Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Да, да, да! — с гордостью отвечал Рудзини. — Это многовековая традиция. У наших галер хороший ход и маневренность. И потом, у нас обучается сейчас несколько ваших русских.

— Я знаю, государь отправил их еще в январе. Но он сам любит все попробовать, увидеть своими глазами.

— О да, ему будет что у нас посмотреть и потрогать руками. Мы будем рады принимать такого высокого гостя. С вашего позволения, я могу сообщить правительству об этом?

— Стоит ли, господин Рудзини, я скоро сам буду у вас и передам дожу письмо государя.

Шереметеву понравился венецианский посланник, столь доброжелательно удовлетворивший его любопытство. Жаль, конечно, что наследники были в масках. Но теперь, если доведется ему быть не в маскараде, а на балу или приеме, он уже узнает их. Тем более Савойского.

Как и обещал канцлер, ровно через неделю император принял Шереметева в галерее дворца «Фаворит». Борис Петрович вручил Леопольду грамоту царя, тот поинтересовался здоровьем Петра, успехами в войне с неверными.

— Наш флот твердой ногой стал на Азовском море, ваше величество, — отвечал Шереметев.

— Прекрасно, прекрасно, — молвил император. — Я рад за царя, в союзе с ним мы заставим султана… э-э… пригнуть колена и уйти с земель, издревле принадлежавших христианам.

— Мы тоже надеемся на это, ваше императорское величество.

— Как вам показалась наша столица?

— Нет слов, ваше величество, она прекрасна.

— Я дал распоряжение взять ваше посольство на наше содержание, пока вы здесь, чтоб вы могли осмотреть музеи, дворцы, госпитали, арсенал.

— Мы благодарим вас, ваше величество, за столь щедрую заботу о нас.

— Ну как же, мой друг, мы союзники, и наша святая обязанность помогать друг другу. Желаю вам успеха, генерал, в вашем путешествии. Вы доставили мне радость письмом моего брата Петра. До свидания.

«Еще не читал, а уж обрадовался», — подумал Шереметев и стал откланиваться.

Щедростью императора, взявшего их на содержание, Борис Петрович воспользовался в полной мере. Он прожил в Вене со всей своей оравой целый месяц. И не только посещал музеи и госпитали, но не пропускал балы и даже научился нюхать табак. Был представлен римскому королю Иосифу I, который заверил боярина в искреннем сочувствии усилиям России пробиться к морю. Познакомился Борис Петрович и с Евгением Савойским, хотя разговор между ними, к удивлению боярина, оказался малосодержательным. Поздоровались. Помолчали. И раскланялись.

На одном из балов Борис Петрович до того осмелел, что вздумал даже принять участие в танцах: «Ничего мудреного, шаг туда, два шага сюда… полупоклон, поворот и опять шаг сюда… Ерунда…» Однако решил эту «ерунду» отложить до другого раза. Но «другого раза» уже не случилось. К нему прямо в гостиницу явился Рудзини и, принеся тысячу извинений, сказал, что через Альпы путь труден и опасен и если «его превосходительство» задержится еще на неделю-другую, то не сможет преодолеть в этом году горы, так как все пути будут забиты снегом.

— Вам лучше всего идти через перевал Бреннер {40} , ваше превосходительство. Это самый низкий и восточный перевал, всего тысяча триста семьдесят метров над уровнем моря.

— А каким путем из Вены следовать к нему?

— Выходите на долину реки Инн, и от Инсбрука до перевала рукой подать.

— Благодарю вас, господин Рудзини.

— Только, пожалуйста, не медлите.

Вздохнув, боярин распорядился собираться. Хороша Вена, но ждет Венеция.

Глава пятая

ВЕНЕЦИЯ

Рудзини оказался прав: снежные завалы, вставшие в Альпах перед русскими, едва не завернули их обратно. Мало того что пришлось шагать пешком, но вынуждены были нанимать местных жителей для расчистки пути и переноса немалого багажа путешественников.

Натерпелись русские и страху, проходя по узким тропам над бездонными пропастями. Страдали не только от холода, но и от недостатка пищи, когда ни за какие деньги в горных Деревушках не могли найти пропитания.

Поэтому когда добрались наконец до Венеции и расположились в гостинице, то, еще не распаковав вещи и даже не умывшись, кинулись в остерию {41} насыщаться, заказывая по два-три блюда на человека. Хозяин остерии вполне снисходительно смотрел на это и даже на то, как некоторые русские рассовывали по карманам куски хлеба в запас.

— Сразу видно — с гор пришли люди, — заметил он повару. — Все съедят.

И повар правильно понял своего хозяина, тихонько скормив проголодавшимся вчерашнюю кашу и позавчерашнее жаркое.

Съели. И благодарили. А глава их, дородный боярин, не чинясь, уплатил за все кругленькую сумму.

Только в номере Борис Петрович сказал своему дворецкому Алешке Курбатову:

— Узнай досконально, во что будет обходиться нам дневной стол на человека. Да скажи дуракам, чтоб хлеб со стола не тянули. Стыд головушке.

— Так тянут-то для чего, Борис Петрович, тут нам лишь обеды и ужины обещают. А завтраки, сказывают, не положены. Вот и запасаются.

— Пусть в лавках покупают, выдай им на это сколько там надо.

Узнав, что дворец дожа находится на площади Святого Марка, Шереметев, сев в лодку, именуемую гондолой, поплыл туда. Гондольер, загребая длинным веслом, гнал лодку по каналам, виртуозно заворачивая ее в нужных местах, и, видя, с каким восторгом и удивлением пассажир рассматривает город, пояснял доброжелательно, указывая на дворцы:

— Синьора Корне-Спинели… Пезаро… Гримали…

На площади Святого Марка прогуливалось много народу, и еще в пути гондольер, узнав, что его пассажир из России, сказал, что на площади Святого Марка много «русу». Щедро рассчитавшись с гондольером, Шереметев ступил на знаменитую площадь, сплошь выстланную мраморными плитами.

После деревянной Москвы, грязных улиц и луж, даже возле Кремля, все было боярину в диковинку и удивление в Венеции. Он чувствовал себя как в сказке. И ушам своим не поверил, когда услыхал восклицание на родном языке:

— Борис Петрович! Каким ветром?

Перед ним стоял улыбающийся, чисто выбритый Толстой {42} . Одет в короткий темный камзол, шея обвязана легким шарфом, кудрявый парик напудрен.

— Петр Андреевич! — обрадовался Шереметев. — Я рад, что встретил своего.

— Как говорится, на чужой сторонушке рад родной воронушке, — улыбнулся Толстой.

Они действительно оба были рады встрече, хотя в Москве никогда не были близки и дружны. Но здесь, в чужой стране, встретились почти как родные. Обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Ну как вы тут? — спросил наконец Шереметев.

— Как? Осваиваем морское дело, как велел государь. Как там на родине?

— Обыкновенно, — пожал плечами Шереметев. — Я уже давно из России.

— Когда выехал?

— В конце июня.

— Ну, я давнее — с двадцать шестого февраля. Поди, за это время много чего случилось? — спросил Толстой с каким-то намеком.

И Шереметев понял его, отвечал кратко:

— Да уж случилось, брат.

— Что ж мы так стоим-то? Давай зайдем в остерию, выпьем вина, посидим.

Они вошли в остерию, нашли свободный столик. Толстой заказал три бутылки вина, сам наполнил бокалы.

— Ну, за встречу, Борис Петрович!

— За встречу, Петр Андреевич, — поднял свой бокал Шереметев и, пригубив, похвалил: — Хорошее вино.

— Да уж, не сравнишь с нашей косорыловкой.

— Тут и палаты, брат, — вздохнул Шереметев, осушив бокал. — Все каменно, все изрядно. В Москве уголек оброни — и пол-Москвы как не бывало. А здесь…

— Тут, помимо камня, все улицы из воды-каналов, жители друг к дружке либо плывут, либо через мосты бегают, их тут более трехсот.

— Мостов? — ахнул Шереметев.

— Ну да.

— А каналов?

— Более чем полторы сотни. Город-то весь на островах, которых более ста.

8
{"b":"145697","o":1}