— Простите, ваше величество, въезжая в Европу, хотел бы и переодеться по-здешнему ^{32} .

— Да, да, мой друг, в этом кафтане до пят вы выглядите очень архаично. Лучше уж приодеть вам камзол вот как у меня, ну и панталоны, именуемые кюлотами ^{33} . Впрочем, я прикажу своему адъютанту, и он проводит вас в магазин одежды. Там сами подберете.

Когда Борис Петрович отыскал свою свиту, уже перебравшуюся в гостиницу, Курбатов спросил:

— Борис Петрович, что прикажете написать в путевом журнале?

— А что ты там последнее вписал?

— Ну, что вы изволили ночевать в тюрьме.

Шереметев поморщился, сказал с укоризной:

— Ты б еще вписал, что боярин ходил в нужник и, сняв штаны, сидел там.

— Но, Борис Петрович, вы же сами велели вписывать все важное.

— Ладно. Напиши, что имел беседу с королем Польши Августом II.

— А о чем шла беседа?

— Напиши, разговор был о тайном.

Курбатов, вздохнув, развернул дневник и умакнул гусиное перо в чернильницу, написал: «Король говорил с боярином много тайно».

— Ну, написал? — спросил Шереметев.

— Написал.

— Бери Петьшу, Миньку-портного, Гаврилу — и марш в магазины покупать все обновы немецкого платья. Подберите и мне что получше.

— Но ведь надо примерять, Борис Петрович.

— Мне не обязательно, портной знает мою фигуру и размер ноги. За ценой не стойте. Все чтоб по-людски приоделись. Купите мне и париков с десяток, пудру, ну и чего там еще положено к ним. Чтоб не стыдно было на людях показаться. Да и сам хоть побрейся. Оброс как медведь.

— Слушаюсь, Борис Петрович, — отвечал радостно Алешка, вновь растягивая рот до ушей.

К Вене подъезжало посольство боярина Шереметева уже в приличествующем Европе виде. И уж не ротмистр Роман возглавлял его, а посланец русского царя — боярин и воевода Борис Петрович Шереметев. Оказалось, под своим-то именем надежнее ехать. Пристойнее.

Все, начиная от главы и до последнего поваренка, были переодеты в европейское платье. Для боярина Алешка расстарался, купил камзол бархатный с дюжиной рубашек с кружевными манжетами, и даже по совету продавца три жабо, трое кюлот — по-русски штанов, чулки и две пары башмаков. Мало того, еще и какую-то вещицу вроде малой шкатулки из черепахи приобрел.

— Это что? — спросил Шереметев.

— Табакерка, Борис Петрович.

— На что она мне? Я ж не курю.

— А я в нее нюхательного купил. Вот.

— Дурак. Я не нюхаю эту гадость.

— Борис Петрович, здесь каждый порядочный боярин, граф ли имеет табакерку. И все нюхают. Не будете сами, угостите собеседника. Здесь так принято, что поделаешь.

— Это ты точно узнал?

— Точно. Продавец так и сказал: без табакерки ваш пан и не пан вовсе.

Пришлось Борису Петровичу сунуть эту господскую принадлежность в карман нового камзола. Авось пригодится.

Расположились в предместье Вены, и уже на следующий день Курбатов сообщил боярину:

— Борис Петрович, к вам какой-то Воробьев просится.

— Какой еще Воробьев?

— Вроде наш, русский.

— Ладно. Впусти.

И Алешка привел господина, одетого по последней здешней моде, выбритого до синевы, лишь с небольшими усиками. Вошедший поклонился, поздоровался. И все. Умолк.

— Ну!.. — спросил его Шереметев, хмурясь. — С чем пожаловали?

— Я бы хотел с глазу на глаз, ваше превосходительство, — сказал посетитель.

— Алешка, — кивнул Шереметев, — выдь.

Курбатов, недовольно поморщившись, вышел.

— Борис Петрович, — заговорил гость, — я не имею права вам называться. Я тайно послан сюда от Посольского приказа самим Львом Кирилловичем для наблюдения за Венским двором.

— Шпион, стало быть?

— Да, ваше превосходительство, если хотите, шпион. Но благодаря моим глазам и ушам государь знает все о здешних интригах.

— Ну, что, например?

— Ныне я отправил донесение самому государю в Амстердам о здешних замыслах и слухах.

— И каковы же они?

— Ничего хорошего для нашей стороны, Борис Петрович. Султан ищет мира с Австрией. К этому его толкнуло поражение его войск при Зенте. Там только что Евгений Савойский наголову разгромил турок ^{34} .

— Но это же прекрасно! — воскликнул Шереметев, как человек военный, вполне оценив успех австрийского коллеги. — Что ж тут плохого?

— А то, что если Австрия заключит мир с Портой ^{35} , она этим самым нарушит январский союзный договор с Россией ^{36} . Она выйдет из войны с султаном. А ведь по договору она обязана воевать с Портой не менее трех лет, помогая тем самым России.

— Да, тут, пожалуй, вы правы, — согласился Шереметев. — Но неужто император пойдет на разрыв с нами?

— И не задумается. Ему во что бы то ни стало надо замириться с султаном, чтобы быть готовым к войне с Францией. И как только он воротит себе Трансильванию ^{37} и часть Венгрии, ранее отобранные у Австрии турками, он замирится с султаном.

— К войне с Францией? Чего ради?

— Видите ли, Борис Петрович, король Франции Людовик XIV женат на сестре испанского короля Карла II Марии-Терезии. Карл бездетен и стар, на ладан дышит, и по его смерти сын Людовика и Марии наследует испанскую корону. Но дело в том, что австрийский император Леопольд I был женат на другой сестре Карла — Маргарите-Терезии ^{38} и их сын эрцгерцог Карл тоже имеет право претендовать на испанскую корону. Вот поэтому грядет драка между Австрией и Францией.

— А если точно, между родственниками, — заметил Шереметев.

— Выходит, так, Борис Петрович, сцепятся свояки.

— Да… — вздохнул боярин. — Задачка. Еще, глядишь, и не примет меня император-то. А?

— Что вы, Борис Петрович, наоборот, примет как самого дорогого гостя. У них чем подлее удар готовится, тем они ласковее с жертвой. Ведь шашни с султаном они в тайне великой ведут. На словах-то они нам друзья самые лучшие.

— Так как же мне с ними, подлыми, теперь быть? Ничего и не скажи?

— Ни в коем случае, Борис Петрович. Вручите грамоту государя и…

— Откуда тебе известно про грамоту?

— Ну как же! Еще в мае мне пришло сообщение от Льва Кирилловича, что вы будете с грамотой к императору, чтоб я вас ввел в курс местных дел. Если б не приказ Нарышкина, разве б я позволил себе вам объявиться. Я же потаенный агент, а посему прошу вас, ежели меня встретите где в Вене, не вздумайте приветствовать, узнавать меня.

— Так вы, наверно, и не Воробьев?

— Конечно, у меня и имя и фамилия австрийские.

— Какие?

— Борис Петрович!.. — развел руки гость с укоризной.

— Все, все. Я понял, господин Воробьев. Благодарю за сообщение.

— И вашему слуге накажите то ж.

И названный Воробьев, изящно расшаркавшись, вышел.

Сразу же явился Курбатов:

— Что это за тип?

— Забудь о нем, Алексей.

— Как? Почему?

— Повторяю, забудь. Как будто его и не было. Более того, встретишь в городе, сделай вид, что впервые видишь его.

— Ладно, — пожал плечами Курбатов, — не видел так не видел. Стало быть, и в дневник не писать?

— Ни слова.

— Понял… — вздохнул Курбатов, хотя ничего не понял.

В тот день, когда Шереметев перебрался с адъютантом, дворецким и несколькими слугами в гостиницу, дабы быть ближе к министерствам и императорскому дворцу, к нему явился посыльный и сообщил, что его ждет в своей резиденции граф Кинский.

— Кто это? — спросил Курбатов боярина.

— Министр императора. Канцлер.