— Пятьдесят миллионов, — говорит Кейси. — Если настоящий процесс повторил бы сегодняшний, то соглашением мы экономим сто пятьдесят миллионов. Не считая судебных издержек и, разумеется, моего непомерного гонорара. А в наши дни к тому же присяжные поумнели и научились больше прислушиваться к мнению адвоката истца, так что…

— Проиграем, так подадим на апелляцию, — говорит Мать-Твою Билли.

— А основание? — рявкает Райнхардт.

— Отклонение доказательств, — говорит Кейси. — Утверждать, что прошлое Уэйда к делу не относится и обращаться к этому прошлому — предвзятость и заведомая необъективность.

— Ходатайствовать in limine?

— Вот именно, — говорит Кейси. — Стоило бы попытаться снять прошлое Джека с обсуждения еще до начала процесса, но сомневаюсь, что это удалось бы. Мы могли бы также посоветовать ему в ходе предварительного слушания не отвечать на вопросы, касающиеся его прошлого, но тогда расследование не имело бы конца…

— Не дай бог, — говорит Райнхардт. — Такие расследования обычно выходят из-под контроля. Поиски документов все ширятся и ширятся, и если судье это надоест и захочется отправить Гордона на рыбалку… Нет, такого допустить нельзя.

— Это дело решенное, — говорит Херлихи и, обращаясь к Кейси: — Завтра же начинайте переговоры насчет соглашения. Постарайтесь снизить цену. Но разрешение на выплату пятидесяти миллионов санкционировано.

— Постойте-ка, — говорит Билли. — Это не ваша функция — давать такие распоряжения.

— На каждую выплату свыше миллиона тебе требуется санкция руководства, — возражает куратор Отдела претензий.

— Это если мне нужна эта санкция, — говорит Билли. — Пока что я даже на десятицентовик у вас санкции не просил!

— Мы намерены решить это мирным путем.

— Делом этим занимаюсь я, — говорит Билли.

— Ну так вот и приступайте к согласительным действиям, — говорит Райнхардт.

— Я не готов к ним приступать, — говорит Билли.

— Это сделаю я, — говорит Райнхардт. — Я вправе заключать соглашения по поводу предъявленных компании судебных претензий.

— Да, вы вправе, — говорит Билли. — Но до суда еще дело не дошло. Пока нам еще только грозят передать дело в суд. Значит, пока это еще только претензия, а заведую Отделом претензий я.

— Я могу сделать так, что ты перестанешь им заведовать, — говорит Херлихи.

— Ну так почему, мать твою, тебе этого не сделать прямо сейчас?

— Сделаю, не беспокойся!

— Давайте, давайте! Мне плевать!

— Ребята, вы что, и вправду отношения выяснять задумали? — спрашивает Кейси. — Мы тут для того, чтобы решать серьезные вопросы. Предлагаю компромисс. Мы заключаем соглашение, а Джек Уэйд сохраняет свое место.

— Джек Уэйд — это уже история, — говорит Херлихи.

— Погодите, — говорит Кейси. — Если дело в суд не идет, зачем увольнять Джека?

— Подождем следующего раза, — говорит Райнхардт.

— Ну, снимите его с пожаров, — говорит Кейси. — Поручите ему падения и травмы на улицах, собачьи укусы и протечки водопроводных труб.

— Не проще ли приговорить его к расстрелу? — говорит Билли.

— Ты ставишь мне палки в колеса, Билли!

— Мать вашу! — взрывается Билли. Он вскакивает с места. — Ведь все, что позволил себе Джек Уэйд, — это делать свое дело. Скажу вам больше того: в этом несчастном деле Тедди Кула и Кэззи Азмекяна, будь они трижды прокляты, он тоже не сделал ничего предосудительного — он лишь выполнял свою работу! Они были виновны, и каждая собака, мать твою, это знала. Лжесвидетельство, мать вашу, скажите пожалуйста! Правда это была, и больше ничего! Мерзавцы и вправду совершили поджог! И Ники Вэйл — тоже!

— Билли…

— Заткнись, Том, сейчас я говорю! Я в этой компании тридцать лет, и вот что я вам скажу: ходишь по-собачьи, машешь хвостом по-собачьи, поднимаешь заднюю лапку, чтобы пописать, — значит, ты собака и есть! И Джек Уэйд это знает, и Том Кейси — ты тоже это знаешь, что бы ни утверждали там эти дураки. И можно сколько угодно жать на эти чертовы джойстики, мать их так и растак, хоть всю ночь до утра, но пожар этот как был поджогом, так и остался, а устроил этот, мать его, поджог Ники Вэйл, и жену свою убил он, и я не стану платить ни цента этой сволочи, и Джека Уэйда я увольнять не стану, а если вам это не по вкусу, можете увольнять меня. Мне, мать вашу, на это начхать!

И при общем гробовом молчании он направляется к двери.

В дверях он оборачивается и смотрит на них долгим взглядом.

— У этой компании раньше были принципы, — говорит он. — А теперь здесь можно творить что угодно. Все прахом пошло, так вас и растак!

Он уходит.

— Да… ну… — говорит Кейси.

— Мы платим пятьдесят миллионов, — говорит Берн, — а через три месяца, так или иначе, нам обращаться в Страховую комиссию насчет повышения тарифов, так что дебет наш будет значительно восполнен, если нам удастся доказать, что нам это позарез необходимо.

Кейси больше не слушает.

Все решено.

Джек гонит «мустанг» в южном направлении.

Проносится мимо съезда в сторону «Жизнь и пожар в Калифорнии», мимо съезда, ведущего к его кондоминиуму, выезжает на автостраду на Ортегу и поворачивает на восток.

Направляясь к Ортеге на восток, надо быть готовым к целому ряду крутых спусков, отчего вашу собачку на заднем сиденье непременно стошнит. Дорога идет через перевал Кливлендского национального парка, кругом тянутся голые и каменистые холмы — это и есть «парк», и вдруг вы словно кидаетесь в пропасть к городку Лейк-Эльсинор внизу — впечатление такое, будто вы достигли края земли и дальше уже все — обрыв. Преодолевшие эту дорогу могут это подтвердить.

Здесь водителю не позавидуешь. На этом серпантине ты устремляешься вниз, то и дело балансируя и скользя на космической банановой кожуре. Ты затерян в пространстве, ты белка-летяга, ты воздухоплаватель. Да будь у тебя хоть первокласснейшая спортивная машина, оснащенная всем необходимым для трудной дороги, все твое оснащение не поможет тебе в воздухе, потому что нужнее всего здесь были бы крылья или парашют, тогда бы ты смог как-то снивелировать противоречие между центробежной и центростремительной силой на этих поворотах.

Случалось, байкеры сверзались здесь в пропасть, и дорожная спасательная служба даже не могла их найтив этих маленьких, как бомбовые воронки, прорытых ими самими кратерах внизу.

На этом серпантине теряешь силы и расходуешь злость.

Вот Джек этим и занимается.

Он вымещает злость на дороге — рулит, переключает скорости, крутит баранку, налегая на нее так, словно ведет свой «мустанг» не по дороге на Ортегу, а по равнинной дороге где-нибудь в Небраске, словно говорит самому себе: «Какие еще повороты? К черту их!» Как будто он у штурвала космического корабля «Энтерпрайз».

Нет, было бы неправдой утверждать, что он намеренно ищет погибели на этой дороге. Он не то чтобы стараетсяпогибнуть, он только не очень старается непогибнуть.

Потому что какая, в сущности, разница, думает Джек.

Работы теперь я лишился.

А другой жизни, кроме работы, у меня нет.

Если не считать ежедневного ритуала сёрфинга на Дана-Стрэндс. Которого тоже вскоре не будет.

Его поглотят «Морские зори».

Он чувствует легкое кипение адреналина в крови, когда притормаживает, чтобы оглядеться в поисках дома Летти.

Посреди всей этой глухомани.

Наконец он находит ее дом ярдах в ста пути по проселочной дороге, по обеим сторонам которой раскинулись луга. За рощицей проглядывают несколько строений, и, подъехав поближе, он видит надпись: «Дель Рио».

Сидя в машине, он удивляется, какого черта он приехал сюда, потом решает, что это было ни к чему, и уже готов развернуть «мустанг», чтобы ехать обратно, как вдруг замечает, что в окнах дома зажигается свет.

Он выключает мотор и вылезает из машины.

Она выходит в ночной рубашке поверх джинсов и босая.

Волосы растрепанные.