Он замерзнет, умрет с голоду, его замучают насильники, и это если он переживет первую ночь.

В себя Дэзик приходит закутанный в два одеяла и с головой, лежащей на коленях у Дани. Раненые ребра его стянуты бинтами, а Даня, ласковый, как сама Матерь Божья, нежно уговаривает его глотнуть чаю. Где раздобыты бинты, чай и горячая вода, Дэзик так никогда и не узнает. Единственное, что ему предстоит узнать, — это то, что Лев и Даня будут выхаживать его, пока у него не появится шанс выжить.

Что также сопряжено с необходимостью денно и нощно охранять его.

Потому что дружки Телянина делают три попытки его замочить, так сказать, предпринимают три атаки. Первую — когда Даня и Лев волокут его в свой угол и закутывают в одеяло Дани.

— Если вам так нужен этот жиденок, — остерегает их один из дружков Телянина, — то берите его, но только с приданым.

Имеется в виду с причитающимся Дэзику за нанесенное Телянину увечье.

— Не вопрос, — говорит Лев.

Он бьет парня головой, разбивая ему в кровь лицо, и валит на пол, придавив коленом. Первая атака на этом завершается.

Вторая происходит поздно ночью, когда Даня и Лев, судя по всему, спят. Но впечатление оказывается обманчивым, потому что главный атакующий мгновенно получает от Дани удар ножом в живот и глубокую рану, которая потом, нагноившись, окажется смертельной и недель эдак через шесть сведет дружка Телянина в могилу, потому что тот не сможет оплатить простой антибиотик, который в больничке дают только за деньги.

Третья атака начинается в глухой предрассветный час (сказать «перед восходом» было бы неправильно, так как солнце в этот темный застенок никогда не заглядывает), и на этот раз атакует уже вся телянинская кодла. Лев и Даня запихивают Дэзика поглубже в угол и загораживают его собой, используя стены для сужения линии обороны, которую им предстоит держать.

Первый кидается на них — с ножом, но он недостаточно проворен, и Даня успевает перехватить его руку и вывернуть ее в локте с хрустом, напоминающим треск замерзшей ветки в лесу. Лев берет на себя второго нападающего, устремившегося прямо на него, он впечатывает его ударом в стенку, а потом своей тяжелой лапой колотит его головой об эту стенку, в то время как другая рука колет осколком стекла третьего нападающего.

Даня кидается на пол и бьет четвертого ножом в пах, но еще секунда — и третий, кажется, порешит Льва, бандит уже тянется за заточкой, чтобы пырнуть Льва между ребер, однако каким-то невероятным образом маневр его видит Дэзик, который хватает его за руку, не отпускает и тем самым спасает положение или же спасает Льва, но, так или иначе, Дэзик пролезает между ног Льва и удерживает заточку, прижимая ее к лодыжке нападающего. Потом он вонзается зубами ему в руку и не разжимает челюстей, хотя чувствует нестерпимую боль в ребрах, а внутри у него все кровоточит.

В конце концов Лев оставляет в покое второго и, взмахнув ручищами, со всей дури бьет третьего по шее с такой силой, что Дэзик сразу чувствует — это конец.

Так оно на самом деле и есть, потому что пришедшая утром охрана находит в камере труп с переломанной шеей.

Словом, парень этот готов, и его одеяло переходит к Дэзику, а когда Старик Телянин возвращается из больнички, ситуация уже изменилась. Он осознает это в первую же ночь по возвращении, когда грудь его внезапно пронзает острая боль. Он сперва принимает ее за неполадки с сердцем, и это не так уж далеко от истины, потому что грудь ему протыкает заостренный черенок столовой ложки.

Которой вооружился его же приспешник, ибо Старик Телянин уже не блатной авторитет.

Звание пахана переходит к Дэзику Валешину, но по ступеням трона он взойдет не сию секунду, потому что надзиратели, обнаружив труп Телянина, резонно заключают, что Валешин таким образом лишь завершил однажды начатое, и выволакивают Дэзика из камеры. В конце концов, от Телянина им перепадали и деньги, и вещи, поэтому им волей-неволей приходится провести хотя бы подобие расследования на случай, если главарем теперь станет кто-то из людей Телянина.

Поэтому они раздевают Дэзика и, еще больного, с незажившими следами побоев, голого бросают в холодный карцер, и следующие две недели он мерзнет и голодает, сидя в собственных моче и дерьме, но языка ему все это не развязывает. Скорее он замерзнет вконец, скорее умрет с голоду, чем проболтается.

Можно сказать, что поддерживает его и помогает выжить только одно — мечта.

Об Америке.

А точнее — о Калифорнии…

Работая в КГБ, ты имеешь особые привилегии — доступ к некоторым кинокартинам, журналам, телефильмам, и Дэзик видел на них Калифорнию. Видел ее пляжи, ее солнце, пальмы. Видел яхты, серфингистов, красивых девушек чуть ли не в чем мать родила, раскинувшихся на пляже так самозабвенно, словно они ждут, чтобы их поимели прямо здесь и сейчас. Он видел спортивные машины, автотрассы, дома, и все эти образы поддерживали его и помогали выжить.

Спустя две недели надзиратели решают, что расследование окончено, и выволакивают Дэзика наружу. Слепой как крот, голый, дрожащий от холода, он с грехом пополам водворяется обратно в камеру.

И это уже хорошо, если не считать слов одного из надзирателей, мерзейшего субъекта откуда-то из-под Горького, сказавшего ему, что наказание не окончено, он самолично станет теперь избивать Дэзика каждый день и подолгу.

— Есть только один способ его остановить, — говорит Дэзику Даня. — Показать ему, что можешь вытерпеть боль страшнее, чем от его побоев.

Даня знакомит его с историей организации,ведущей свое начало еще с царских времен. Тогда это называлось Воровской мир.Вот тогда, говорит Даня, по тюрьмам сидели ребята не чета нынешним: зная, что против охраны не попрешь, они наводили на нее страх не насилием, а терпением.

— Они показывали тюремщикам, что могут причинить себе боль куда хуже той, что причиняла им охрана.

Дэзику такой взгляд на вещи кажется разумным: в стране, где жизнь издавна полна страданий, умение терпеть становится великой силой.

Даня рассказывает ему о заключенных, исполосовывавших себе лицо ножом, о других, зашивавших себе накрепко веки или губы, чтобы напугать охрану и тем прекратить избиения. Среди прочих даже история об одном на удивление крепком пареньке, прибившем свою мошонку гвоздями к верстаку и ждавшем так, пока подойдет охрана.

Та, конечно, впечатлилась.

Даня рассказывает Дэзику все это, после чего он и Лев начинают ждать.

Дэзик тоже ждет смены, когда заступит его надзиратель. Он раздобывает гвоздь и самодельный «молоток» и садится на нары возле двери. Когда надзиратель входит в камеру с намерением устроить ему гонку, Дэзик, глядя на него в упор и набрав в легкие побольше воздуха, вгоняет гвоздь себе в ладонь между большим и указательным пальцами. Вгоняет насквозь через ладонь в нары.

И, обливаясь потом, стиснув зубы, глядит на надзирателя.

В тот же вечер Лев и Даня признают его вором в законе, то есть принимают в воровское братство.

Это не единственная воровская организация. Объединений таких тысячи, крупных из них — сотни три, но все они (и та, к которой принадлежат Лев и Даня) подчиняются своду правил, известному как Воровской закон.Правила Воровского закона определяют жизнь и поведение вора в его мире и представляют собой русский вариант омерты:при всех обстоятельствах молчать, не вступать в сговор с властями, не выдавать ближнего своего — вора, и, как и в мафии, Закон избирает Сход — совет воров, собирающийся для улаживания споров и вынесения приговора, если требуется, нарушителю Закона.

Но имеется тут и ряд отличий. Одно из них — это своеобразный целибат, подобный тому, что существует у католических священников, — запрет жениться. Ты можешь завести сколько угодно любовниц, но, если тебя угораздит влюбиться, жениться нельзя.

Вторая отличительная черта — это поистине иезуитское требование полной отдачи своему делу: Воровской закон запрещает «честным ворам», то есть блатным, жить и зарабатывать на жизнь честным трудом.