Хотел при встрече сообщить об этом царю, но увидел его не в лучшем состоянии. Был он бледен, худ и едва передвигался по горнице.
— Что с вами, ваше величество?
— Чуть, брат, не помер, такая со мной болезнь приключилась. Валялся в Луцке, пальцем пошевельнуть не мог, думал уж собороваться. Слава Богу, выкарабкался. Ходить вновь учился, еще и доси коленки дрожат.
— Так отлежался бы, Петр Алексеевич, что же через силу-то.
— Нет часу, Борис Петрович. Нет часу отлеживаться. Окаянный Карлус натравил-таки на нас султана.
На военном совете помимо Петра было всего двое военных — фельдмаршал Шереметев и генерал Алларт и два гражданских лица — канцлер Головкин и вызванный из Польши князь Григорий Долгорукий.
— Невелик наш нынешний консилиум, господа, — начал царь, — но обсудить нам надлежит вельми срочное и важное: как ускорить движение армии. Оттого я и не звал сюда генералов с маршей, дабы не замедлить ход полков. Мне очень хотелось бы опередить турок у Дуная, не дать им перейти на сю сторону, бить их на переправах. Что морщишься, Борис Петрович?
— То, что сомневаюсь, поспеем ли мы к Дунаю вперед их.
— Надо поспеть, фельдмаршал. Надо.
— Мы потеряли время, государь. Я, например, два месяца впустую проездил в Польшу и обратно. А ведь если б не в Польшу, а сюда сразу…
— Так ведь объявили османы войну много позже, словно с цепи сорвались. Толстой писал, что-де мирны они, и вдруг война. Самого Толстого тут же в Семибашенный замок бросили клопов кормить.
— За ними трудно уследить, — заметил Головкин. — У них семь пятниц на неделе. Вот и Толстой обмишурился, хотя о их воинственности и приготовлениях чуть ли не в каждой реляции писал.
— Опередить турок надо еще и. для того, — продолжал Петр, — чтобы они, придя первыми в Молдавию, не заставили молдаван и валахов встать на их сторону. На нашу сторону только что перешел господарь Молдавии Кантемир {247} и обещал нам большую помощь в провианте хлебом и мясом. А если первыми явятся турки, в каком положении он окажется? Поэтому надо поспешать, Борис Петрович, поспешать.
— Но как, государь?
— Меньше отдыхать и дневать.
— Мы солдатам и так почти не даем передышки — Полтава, Рига, Ревель, а чума, прокатившаяся по полкам, а тут еще бросок из Прибалтики в Молдавию, по бездорожью, в Непогоду, в разливы. А рекруты-новобранцы?
— Что «рекруты»?
— Когда их обучать? Они согнаны у Припяти, их надо обмундировать, вооружить, выучить. А когда? И кто? Если офицеров гоним на юг, всех без изъятия. А провиант?
— Вот за провиант я с вас спрошу, Борис Петрович.
— Вот, вот. На Украине ныне все погорело, я имею в виду прошлое лето. У крестьян, по донесению Голицына, ни хлеба, ни соли. Спрашивается, с чего армии кормиться?
— Но я же только что сказал, Борис Петрович, что провиант обещан нам в Молдавии, надо только опередить турок.
— Обещание еще не значит дача. Я вон своим солдатам обещал передых после Риги. А что дал? Тяжелейший, изнурительный марш, дырявые сапоги, тощее брюхо. Что после этого они обо мне думают?
— Они про тебя песни сочиняют, — усмехнулся царь. — Ни про кого не поют, а про тебя — пожалуйста. Мне ведь светлейший рассказывал.
— Это к делу не относится, — сразу помрачнел фельдмаршал.
— Эх, Борис Петрович, я во всем с тобой согласен, ты кругом прав. А что прикажешь делать? Не маршировать?
— Я этого не говорю. Но маршировать в доброй справе, на сытое брюхо и не до упаду с высунутым языком. Иначе приведем мы к Дунаю не солдат — скелеты, которых янычары в первой же атаке разнесут в пух и прах. Я к бою должен привести бойцов, а не тени от них, государь.
— Зачем спорить с очевидным, — недовольно сказал царь и обернулся к Алларту: — Вам, Людвиг Николаевич, придется идти в авангарде, а генерал Вейде при мне будет.
— Вейде? — удивленно вскинул брови Борис Петрович. — Адам Адамыч? Но он же в плену.
— Был. Освободился Адам Адамыч. И сразу в седло.
— Я рад за него. Почти десять лет плена… Я очень рад, — молвил искренне старый фельдмаршал.
— …Так вот, господа начальники, — продолжал Петр, — с молдаванами обращайтесь как можно ласковей, чтоб они в нас друзей видели. Никаких насилий, никаких реквизиций. Кого заметите в грабеже, расстрел на месте. Это касается не только авангарда, Борис Петрович, а всей армии.
— Я понял, государь. Зело нужны деньги, покупать у молдаван продукты.
— Деньги будут, деньги есть.
— Ох-ох-ох, — вздохнул Долгорукий {248} . — И союзники наши без денег никак воевать не хотят.
— Ты про Августа, Григорий Федорович? — спросил Петр.
— Кабы только он. Король датский, государь, тоже в ваш карман заглядывает. Говорит, не на что флот снаряжать, а деньги у него есть. За чужой счет хочет в рай въехать.
— Ничего не попишешь, деньги есть артерии войны. Но ныне эти обождут, надо с султаном разобраться.
— Вот то-то и оно, Петр Алексеевич, со шведами один на один разбирались, теперь вот с турками тож.
— Ничего, ничего, князь. Ко мне не только от молдаван и валахов представители являлись, но и от сербов и болгар: «Начни, мол, государь, и там все христиане тебя поддержат, что под игом у неверных томятся». Они ждут нашего прихода, как освобождения. И я обещал им. Мы же все единой веры, православные. Так что там будет на кого опереться. Успеть бы.
Военный совет постановил: армии Шереметева к 20 мая быть у Днестра, имея при себе трехмесячный запас провианта.
— Постановить легко, — проворчал фельдмаршал и остался в единственном числе со своим мнением: — Не успеем.
— Только попробуй, — пригрозил Петр.
Но Шереметев не испугался на этот раз. В тот же день вручил царю свое письменное мнение: «…к указанным местам мая к 20 числу, конечно, прибыть я не надеюсь, понеже переправы задерживают, артиллерия и рекруты еще к Припяти не прибыли, и обозы полковые многие назади идут».
Царская резолюция на этой докладной была жесткой и безапелляционной: «Поспеть к сроку! А лошадей, а лучше волов купить или взять у обывателей». Петр не ограничился резолюцией. Вызвал к себе гвардии подполковника Василия Долгорукого и Савву Рагузинского.
— Вот что, други, вы заступались за фельдмаршала в прошлый раз? Заступались. Вот теперь извольте отправляться в его ставку и заставляйте его двигаться, двигаться, а не стоять неделями на месте.
— Но он же старается, государь, — сказал Долгорукий.
— Старается, но без погонялки обойтись не может. За умедление с тебя спрошу, Василий Владимирович.
— Два толкача — не много ли на одного? — усомнился Рагузинский.
— Твоя миссия, Савва, при фельдмаршале будет дипломатической. Ты будешь его первым советчиком. Особенно когда встретитесь с господарем Молдавии Кантемиром. Ты ж серб, знаешь молдавский язык, болгарский.
Увы, даже царь Петр с его энергией и бурным темпераментом не волен над природой и обстоятельствами. Шереметев опоздал-таки к Днестру на десять дней. Не помогли и «толкачи» — Долгорукий с Рагузинским, находившиеся при ставке и видевшие, сколь старателен был фельдмаршал, исполняя царский указ «поспешать», и сколь сильнее были против этого обстоятельства.
Носясь то в карете, то в седле от дивизии к дивизии, от полка к полку, от артиллеристов к пехоте, от пехоты к драгунам, Шереметев и сам с лица спал, и «толкачей» своих загонял, неумышленно доказав им свою правоту: «Опоздаем».
И князь Долгорукий Василий Владимирович вместо благодарности получил от царя выговор: «Зело удивляюсь, что вы так оплошно делаете, для чего посланы… Я зело на вас надеялся, а ныне вижу, что и к тебе тож пристала фельдмаршальская медлительность».
Но в отличие от прошлых надзирателей (Щепотьева и Меншикова) с князем Долгоруким у фельдмаршала сложились теплые, дружеские отношения. Возможно, причиной тому была их высокопородность, оба происходили из древних, заслуженных родов {249} и к нынешним выскочкам относились с плохо скрытым презрением и недоверием, хотя, по понятным причинам, скрывали это. Лишь между собой они могли вести откровенный разговор:
