Каприз Карла, его неожиданный и не оправданный обстоятельствами наскок на русских, обернулся шведской армии потерей двух лучших кавалерийских эскадронов и двух генералов.

Петр I, как всегда кратко и емко, охарактеризовал этот бой: «Зело счастливая для нас партия учинилась».

Войдя в Стариши, Карл вынужден был опять остановиться. Лошади были вымотаны тяжелой дорогой, точнее, бездорожьем, а главное, бескормицей. Да и людям требовался хлеб, хлеб, хлеб.

Отряды, снаряжаемые Гилленкроком на поиски хлеба, рыскали по окрестностям, ловили разбегающихся крестьян, пытали, устраивали им «пляску по небу», вешали одного за другим.

Но не всякий пойманный выдавал шведам место хлебной ямы. Кто оттого, что не ведал таковой, а кто из ненависти к завоевателям, понимая, что все равно убьют, молчал до конца.

Но для завоевателей явилось полной неожиданностью, когда загнанные в чащобы, лишенные крова крестьяне стали сами нападать на шведов. Стоило какому-нибудь солдату отдалиться по какой нужде от дороги, как его вскоре находили мертвым. Мало того, и отряды, искавшие хлеб, нередко подвергались нападениям.

— Что за народ! — возмущался король. — В Европе я вешал двух-трех человек, и сразу все остальные стихали. А здесь? Чем больше виселиц, тем больше непокорства.

— Азиаты, ваше величество. Зверям подобны, — отвечал генерал-квартирмейстер Гилленкрок.

— Ну, Аксель, — обратился к нему Карл, садясь на коня, — что бы вы могли посоветовать, куда нам дальше двинуть войско?

— Но у вашего величества, надеюсь, есть какие-то намерения, — отвечал Гилленкрок. — Если б я их знал, тогда б, возможно…

— У меня нет никаких намерений, Гилленкрок, — неожиданно усмехнулся король. — Я хотел знать ваши. Подумайте.

Он тронул коня и ускакал проверять аванпосты. Гилленкрок отправился к графу Пиперу.

— Что делать, граф? У короля до сих пор невозможно узнать, куда же наконец мы пойдем.

— Ах, генерал, завтра будет военный совет, и нам с вами необходимо постараться убедить короля сделать разумный выбор.

— Мне кажется, граф, самое разумное будет идти к Могилеву, по моим сведениям, сей повет менее разорен. А главное, это будет шаг навстречу Левенгаупту.

Первый министр и генерал-квартирмейстер решили на военном совете держаться сообща.

На военном совете, который начался на следующий день после завтрака, Карл XII первым долгом спросил:

— Кто мне ответит, где сейчас Левенгаупт?

Генералы удивленно переглянулись. Каждый понимал, что любые сведения о движении Левенгаупта в первую очередь поступают к королю.

— Я полагаю, ваше величество, — дабы замять неловкость, начал первый министр Пипер, — он еще далеко от театра наших действий, и поэтому было бы самым разумным выступить ему навстречу.

— Это будет равносильно отступлению, — заметил фельдмаршал Реншильд.

— Не отступлению, фельдмаршал, а шагом к усилению армии, — возразил Гилленкрок. — Именно после соединения с Левенгауптом мы смогли бы двинуться на Москву через Смоленск, имея при себе его обоз.

— А я считаю, — взглянул Реншильд на короля, ожидая от него поддержки, — я считаю, что нам необходимо повернуть на юг.

Карл старался сохранить бесстрастное выражение лица, не вмешиваться в спор, не давая хотя бы мимикой кому-то перевес. Пипер прищурился и заметил с сарказмом:

— Если у фельдмаршала ревматизм, то это не значит, что мы все должны бежать к солнцу.

Король чуть улыбнулся, но не настолько, чтоб это было воспринято как поддержка графа, ему просто понравилась «шпилька» о фельдмаршальском ревматизме.

— При чем тут ревматизм, граф? — отвечал Реншильд. — За поворот на юг говорят благоприятно складывающиеся обстоятельства.

— Вы имеете в виду Мазепу?

— И его тоже. Он обещает выставить двадцать тысяч казаков.

— Обещает? — опять прищурился Пипер. — Надеюсь, фельдмаршал понимает, что обещание еще не есть дача.

— Помимо этого, Украина выгодна со всех сторон, граф. Во-первых, там благодаря Мазепе мы получим вдоволь провианта. Далее, оттуда удобнее идти на Москву. И что не менее важно, там рядом Польша, откуда к нам на помощь придут король Лещинский и генерал Крассау.

Пипер взглянул на Понятовского, представлявшего при ставке Карла короля Лещинского, и даже вроде бы сделал извинительный полупоклон в его сторону.

— Пусть не обидится господин Понятовский, но на короля его мы тоже не можем рассчитывать.

Понятовский смутился, бросил быстрый взгляд на Карла, надеясь, что тот не даст в обиду своего ставленника и союзника. Однако король, как обычно, помалкивал.

А Пипер жестко продолжал:

— Наоборот, выходя в поход, мы вынуждены были оставить Лещинскому шесть лучших своих полков. Что же нам ждать от него? Стоит нашим уйти из Польши, как сейм попросту выгонит Станислава.

— Пусть попробует, — процедил Карл.

Пипер понял, что его выпад против Лещинского разозлил короля и теперь почти наверняка план первого министра будет отвергнут.

«Господи, дался ему этот Лещинский, — подумал Пипер. — Что он нашел в нем? Ничего. Ведь пустое же место. Впрочем, может, потому король и поддерживает его, что он беспрекословно ему послушен». Но вслух сказал:

— Ваше величество, я ничего не имею против короля Лещинского. Я просто оцениваю его реальные силы. Их нет. Это миф, в который, увы, пытается верить фельдмаршал. Давайте судить здраво, ваше величество. Господа, здраво. Где сейчас есть реальная сила, которая может не только усилить армию, но и спасти нас от голода? Это корпус Левенгаупта. Этой силы никто не может отрицать. Она есть, она идет к нам.

— Что ж, прикажете ждать ее здесь, пока не передохнут все кони и солдаты? — с усмешкой спросил Реншильд. — Так?

— Нет. Я… Мы не предлагаем ждать, мы с генерал-квартирмейстером предлагаем идти к Могилеву, где еще можно найти продовольствие и куда наверняка прибудет Левенгаупт.

— Генерал-квартирмейстеру по долгу службы надлежит думать о провианте, — не без ехидства напомнил Реншильд. — Кстати, в некоторых полках уже по две недели солдаты не ели хлеба, Гилленкрок.

— Я стараюсь делать все, что в моих силах, фельдмаршал. И именно поэтому согласен с первым министром, что нам немедленно надо идти к Могилеву. Немедленно. Иначе русские перехватят Левенгаупта.

— Левенгаупта? — усмехнулся Реншильд. — Да они боятся одного его имени. Они не посмеют приблизиться к нему.

— Они еще более боятся имени нашего короля. — Гилленкрок сделал полупоклон в сторону Карла, сидевшего, как всегда, в углу. — Однако ж не боятся нападать на нас едва ли не каждый день.

— Эти блошиные укусы вы всерьез считаете нападением, Гилленкрок? Едва ввязавшись в бой, они бегут от нас как зайцы.

— Однако эти «зайцы», фельдмаршал, выбили у нас уже около трех полков.

— Если б вы, генерал-квартирмейстер, хорошо кормили наших солдат, этого бы не случилось, — парировал фельдмаршал упрек в потерях. — Откуда у солдат берутся силы для боя? От хлеба, дорогой Аксель, от хлеба. А где он?

Реншильд победоносно взглянул на Пипера и Гилленкрока, считая, что он не только разбил их доводы, но главное, отомстил за свой «ревматизм». А назвав Гилленкрока по имени — «дорогой Аксель», он не расположение ему явил, а скрытую насмешку, обвинение в мальчишестве.

Пипер понял по одному ему известным приметам, что король склоняется на сторону фельдмаршала, и потому, вскочив, заговорил с жаром:

— Ваше величество, армия знает о том, что к нам идет Левенгаупт с провиантом, она ждет его, надеется. Но если русские перехватят обоз, то шведы падут духом. Никто не может гарантировать, что шведский солдат, с радостью сражавшийся под вашим командованием, не разочаруется во всем и что ему даже не захочется жить, когда он увидит, что его привели в страну, откуда вернуться на родину у него нет никакой надежды. Заклинаю вас, ваше величество, обдумать все, взвесить на весах разума. Поворот на юг смертелен для нас. Концом всего этого будет гибель цветущей армии, с которой король совершил такие блестящие деяния. Эта потеря будет невосполнима, ваше величество, как для вас, так и для Шведского королевства.