол дома.

Он видит, как зажегся свет и как он погас.

Ники видит, как Пол Гордон выходит из «Старбакса» с чашечкой капучино в руке. Выходит гордо, чуждый самой мысли, что мир когда-нибудь может на него ополчиться.

Водитель подвозит его через почти пустую парковочную площадку к дверям банка, где Гордон подходит к банкомату; поставив свой капучино на полочку, он сует в прорезь банковскую карту и, нетерпеливо постукивая ногой, ждет, пока машина кончит гудеть.

Ники наблюдает за этим с заднего сиденья машины, а Даня спускает стекло со стороны пассажира и опирает на край окна автоматический пистолет.

Гордон получает наличные и с двумястами баксов в одной руке и капучино в другой попадает под град пуль, направленных ему в грудь. Капучино льется на залитую кровью рубашку, а Гордон падает на тротуар.

— Уволен, — говорит Ники.

Тедди Кул поступает умно.

Он ударяется в бега.

Едва эта проклятая полицейская ищейка бросила, уходя, что он, Тедди, «пел, как птицы поют», Тедди мигом смекнул, что донести на него русским для его дружков — лишь дело времени.

Тедди понимает, что влип.

И, несмотря на боль, собирается с силами, пакует кое-что из вещей, садится на свой мотоцикл и едет на восток, желая выждать, пока вся эта ерунда не утихнет и не рассосется. Он думает направиться в Аризону.

Он поступает очень умно.

Но потом совершает глупость.

Останавливается выпить пива.

И это еще не самая большая глупость, самая же большая глупость состоит в том, что выпить пива он решает в так называемом «Уголке Кука», что возле Моджеска-Каньона — излюбленном баре байкеров. Тедди решает, что пива выпить нужно, а это последнее подходящее место перед многими пустынными и засушливыми милями пути, когда нечем будет утолить жажду.

Пиво такое вкусное, что он заказывает еще кружечку.

Болтает и шутит кое с кем из приятелей, в результате чего выпивает целых пять кружек и даже не замечает, что один из приятелей беседует с кем-то по телефону.

После седьмой кружки он решает, что пора в дорогу, пора выбираться отсюда, но сначала надо отлить: мочевой пузырь переполнен и тянет вниз, как пятидесятифунтовая гиря.

И он сползает с табурета и, толкнув металлическую дверь мужской уборной, оказывается перед безукоризненно чистым стальным писсуаром.

В полном одиночестве.

Из бара доносится блеянье Джорджа Фарагуда, и Тедди, слегка покачиваясь под музыку, расстегивает ширинку и пускает струю.