— Короче, пожалуйста.

Затем думным дьяком было зачитано Слово государево о согласии подтвердить грамотой статью 27-ю Кардисского договора об обмене посольствами между Москвой и Стокгольмом. В том Слове высказано было и удивление о непочтении шведской стороны к персоне его царского величества при проезде государя через Ригу, выразившемся в оскорблении Великого посольства в 1697 году, за что не было шведской стороной принесено извинение ни в тот год, ни в последующие. А сия забывчивость никак не способствует укреплению дружбы меж высокодоговаривающимися сторонами.

Слово государево, зачитанное Возницыным шведским послам, было сочинено самим Петром не столько для подтверждения договора, сколько из-за последних строчек, в которых он завуалировал одну из причин грядущего объявления войны Швеции — оскорбление Великого посольства и лично самого государя.

Новые союзники царя оказались столь нетерпеливыми и воинственными, что не стали дожидаться его вступления в войну.

— Мой друг, — говорил король Август своему главнокомандующему графу Флемингу, — пока царь раздумывает, мы должны захватить Ливонию. Для начала ступай и возьми Ригу. Сделай мне подарок к Рождеству.

Подталкивал короля к войне и его новый советник полковник Паткуль, у которого в Ливонии остались поместья, он надеялся вернуть их с помощью саксонцев.

Однако, взяв какой-то незначительный городок на Даугаве, оставив армию, Флеминг поскакал домой в Саксонию жениться. Надо думать, хорошо гульнули они со своим коронованным другом по такому случаю. Весь январь пропьянствовали. А армия, которой давно уже не платили содержания, оставшись без главнокомандующего, жила за счет местного населения. В феврале наконец прибыл Флеминг, а вскоре, с наступлением тепла, явился и король Август. Саксонцы подступили к Риге. Король послал рижанам грозное предупреждение: «Сдайте город, или я сровняю его с землей!» Испуганные рижане предложили Августу полтора миллиона талеров ^{117} откупных. Король деньги взял и снял осаду.

Царь Петр, узнав о столь «блистательном» начале войны Августом, заметил:

— Как бы этот король не заключил сепаратного мира и не бросил своих союзников, впутав их в войну.

— Да, мин херц, хреновый оказался у нас союзник, — согласился Меншиков. — Одна надежа на датского короля.

Действительно, король датский Фредерик IV, напав на своего заклятого врага герцога Голштейн-Готторпского Фридриха, вынудил его бежать в Швецию к Карлу XII, своему родственнику и другу юности. Не много прошло времени с тех пор, когда они с герцогом, приезжавшим сватать его сестру, забавлялись прямо во дворце, отрубая головы телятам, которых в день до десятка пригоняли скотники.

Конечно, в рубке телячьих голов король был сильнее, он, как правило, срубал голову с одного удара, говоря при этом:

— Учись, Фриц.

— Куда мне до тебя, — признавал герцог свое поражение, чем льстил Карлу.

И теперь, когда родственник попал в беду, Карл его успокоил:

— Я скорее лишусь короны, чем оставлю тебя в беде.

Карл XII был молод, ему едва исполнилось восемнадцать лет, и он даже был рад, что наконец-то предстоит настоящая драка, настоящий бой за справедливость, что приспело время рубить и человеческие головы.

Попрощавшись с бабушкой и сестрами, сказав им, что едет повеселиться во дворец Кунгсер, он отправился на войну, с которой ему не суждено было скоро воротиться и увидеть свою бабушку живой.

С пятнадцатитысячным войском он высадился в Дании и подошел под Копенгаген. Под угрозой разрушения своей столицы Фридрих IV капитулировал. Более того, по Травендальскому договору Дания обязалась выплатить 260 тысяч талеров Голштинии, уважать ее независимость и более никогда не выступать против Швеции.

Но, как говорится, пришла беда — отворяй ворота. Пошли упорные слухи, что Турция готовится к войне с Россией. Переговоры Украинцева то и дело заходили в тупик. Разногласия были в вопросе о Черном море и побережье. Русскому посланцу было заявлено: «Оттоманская Порта бережет Черное море, как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикасаться не смеет».

Уже 11 февраля 1700 года Петр отправился в Воронеж, где три месяца с топором в руках и сам строил, и других подгонял, наращивая мощь молодого флота. Он понимал, что только этим может удержать Порту от воинственных поползновений.

Ночью, ворочаясь под полушубком, говорил Меншикову:

— Как бы не пришлось с норда опять на зюйд поворачивать.

— Да, обидно будет, — соглашался Меншиков. — Черное море не трогай, к Балтийскому не подходи. Что там Пембрук-то натворил в Стамбуле?

— Да, напившись с гостями, решил ночью салют устроить, начал палить из корабельных пушек, и султана и весь гарем перепугал.

— Представляю переполох бабий, — засмеялся Меншиков.

— Пришлось Украинцеву утром туркам свои извинения приносить. А с Пембрука как с гуся вода, говорит: я гостей чествовал.

— Лихой капитан, ничего не скажешь. Этот в бою не оплошает.

— Да лучше б того боя не было.

— А зачем же строим, мин херц, вооружаемся?

— Чтоб султан лучше к миру наклонялся. Сколько ж тебе говорить можно! Чем мощнее будет наш флот, тем он сговорчивее станет.

Воротившись из Воронежа, Петр призвал к себе стольника князя Трубецкого ^{118} :

— Юрий Юрьевич, еще в девяносто седьмом году, когда Великое посольство было в Бранденбурге, тамошний курфюрст Фридрих ^{119} очень настойчиво предлагал мне союз против Швеции. Тогда об этом говорить было рано, ныне приспело время. Поезжай, брат, вези вот два экземпляра договора, один на русском, другой на немецком, я и подписи свои поставил.

— Я готов, государь. Но что я буду делать, если он откажется?

— Не должен. Во всех письмах он называет себя «другом, братом и союзником». Я помог ему округлить владения за счет Польши, взять город Эльбинг. Не откажется. Обещай ему приращения к Бранденбургу. Кроме того, я похлопочу за него перед империей, чтобы он получил титул короля, он давно об этом мечтает.

И князь Трубецкой помчался в Берлин, где курфюрст встретил царского посла едва ли не объятиями.

— Как я рад, что мой друг и брат Петр наконец-то вспомнил обо мне.

И на торжественном ужине он произносил тост за здоровье царя Петра, желал ему успехов во всех его начинаниях. Восхищался тем, что наконец-то по указу царя в России с 1700 года Новый год начинается с 1 января, как во всех цивилизованных государствах.

— Он пленил мое сердце!

Однако, когда Трубецкой завел разговор о вступлении Бранденбурга в антишведский союз, курфюрст скис.

— Дорогой князь, я бы со всей душой, но взгляни на Данию. Едва она выступила против Карла XII, как получила сильнейший щелчок по лбу. Хе-хе. Уплатила огромную контрибуцию. А у меня таких денег нет. Да и лоб свой подставлять не хотелось бы.

— Но ведь вы сами во всех письмах к моему государю величаете себя его союзником.

— Но зачем же цепляться к словам, дорогой князь, сказанным с искренней любовью к вашему государю. Я в душе всегда остаюсь его другом и союзником. Всегда. Но подумайте сами, какая ему будет польза от того, что шведы разобьют мою армию, обдерут меня как липку?

— Но государь не требует от вас сразу боевых действий. Он и сам сейчас не может выступить. Но когда приспеет час, он хочет опереться на кого-то. И потом, он обещает выхлопотать вам в империи королевский титул. Ведь курфюрст саксонский не без помощи государя стал королем польским.

— Что вы говорите, князь? Август, став польским королем, не может поставить под ружье ни одного поляка. Уж я-то знаю. Какой же это король?