— Да. Она в кабинете.

— Акт вы перепечатали?

— Да. Он у нее.

Марина Федотовна сидела за столом и читала приемо-сдаточный акт. Уже знакомые Горюнову чуть выпуклые глаза ее не выражали ни радости, ни удивления, ни даже неприязни, когда она увидела нового директора.

— Вы Горюнов? — спросила она. — Мы, кажется, где-то встречались…

— Здесь.

— Что значит «здесь»?

— Здесь. В этом кабинете, весной.

— Ах, да… Теперь вспомнила. Вы работали в милиции и приходили по поводу Чумаченко и его компании. Помню, помню… Они еще в колонии?

— Не знаю.

— Не потому ли вас и назначили директором в нашу школу? Любопытно! Это всё Борис Михайлович экспериментирует… Вы конечно член партии?

— Да.

— Тем лучше…

Встречаясь с такими самоуверенными и бесцеремонными, как Марина Федотовна, людьми, Константин Семенович обычно замыкался, или, как говорят, уходил в себя, но сейчас ему захотелось поглубже понять эту женщину. Ведь она в течение многих лет имела дело с воспитанием детей. От нее зависела здесь и будет зависеть работа и порядок жизни в другой школе. Константин Семенович невольно вспомнил Ушинского… «Воспитатель, — говорил Ушинский, — поставленный лицом к лицу с воспитанниками, в самом себе заключает всю возможность успехов воспитания. Главнейшая дорога… воспитания есть убеждение… Всякая программа преподавания, всякая метода воспитания, как бы хороша она ни была, не перешедшая в убеждение воспитателя, останется мертвой буквой, не имеющей никакой силы в действительности… Воспитатель никогда не может быть слепым исполнителем инструкций: не согретая теплотой его личного убеждения, она не будет иметь никакой силы». Эти слова Ушинского Константин Семенович знал наизусть. Знал он и об огромной роли директора в воспитательном процессе. Глядя на директрису, он вспомнил и Макаренко: достаточно было, например, Макаренко оставить коммуну, а на его месте оказаться «чиновнику», как все достижения коммуны превратились в воспоминания.

Марина Федотовна не мешала Горюнову думать и разглядывать ее, — она читала акт. Константин Семенович ждал всяческих придирок, опасался даже, что нужен будет представитель роно для передачи дел, но, оказалось, ошибся: без лишних разговоров директриса подписала акт.

— Ну что ж… С меня этой школы хватит! — со вздохом сказала она. — Вам я не завидую, но желаю успеха.

— Мне хотелось бы услышать от вас какие-то пожелания, — сказал Константин Семенович. — Вы, может быть, ставили перед коллективом воспитательные цели… Я постараюсь понять их… Кроме того, хотелось бы услышать от вас характеристики…

Марина Федотовна подозрительно посмотрела на Горюнова, но встретила его спокойный, внимательный взгляд.

— Не знаю, товарищ Горюнов… Вряд ли вам пригодятся мои характеристики. Вы за это время столько успели наломать… У вас появились поклонницы… или сторонницы. Скажите, пожалуйста, зачем вы, например, сломали вешалку?

— Решетку?

— Ну да, решетку. У вас же всё разворуют!

— Кто?

— Ну что вы не знаете, кто? Вы же сами разбирали дело Чумаченко. Или вы думаете, что таких больше не осталось?

— Нет. Просто я думаю, что честность нужно воспитывать не решетками и замками, а доверием.

— Идеализм! — неожиданно изрекла Марина Федотовна, но сейчас же, приложив руку к груди, продолжала: — Дело ваше, конечно. Вам придется отвечать, но я бы на вашем месте так опрометчиво не поступала.

Несколько снисходительный и даже покровительственный тон Марины Федотовны можно было объяснить тем, что она имела солидный стаж директорства и считала себя хорошим администратором, тогда как Константин Семенович впервые брался за это дело.

— Вы спрашивали насчет моих замыслов? — откидываясь на спинку кресла, продолжала она. — Да. Весной я договаривалась с нашими шефами. Они обещали выделить школе несколько станков для проведения политехнического обучения. Причем, имейте в виду, что это не в порядке какой-то любезности… Есть указание партии!

— Я знаю.

— Можете не стесняться и требовать.

— А где вы их думали поставить?

— Внизу, в бывшей столовой. Говорят, что вы собираетесь там школьную фабрику-кухню устроить? — с иронической улыбкой спросила она.

— Да, что-то вроде.

— С директором во главе, с начальниками цехов, с инженерами из учащихся. Так?

— Может быть, и так.

— Игра! — заявила Марина Федотовна. — Несерьезная игра. Я вас по-дружески предупреждаю, товарищ Горюнов… Недопустимо серьезное мероприятие партии превращать в пустую игру. Политехническое обучение — это не игрушка. В прошлом году на совещании директоров делал доклад инструктор горкома. Он очень резко и правильно критиковал двух таких директоров. Один затеял игру в совхоз, а другой, видите ли, устроил у себя в школе производственный комбинат… и тоже назначил директора, инженеров, начальников цехов, главного конструктора и всё такое… Горе-начальники, конечно, зазнались. Как же, главный инженер, начальник планового отдела! Есть отчего задрать нос. Представляете картину? Мальчишка в седьмом классе, а уже главный агроном совхоза «Звездочка», — так они назвали свой совхоз. Мы много смеялись тогда… А каково было инициаторам? А? Сквозь землю готовы были провалиться. Не советую и вам оказаться на их месте. Несерьезно всё это. Фабрика-кухня! Кондитерский цех!.. — со смехом закончила Марина Федотовна.

Константин Семенович слушал молча, и хотя внутри его закипало и хотелось ответить резко, но благоразумие удержало, он даже не шелохнулся.

— Смеялись, говорите? — спросил он. — Согласен. Это, наверно, стоит высмеивать… Если взрослые люди, педагоги с высшим образованием, да еще коммунисты, начинают играть детьми… Это действительно нужно высмеивать. Но я не собираюсь играть, Марина Федотовна.

— А фабрика-кухня? Школьный патруль… Ну, школьный патруль — это еще куда ни шло…

— Наша фабрика-кухня будет выпускать продукцию…

— Всё равно! Для школьников это игра!

— Для школьников — да. Безусловно, элемент игры есть и должен быть.

— Об этом и идет разговор.

— Нет, вы, видимо, не поняли докладчика. Я уверен, что он имел в виду игру взрослых. Директор затеял игру! Он играл в передового, оперативного. А дети у него были как шахматные фигурки…

— Не понимаю, о чем вы говорите. При чем тут взрослые? Я же вам ясно сказала: школьники играли в комбинат, в совхоз.

— А в совхозе они обрабатывали землю, что-то выращивали? Имели животных?

— Да. Они собрали приличный урожай. У них были кролики… Но это ничего не меняет!

— А комбинат выпускал продукцию?

— Ну конечно! Они изготовляли наглядные пособия и даже устроили конвейер.

— Если это так, то докладчик — человек, ничего не понимающий в педагогике, а смех директоров можно объяснить только подхалимством.

— Ну знаете ли… Если партия говорит…

— Инструктор горкома — это еще не партия, Марина Федотовна, — перебил ее Константин Семенович. — Директора должны были объяснить ему, что игра — необходимый и обязательный элемент воспитания.

Горячая убежденность Константина Семеновича несколько смутила Марину Федотовну:

— Оригинально! Ну, а если бы вы были на совещании… что бы вы сказали?

— Не знаю… Что-нибудь сказал бы… Все прогрессивные педагоги прошлого, и в первую очередь Ушинский, Макаренко, горячо и убедительно доказали необходимость игры в воспитательном процессе. Пионерская организация вся построена на игре. И это правильно. В игре дети познают мир, получают навыки и привычки… Да лучше я вам прочитаю. Хотите? Я для вас не авторитет, а вам необходимо это знать.

— Ну что ж, читайте… — криво усмехнулась Марина Федотовна.

Константин Семенович вытащил из папки свою тетрадь и быстро нашел нужную страницу.

— «Игра есть свободная деятельность дитяти, — чуть ли не торжественно начал он, — и если мы сравним интерес игры, а равно число и разнообразие следов, оставленных ею в душе дитяти, с подобными же влияниями учения первых четырех-пяти лет, то, конечно, всё преимущество останется на стороне игры. В ней формируются все стороны души человеческой, его ум, его сердце и его воля, и если говорят, что игры предсказывают будущий характер и будущую судьбу ребенка, то это верно в двояком смысле: не только в игре высказываются наклонности ребенка и относительная сила его души, но сама игра имеет большое влияние на развитие детских способностей и наклонностей, а следовательно, и на его будущую судьбу».