— Никакой это, мать твою, не частный транспорт. Я везу брандспойты, противогазы и рукавицы. Здесь, на грузовиках — помпы и генераторы, одеяла, подушки и еда, а для ребятишек — плюшевые мишки и прочая ерунда для развлечения.

И Билли пропускают.

Билли триумфально въезжает в Лагуну, как генерал Патон.

А произошло так потому, что в часы, когда разразился пожар, Билли дежурил у радиопередатчика; заметив, что дует ветер, и с учетом погоды он решил, что сможет завариться серьезная каша, и привел в действие свой план на случай серьезных катастроф, над которым работал не один год, потому что «ведь надо быть готовым к тому, что рано или поздно должно случиться».

Каждая собака в Отделе претензий была мобилизована и оторвана от того, чем в то время занималась. Каждый аджастер, клерк, работник кухни, контролер — словом, все-все, кто еще не был задействован на тушении пожара. «Жизнь и пожар в Калифорнии» имела собственный грузовой транспорт, но Билли опорожнил еще и все грузовики Коста-Месы, и не прошло и нескольких часов, как все эти грузовики со всем необходимым уже направлялись к месту пожара. А затем, став у обочины, ждали, хищно и нетерпеливо, как участливое воронье, прибытия пожарных машин и отмашки Билли.

Так что Джек крепко помнит: не только Красный Крест и Национальная гвардия снабдили в тот день продовольствием и всем необходимым погорельцев и пожарных, но также и «Жизнь и пожар в Калифорнии».

И когда он стоял у берега, гадая, не загонит ли огонь их всех в океан и не отправит ли куда подальше, Мать-Твою Билли оставался все время рядом с ним: он работал насосом и ворчал, дескать, пора бы уж этому огню угомониться — сигарету и ту не выкурить, черт возьми.

Хороший мужик этот Билли, думает сейчас Джек, въезжая в Лагуну. А вечер тот он вспоминает потому, что нельзя не вспомнить тот вечер, въезжая в Лагуну.

Не иначе как это повторится, думает Джек. Не здесь, так в другом месте.

Он ставит машину на общественной стоянке позади книжного магазина «451 градус по Фаренгейту» [24]и идет пешком по автостраде к галерее Винса Марло.

«Галерея Марло».

Такое название Джеку больше по вкусу, чем какие-нибудь претенциозные «Былое», «Антиквар» или что-нибудь в этом роде.

Винс Марло продает мебель. Старинную дорогую мебель. Поставляет предметы меблировки в дома стоимостью в миллионы долларов с видом на океан. Джек не раз и не два прибегал к его помощи, когда надо было оценить размер ущерба от большого пожара.

Он входит в лавку, где пахнет политурой.

Лавка буквально набита старинными шкафами, письменными и обеденными столами, стульями, комодами и зеркалами.

Не кто иной, как самолично Винс — мужчина шестидесяти с небольшим, седоватый, в розовой рубашке поло и белых свободных брюках и шлепанцах на босу ногу — восседает за одним из столов и складывает суммы на калькуляторе.

— У-гу, — говорит он при виде Джека. — Что-то сгорело.

Голосом мягким и тягучим, как старое виски.

И жестом приглашает Джека присесть.

— Вы знаете Ника Вэйла? — спрашивает Джек.

— Знаю ли? — удивляется Винс. — Я в его честь свой бассейн назвал «Бассейн-мемориал Ники Вэйла». Господи, он не преставился, часом?

— Нет, только его жена, Памела.

Винс оседает на стуле:

— Памела?

— Вы что, и вправду не слышали?

Винс тесно связан с элитой Южного побережья и вертится среди этой публики.

— Меня же в городе не было, — говорит Винс как нечто само собой разумеющееся. Вроде: «Лагуна в августе? Нет уж, увольте!»

— Она погибла при пожаре, — говорит Джек.

— А дети?

— Детей дома не было, — говорит Джек. — Была одна Памела.

— Ну да, там были кое-какие проблемы, — говорит Винс, делая вид, что подносит к губам рюмку. — Как себя чувствует Ники?

— Очень переживает за свою мебель.

Джек передает Винсу экземпляр своего инвентарного списка и спрашивает:

— Могу я рассчитывать, что вы уделите мне немного времени, взглянете на этот список и скажете мне, все ли расценки правильные?

Винс просматривает страницы. Говорит:

— Я это все изучу досконально. А сейчас могу лишь сказать, что на первый взгляд здесь все верно. Это ведь я, черт возьми, продал Ники добрую половину этих вещей.

— Так что вещи ценные?

— О да, весьма ценные, — говорит Винс. — Ники в этом хорошо разбирается. Бывало, думаю, он проводил в моей лавке времени больше моего.

— Но не в последнее время, наверно.

— Сейчас всюду спад и затишье, — говорит Винс.

— Он пытался продать вам кое-что из своих вещей?

— Пытался, — подтверждает Винс. — Не лучшее, конечно, — для этого он слишком привязан к своей коллекции. Но… да, он хотел продать мне кое-что из наименее ценного.

— И вы пошли на это?

— Нет.

— А для перепродажи?

Винс качает головой:

— Место в помещении денег стоит. Я ведь бизнесмен. Когда дела идут не самым лучшим образом, люди склонны продавать. Так что покупать или продавать — зависит от времени.

— Ну а теперь какое время?

— Постепенно, слава богу, наращиваем обороты.

— Так что сейчас вы бы могли и продать их, да?

— Вероятно.

— По указанным здесь ценам? — спрашивает Джек, тыча пальцем в список.

— Я же не желаю зла клиенту и другу, — говорит Винс.

— Вы это обо мне или о Ники?

— О вас обоих.

— Расслабьтесь, — говорит Джек. — Если цены, указанные здесь, примерно совпадут с вашей оценкой, мы должны будем заплатить за все эти вещи столько, сколько они стоили при покупке, и заплатим столько, сколько требуется. Я вовсе не собираюсь жаться и выгадывать.

— Тогда, учитывая возможность будущей продажи, я несколько снижу расценки, — говорит Винс. — В соответствии с так называемой рыночной корректировкой.

— Пробовал он продать вам кровать?

— Не-ет, — тянет Винс. — Ее бы я сам купил для себя! Кровать эта…

— Сгорела дотла.

— Какая жалость!

— Значит, проверите цены, сделаете это для меня, а, Винс?

— Конечно, — говорит Винс. — Только дайте мне день-другой.

— Столько, сколько вам потребуется, только чтоб все было выверено.

— Могу я угостить вас капучино?

Неужели в наши дни люди разлюбили простой кофе? — думает Джек.

— Мне лучше поторопиться, — говорит он. — Того и гляди дождь пойдет.

— Можете взять с собой.

Джек встает и пожимает ему руку. Уже направляясь к двери, говорит:

— Послушайте, Винс, вы помните вечер пожара?

Винс заметно вздрагивает:

— Кто ж не помнит?

— Вам казалось тогда, что мир катится к черту?

— Не знаю, как насчет всегомира, — говорит Винс, — но что катится к черту нашмир, мне тогда точно казалось.

— Угу.

Наш мир катится к черту.

У Летти дель Рио болит голова.

А болит она по причине, по которой, как она знала, она и должна болеть — она сидит в каморке у Дяди Нгуена и разговаривает с ним.

— Из разговоров полицейских, — говорит Дядя Нгуен, — я знаю про эти дела.

Он красив, этот старый черт, думает Летти: копна серебристо-седых волос, глаза блестят, кожа лоснится. Фунтов на тридцать похудеть не мешает, но ему и это к лицу. И одет хорошо — сливочного цвета рубашка поло от Кельвина Кляйна поверх белых брюк.

— Тогда, может быть, вы мне поможете, — говорит она.

— Это можно, — говорит он. — Сложные это дела.

— Очень сложные.

Ее раздражает, что взгляд Нгуена устремлен поверх ее плеча. По телевизору играют «Энджелс». Эдмондс готовится бить, один игрок в ауте, другой на восьмой базе.

Лучше бы я тоже смотрела игру, думает она.

— Значит, Тран и До? — переспрашивает Нгуен.

— Тран и До.

И так уже восьмой раз.

— Пропали? — спрашивает он.

Ее голову словно иголками колют.

— Пропали, — говорит Летти.

— Кто заявил о пропаже? — спрашивает Нгуен.