Всё это Константин Семенович сказал спокойным, но очень твердым тоном, и, по мере того как он говорил, лицо инспектора краснело.

— Вы так ставите вопрос?

— Только так. С первых шагов должна быть полная ясность. Я знаю ваши права, но школа опытная. Здесь будет много такого, что не влезет в установленные рамки и общепринятые понятия. Я не смогу работать, если за каждым моим шагом, как за начинающим ходить ребенком, будет следить слишком любящая мать. Повторяю, что всякий разумный совет мы примем с благодарностью… Но только совет, а не распоряжение. Как видите, на правах старого знакомого я откровенен!

— Откровенность — это хорошо. Я тоже откровенна… Неужели вы думаете, Константин Семенович, что вам позволят бесконтрольно проделывать любые эксперименты над детьми?

— Почему бесконтрольно? Пожалуйста, ходите, смотрите, спрашивайте, делайте выводы… Хотя мы еще не начали учебного года…

— А детей у вас полная школа, — перебила она, — и все они копошатся в такой грязи, в таких антисанитарных условиях!

— Грязи здесь не больше, чем во дворах или даже в домах. Ремонтировать при абсолютной чистоте мы еще не научились. Дело будущего.

— Н-да… Трудно с вами говорить, — с глубоким вздохом проговорила Анастасия Федоровна.

— Вам сразу же станет легко, как только вы сбросите тогу повелителя и, вместо того чтобы поучать, начнете сами учиться.

— Учиться? Я? Любопытно! Вы меня собираетесь учить?

— Нет. Я сам собираюсь учиться.

— Ах, вот как… Кто же вас будет учить?

— Дети. Работа с детьми, — тихо, словно по секрету, и очень дружелюбно сказал Константин Семенович и в таком же тоне продолжал: — Я убежден, что если вы захотите, то через полгода на примерах убедитесь, что дети сейчас совсем другие, чем были до войны. Ведь вы ушли из школы перед самой войной?

Переход на дружелюбный тон развеселил Анастасию Федоровну, и она засмеялась.

— А если они другие, то что? — спросила она, вытаскивая платок и вытирая по привычке уголки губ и руки. — Но ближе к делу. Что же вы намерены делать с политехнизацией?

— Кое-что… — неопределенно ответил Константин Семенович.

— Предупреждаю, в этом направлении сделано уже много. Большинство школ ввели трудовое обучение, и вы не будете первым. Организованы мастерские, уроки труда вводят во всех классах. Для девочек домоводство. Некоторые школы договорились с шефами, и старшие классы два раза в неделю работают на заводах. Они получат там квалификацию.

Константин Семенович внимательно выслушал, но ответить не успел. В дверь постучали.

— Да, да! Входите!

Вошла Ирина Дементьевна с большой папкой, в какой обычно носят ноты. Почему-то ее приход сильно обрадовал Константина Семеновича, словно в минуты напряженного боя он получил подкрепление.

— Вот и отлично! Здравствуйте, Ирина Дементьевна. Знакомьтесь, пожалуйста, — весело заговорил он. — Анастасия Федоровна Тощеева, инспектор гороно. Она прикреплена к нашей школе и теперь будет частым гостем.

— Очень рада. Полежаева.

Анастасия Федоровна с нескрываемым интересом посмотрела на молодую женщину и по-своему оценила оживление директора при ее появлении. С Ириной Дементьевной она встречалась на конференциях, но знакома не была.

— Вы завуч? — спросила инспектор, подавая руку.

— Да. Завуч старших классов.

— Садитесь и принимайте участие в нашем разговоре, — сказал Константин Семенович. — Разговор у нас предварительный, так сказать, разведочного характера. Мы ищем платформу для дальнейшей совместной работы! — И, обратись к инспектору, продолжал: — Ну, и как же вы относитесь к такой политехнизации, о которой только что говорили?

— Мы? Сотрудники гороно? Самым положительным образом, всячески поддерживаем инициативу школ. Трудовое обучение сейчас первоочередная задача. Почему вы об этом спрашиваете?

— Чтобы иметь представление о вашей позиции. Мы несколько иначе понимаем задачу трудового воспитания.

— То есть? Я уверена, что теперь, когда перед вами открыты такие возможности… Вы же были горячим сторонником политехнизации значительно раньше.

— Анастасия Федоровна, я был и остался горячим сторонником трудового воспитания. Не обучения, заметьте, а воспитания. Трудовое обучение мы не будем вводить. В нашей школе мы вводим труд. Производительный труд, а не уроки труда.

— Позвольте, а разве это не одно и то же? Что в лоб, что по лбу!

— Нет. Разница громадная. Разница принципиальная. Попробуем выяснить… Скажите, пожалуйста, что будут делать дети на уроках труда?

— Учиться.

— Чему учиться?

— Ну я не знаю… Нас справедливо упрекали в том, что юноши, кончая школу, не могут гвоздя вколотить…

— Или электрическую пробку починить, — подсказал Константин Семенович.

— Да, да! Именно пробку. Но не только пробку. Они будут учиться клеить, шить, строгать, пилить…

— А зачем?

— Что значит зачем? Чтобы уметь… знать! — всё больше горячась, доказывала инспектор — Учат же они на уроках таблицу умножения, историю, литературу, химию…

— Да, учат и тоже не знают, зачем учат. Учат в обязательном порядке, по принуждению, формально… Отсюда и зубрежка, подсказка и все остальные пороки… А что может быть хуже формализма среди детей? Отвратительное явление! Однако формальное отношение к делу немедленно появится и на уроках труда. Принудительный труд без цели, труд для отметки…

Константин Семенович воодушевился, но говорил он, пожалуй, не для инспектора, а для Ирины Дементьевны.

— Вы возражаете против принуждения вообще? — спросила инспектор.

— Нет. Принуждение или вернее — понуждение иногда нужно… Но когда есть точная, ясная цель, никакого принуждения и не требуется. Мальчик строгает и точно знает, зачем он строгает. Тогда он хочет строгать. Понимаете? Сам хочет, потому что, скажем, делает футбольные ворота или скамейки для своего стадиона. Когда он это знает, то и работать будет добросовестно, преодолевая усталость и некоторую однообразность дела. Он не будет отлынивать. И вот тут-то и начинается воспитание навыков, привычек. А когда поймет, то и полюбит дело. Вы говорили, что старшие классы ходят на завод два раза в неделю. Завод для них романтика, и все их мысли там. А как же ученье? Затем… почему два раза, а не каждый день? Нет. Мы не можем принять такой план. В нашей школе труд будет, во-первых, ежедневный. Труд должен стать потребностью человека, как и еда. Во-вторых, труд будет производительным… Я не буду доказывать вам, что домоводство в той форме, в какой его начинают вводить, должно воспитывать девочек с психологией домашней хозяйки. Кстати, семья охотно поможет школе именно в этом направлении. Нет. Мы с Ириной Дементьевной смотрим несколько иначе на политехнизацию…

Анастасия Федоровна повернулась к завучу, но встретила спокойный, равнодушный взгляд, словно та и не слушала своего директора.

— Никаких принципиальных расхождений у нас я не вижу, Константин Семенович. Ежедневный труд? Не возражаю. Если он не будет слишком перегружать детей. Производительный? Если вам удастся его организовать — не возражаю. Что касается старших классов, то вы упускаете возможность дать им профессию… Но к этому вопросу, так или иначе, придется еще вернуться. Я бы хотела послушать соображения товарища Полежаевой, как завуча.

— Сейчас я ничего не могу сказать, — проговорила Ирина Дементьевна, покосившись на директора. — Я не готова, — прибавила она, пересаживаясь на другой стул, в угол комнаты.

— Да. Ирина Дементьевна недавно вернулась в город и не успела еще как следует оглядеться.

— Ну что ж… Понимаю. Когда же мы встретимся, в следующий раз? — спросила Анастасия Федоровна, вытаскивая записную книжку.

— Зачем?

— Ну как зачем? Надо же продолжить разговор!

— Вы меня извините, но чем дальше, тем меньше будет у нас времени для разговоров. Школа — сами знаете! Мне кажется, что лучше всего договориться так… Как только у нас появится потребность поговорить, мы вам позвоним. Ну, а вы? Это уж ваше дело. Вы работаете по плану, и наша школа там записана. Всякие обследования, инспектирование…