Заделался американцем.

Даня и Лев пытаются его предостеречь. Даня советует ему натянуть вожжи, пока еще не поздно. Дать своим охранникам работу, держать их наготове, так сказать, быть во всеоружии.

Ведь наступит перелом. Дела опять пойдут в гору. В какой-то степени они правы — он действительно стал вял и мягок. Возврат к пистолетам, ножам и «рубке фарша» его уже не прельщает.

С нечестно заработанными деньгами он, считай, покончил.

Он наскребает последнее, чтоб заплатить долги, но этого оказывается мало. Месяц за месяцем рынок падает все ниже.

Его кондоминиумы и многоквартирные дома пустуют. Он, черт возьми, даже не имеет средств завершить строительство двух многоквартирных домов, потому что средства для этого пущены на выплату кредитов по другим его объектам.

Он все больше злоупотребляет кокаином. Кокаин — с ним он чувствует себя лучше. Он скупает произведения искусства, которые не может ни продать, ни должным образом содержать, но, владея ими, он тоже чувствует себя лучше, они как бы поддерживают в нем ощущение благополучия. Он тратит деньги на женщин, которые еще полгода назад отдались бы ему бесплатно. Он потчует их кокаином, дарит им картины. Они возбуждают его и на несколько секунд возвращают прежнюю уверенность в собственном могуществе.

Между тем его жена уже пьет по-черному, глотает наркотики и прилюдно закатывает ему сцены («Ну, кого из вас трахал мой муж? Поднимите руки!»). Между ними происходят драки, он то и дело бьет ее. Дети боятся его, как если б он был каким-то чудовищем. Раз-другой попадает и им («Чтоб не смел никогда так со мной разговаривать, ясно?»). Все чаще и чаще он не ночует дома.

Все это не ускользает от внимательных глаз Трачева, Рубински и Шаллера.

Вслушавшись в ночную тишину, ты слышишь, как возле дома кружат волки.

Пам отправляется на лечение и возвращается злобной, как последняя сука.

Она теперь трезвая и после первой же попытки ее ударить подает на него жалобу.

Полощет его имя.

Я крал в этой стране миллионы долларов, думает Ники. Я грабил, убивал, грабастал миллионы, и сейчас впервыемое имя треплется в суде. И это устроила мне жена.

Моя собственная жена.

Но длится это недолго.

Пам подает на развод.

— Я уже сказал, что убью тебя, — говорит Ники. — Я не шучу.

— Плевать, — говорит Пам. — Все равно я так жить больше не могу.

— Если ты уйдешь от меня, ты уйдешь с тем же, с чем пришла. С парой драных платьиц, чтоб было чем задницу прикрыть.

— Не думаю, — говорит Пам. — Я отниму у тебя детей, дом и половину всего имущества. Даже мебель твою драгоценную я и то заберу у тебя, Ники.

Вполне реально, думает Ники. В этой ужасной стране мужчина не имеет никаких прав. Они присудят этой пьяной суке детей, отдадут ей дом, будут копаться в моих финансах, что не только мне дорого обойдется, но и может оказаться попросту опасным.

Поставит под удар весь его план.

Такой элегантный, такой тщательно выстроенный, такой отлично сбалансированный, что делает его в глазах Ники еще одним доказательством присущей ему, Ники, гениальности.

План, который, если сработает, поможет Ники достигнуть его цели — метаморфозы протяженностью всего лишь в одно поколение.

И Памела может единым махом разрушить все это.

Разрушить его мечту, а с ней — и его личность.

В пылу одной особенно ожесточенной ночной ссоры она бросает ему: «Мой сын не будет гангстером!»

Да, не будет, думает Ники.

В отчаянии он бежит к матери.

Вбегает к ней поздно ночью, уже под утро, садится к ней на кровать, говорит:

— Мама, я, то есть мы можем потерять сейчас все!

— Ты должен действовать, Дэзик.

— Как?

— Ты знаешь как, Дэзик, — говорит она, беря его за подбородок. — Ты знаешь, что ты должен сделать.

Да, знаю, думает Ники, откидываясь на спинку кровати.

Я знаю, что я должен сделать.

Вновь прибрать к рукам организацию.

Защитить мою семью.

И уже возле дома, на лужайке, его вдруг осеняет. Он глядит на Дана-Стрэндс, думает о «Морских зорях», и у него рождается идея.

Какая выверенная точность.

Какой отлично сбалансированный замысел.

Многое — да просто все — единым махом.

Он глядит, как солнце садится за Дана-Стрэндс.

Вероятнее ли да, чем нет.

Эта формулировка вертится в мозгу сидящего у себя в отсеке Джека.

Вероятнее ли да, чем нет. Эта формулировка применяется в гражданском судопроизводстве при оценке суммы доказательств. В уголовном суде более применима как суммарная оценка доказательств иная формулировка: «Вне всяких разумных сомнений». Обдумывая дело Вэйла, Джек постоянно учитывает это важное различие.

Если я откажу ему в выплате, размышляет Джек, нас, в высшей степени вероятнее да, чем нет, потянут в суд. В конце судебного заседания судья напомнит присяжным о необходимости дать оценку доказательствам и поставит перед ними основополагающий вопрос: вероятнее ли да, чем нет в отношении возможности поджога этого дома либо самим мистером Вэйлом, либо с помощью нанятых им людей?

Так полагается по закону.

Но в жизни все сложнее.

В гражданских делах должен применяться критерий «вероятнее ли да, чем нет», и формально даже 51 процентом голосов против 49 процентов может быть доказано, что поджог имел место и присяжным надлежит вынести решение в пользу страховой компании.

Так должно быть, если соблюдены все процессуальные нормы, однако Джеку известно, что обычно все происходит иначе.

Присяжные, которым отлично известно, что поджог есть уголовное преступление, вопреки напутствию судьи не соблюдают нормы гражданского законодательства, а доказательства оценивают с применением формулировки суда уголовного, а именно: «Вне всяких разумных сомнений».

И Джек понимает, что, захоти он отвергнуть претензию на основании предполагаемого поджога, ему придется убедить присяжных, что страхователь совершил этот поджог — сам ли, либо чужими руками — «вне всяких разумных сомнений».

И Джек задается вопросом: «Вероятнее ли да, чем нет в отношении возможности Вэйла совершить этот поджог?»

Да, это так.

Но «вне всяких ли разумных сомнений»?

Джек достает из стола лист бумаги и линейку и проводит на листе две прямые вертикальные линии, деля тем самым его на три колонки. В каждой из колонок он пишет соответственно: поджоговый характер возгорания, мотив, возможность.

Ники по уши в долгах. Он вот-вот лишится дома. Ему скоро выплачивать залоговой компании единовременный долг, а денег на это, видимо, нет. Он должен и федералам, и штату. Его собственные компании еле держатся на плаву. Он продает по дешевкелюбимую яхту, чтобы раздобыть хоть немного наличных. Он угрохал целое состояние на антикварную мебель, но, по словам Винса Марло, не может продать ту мебель, которую хочетпродать. А продать вещи, к которым он привязан, он даже и не пытается. Его жена собирается с ним разводиться, что сократит его и без того скромные денежные средства минимум вполовину.

То есть мотив, думает Джек, просматривается железный.

Итак, мотив — это цель, возможность — побудительный толчок. Поджоговый характер возгорания — это результат.

Если не принимать во внимание «несчастный случай» Бентли с его теорией насчет сигарет и водки.

Джек делит каждую колонку на две части и проставляет плюсы и минусы, с тем чтобы ясны были плюсы и минусы каждого из доказательств.

После чего его схема приобретает следующий вид:

Несколько минут Джек изучает схему, а потом, проведя новую горизонтальную черту, отчеркивает следующий раздел, который озаглавливает «Убийство»:

Ладно, говорит себе Джек. Сначала займемся поджогом. Начнем с поджогового характера возгорания. В чем состоят три моих главных доказательства? («По правилу троичности», как внушал им всегда Билли, доказательства следует предоставлять тройками: присяжные это любят. Это как аббат, протестантский священник и раввин в одной лодке.)