— Из кого энтот?

— Из торгашей.

— Ясно. На него нельзя положиться. А энтот?

— Тот из крестьян крепостных.

— Быдло. Надует — и глазом не сморгнет.

А в окружении Петра таких «выскочек» было не счесть. Царь ценил не «породу» человека, а его деловые качества. И в Сенате речи сенаторам запрещал читать по бумажке ^{250} , объясняя сие просто: «Дабы дурь всякого видна была».

После переправы через Днестр армия направилась к реке Прут, подвергаясь столь тяжким испытаниям, что трудности пути по Белоруссии вспоминались райским временем.

Теперь солдат донимала жара. На небе ни единого облачка, только беспощадное, всеиссушающее солнце. Трава выгорела, кони остались без привычного корма. К довершению несчастий, налетела прожорливая саранча, уничтожая последнюю, где-то чудом сохранившуюся зелень.

Земля зачугунела, растрескалась, пересохли ручьи, речушки. А те, что уцелели, не пригодны были для питья даже животным. Одолеваемые жаждой солдаты, опившись такой воды, умирали в мучениях и корчах.

Рассылаемые во все стороны отряды фуражиров искали не только корм, но и колодцы, и редкие ключи, из которых можно было брать питьевую воду.

Чтобы хоть как-то облегчить добычу корма для коней, фельдмаршал приказал частям двигаться рассредоточенно, захватывая большую площадь, жертвуя, таким образом, безопасностью армии.

Если фуражирам удавалось добыть несколько возов прошлогоднего сена или соломы, Шереметев в первую очередь велел отдавать их артиллерийским лошадям. Он понимал, что в грядущем бою артиллерия может решить все. В этом он убеждался не однажды.

Лазутчики — «шпиги», посылаемые в Бендеры с целью разведать силы османов, приносили разноречивые сведения. Один говорил, что у турок двадцать тысяч, другой — что более сорока. В одном они были едины: «Поганые трусятся русского войска». Это ободряло.

Пятого июня Шереметев подошел к реке Прут. Здесь состоялся военный совет, на котором решали: идти дальше или ждать противника на этом месте.

Царь, прибывший с гвардией и полками генерала Вейде к Днестру в районе Сорок, в своем письме Шереметеву писал: «…извольте чинить все по крайней возможности, дабы времени не потерять, а наипаче, чтоб к Дунаю прежде турок поспеть, ежели возможно».

— Государь все еще надеется упредить турок, — морщился Шереметев, читая послание. — Знает же, что они уже на этой стороне.

— А может, визирь не всю армию переправил, — гадал князь Долгорукий. — Вот он и надеется.

— Все равно я не могу оставить конницу без пехоты, а тем более без артиллерии. Сие чревато конфузией.

— Я полагаю, — смущался Рагузинский, — фельдмаршал — человек военный, ему лучше знать, как поступить.

«Советчики, — думал Борис Петрович. — Случись что, отвечать мне, а они: мы, мол, так не советовали».

В каждом письме, приходившем от царя, на первом месте была забота о провианте, об устройстве магазинов.

— Какие магазины, — ворчал Шереметев, — когда почти все с колес в котел идет.

На Прут к нему в ставку прибыл господарь Молдавии Дмитрий Кантемир в окружении ближних бояр.

— Мы приветствуем наших освободителей от османского ига, — заговорил господарь почти без акцента. — Теперь с помощью великого русского царя мы наконец прогоним их с нашей родины. Молдавия вздохнет полной грудью.

Шереметев знал о секретном трактате между царем и Кантемиром, заключенном еще в апреле, но что-то настораживало его в сладкоречивых словах господаря. Что? Он и сам себе не мог объяснить. Но коли он вызвался в союзники, пусть помогает.

— Ваша светлость, — заговорил фельдмаршал сразу после приветствия, — вы, насколько мне известно, обещали и помогать своим освободителям. Армия испытывает трудности с провиантом. По сообщению государя, дивизия генерала Алларта не имеет ни хлеба, ни мяса уже пять дней. Мы тоже доедаем последнее.

— Увы, господин фельдмаршал, хлебом мы не можем помочь, сами видите, что в стране натворила жара и саранча. Но я обещаю поставить вашему войску тридцать тысяч овец и не менее тысячи быков.

— Но мы бы заплатили за хлеб.

— Если б он был, я бы доставил его вам безоговорочно, ваше сиятельство.

Когда они остались наедине, Кантемир сказан:

— По моим сведениям, за рекой Серет есть османские склады с провиантом. Но не знаю, достоверны ли эти сведения.

— Пока я не соединюсь с дивизией и гвардией, идущей с государем, я не могу думать о столь дальней экспедиции. А он не может двинуться сюда, не имея достаточно провианта.

— А где находится его величество?

Шереметев нахмурился, терзаясь вопросом: «Говорить — не говорить?», отчего-то очень подозрительным показался ему интерес господаря к местонахождению царя. Однако, поколебавшись, сказал:

— У Сорок.

Но Кантемир, видимо, догадался о причине этих колебаний.

— Мой вопрос не празден, ваше сиятельство. С некоторого времени только через меня царь имеет связь с вашим послом в Турции — Толстым.

— То есть как?

— Дело в том, что Толстой, в связи с войной, заперт в темнице Семибашенного замка, а моему поверенному Жано визирь разрешил посещать его. Толстой передает свои записки Жано, тот пересылает их мне, а я отправляю царю. Вот так. Я вижу, вы мне не верите, господин фельдмаршал, и где-то понимаю вас.

— Как же мог визирь разрешить вашему поверенному навещать Толстого? С чего бы это?

— Дело в том, что я несколько лет был заложником в Стамбуле. Выучил их язык. А с Балтаджи Магомет-пашой даже подружился, когда он еще не был визирем. Как только он стал визирем, меня возвели в господари Молдавии. Но я, зная, что мой христианский народ с надеждой смотрит на Россию, решил тайно помочь царю с верой, что он примет нас под свое высокое покровительство. А чтобы визирь ничего не заподозрил, я попросил у него разрешения начать переговоры с царем, якобы для разведывания его планов. Тогда же визирь дал мне это разрешение — и мне, и моему поверенному Жано навещать Толстого.

— Но если визирь узнает об этом вашем переметничестве? Наверняка среди ваших слуг есть его подсылы.

— Есть. И они доносят ему. А он им отвечает: с моего разрешения.

После отъезда господаря Шереметев призвал к себе сына Михаила Борисовича.

— Миша, заутре ты со своим полком пойдешь к Сорокам, повезешь обоз с провиантом государю. И скажешь, мы ждем его здесь. Заодно сообщи, что я виделся с Кантемиром и договорился о поставках мяса. Хлеба не обещает. Впрочем, я напишу ему.

Именно этот обоз, прибывший к Сорокам, позволил Петру двинуться с дивизией Вейде и Репнина к Пруту, где находилась основная армия. Переход под палящим солнцем, по выжженной местности был нелегок.

Вместе с Петром ехала и Екатерина Алексеевна, решившая разделить с любимым тяжести походной жизни. И во время болезни, случившейся с ним в пути, именно она выхаживала его. Возможно, примером для нее стала Дарья Михайловна, супруга Меншикова, старавшаяся по возможности не отставать от своего Данилыча.

Увидев ее рядом с царем, Шереметев искренне обрадовался и именно ей отвесил первый поклон, чем немало угодил государю. Бывшая пленница Марта — а ныне почти царица ^{251} , возлюбленная царя — тоже не скрыла своей радости при виде фельдмаршала.

— Борис Петрович, как я рада снова видеть вас, — молвила, улыбаясь и протягивая ему милостиво руку с перстнями на пальцах.

И старик с благоговением поцеловал ее и отвечал дрогнувшим голосом:

— Ваше величество, я так рад за вас.

Что и говорить, в душе Шереметев гордился, что именно он нашел этот «бриллиант» и вытащил из грязи, хотя даже перед собой не хотел вспоминать, что приспособил этот бриллиант у мыльного корыта прачки. Ну, как говорится, кто про старое помянет, тому глаз вон.

Главное, что ныне его бывшая пленница — любимая женщина царя, почти жена… Как тут не загордиться.