В глубине сквера нашлась свободная скамейка, и Анастасия Федоровна устроилась на ней. Неподалеку, на складном стуле, сидел пожилой мужчина с открытым блокнотом на коленях и рисовал. Работал он с увлечением и не видел, что за его спиной стоят с застывшими улыбками ребята. Им явно нравилось, как рисует художник.
Среди детей то и дело вспыхивали конфликты, и воздух оглашался ревом…
Напротив Анастасии Федоровны остановилась белокурая девчушка с большим ярко раскрашенным мячом. Следом за ней прибежали три девочки и высокая женщина.
— Ирочка, — говорила женщина на ходу. — Дай девочкам поиграть. Что ты всё одна да одна. Им тоже хочется!
Обхватив мяч обеими руками и капризно надув губы, девочка замотала головой:
— Не дам!
— Ну как тебе не стыдно! — с искренним огорчением упрекнула мать. — Какая ты жадная! Почему ты не играешь со всеми?
— Не хочу!
— Ну что с ней делать? И откуда у нее такой эгоизм? Ведь это ужасно! — обратилась мать к инспектору, усаживаясь рядом на скамейку. — Игрушек у нее вагон, и всё равно, как «скупой рыцарь», никому притронуться даже не дает.
Анастасия Федоровна сочувственно кивнула головой, дожевывая очередной кусок булки.
— Врожденный эгоизм, — изрекла она наконец, проглотив. — Дети все эгоисты. Одни в большей степени, другие меньше.
— Но как с этим бороться? Ведь она будет жить в нашем обществе, и надо воспитывать.
— Всё в свое время! — пожав плечами, недовольно проговорила Анастасия Федоровна, засовывая в рот последний кусок.
Тощееву раздражала назойливость матери. Да и дети дошкольного возраста нисколько не волновали. Ее дело — школьники. Стряхнув с колен крошки и бросив скомканную бумагу в урну, она поднялась и направилась к выходу.
Подошла инспектор к школе как раз в тот момент, когда какой-то немолодой мужчина в рабочем халате вышел на крыльцо и, продолжая разговор с окружавшими его подростками, стал спускаться со ступенек.
«Уж не директор ли?» — подумала инспектор, останавливаясь в нескольких шагах от группы.
— Ну так что вы хотите?
— Да мы, Андрей Архипыч, опять бы парты…
— Никак нет, товарищи! Парты вам красить больше не придется. Слово директора — закон. Вы его еще плохо знаете… Да там и места нет. Без вас толкотня.
— Ну вот… учились, учились красить и всё зазря? — загалдели ребята.
— Почему зря? Ничего не зря. Найдем другую работу, не хуже.
— Не надо! Зачем другую… мы же учились…
— Не канючьте! Работа по вашей квалификации. В первом этаже побелка закончена, и надо будет окна и двери подкрасить. Но только такой вопрос: как быть с Валерием Сутягиным?
— А ну его! Мы его вчера… — начал было вихрастый мальчик, но споткнулся и не так уверенно докончил: — выгнали из бригады.
— А куда?
— Выгнали вон! Пускай катится!.. Он вредный, Андрей Архипыч, — заговорили остальные. — Ему хоть кол на голове теши!
— Интересная филармония получается у вас, товарищи. Выгнали вон, а куда — неизвестно. В другую бригаду? Сами не справились, так, значит, пускай другие с ним маются?
— Зачем другие… Вообще выгнали!
— А куда выгнали-то? На Марс, что ли? Вот если бы вы его на Марс или на какую другую планету выгнали, ну тогда — другое дело. Может, у марсиян какой могучий автомат есть для перевоспитания ребят. С одной стороны запихнут «вредного», как ты сказал, там его машина пошоркает, мозги промоет, а с обратной стороны — перевоспитанный вылезает.
Шутка развеселила всех, среди смеха раздались выкрики:
— Здо́рово! Чик и готово!
— Вот бы так Валерку!
— Выгнать человека с нашей планеты невозможно, — серьезно продолжал Архипыч. — Тут мы родились, тут и закопают. А пока он среди нас, надо с ним заниматься… Вон он стоит… неприкаянный.
Все, в том числе и Тощеева, оглянулись и посмотрели на мальчика, угрюмо стоявшего поодаль.
«Какой худосочный… и некрасивый», — брезгливо подумала инспектор.
— Андрей Архипыч, значит, мы за него так и будем всегда отвечать? — недовольно спросил вихрастый мальчик.
— А как же! Один за всех и все за одного! И не только вы, но и мы… Вон, видите, наши шефы! — показал Архипыч рукой в сторону завода. — Большой первоклассный завод! А если мы, к примеру, получим от него машину или станок, а в нем окажется брак… Кого мы будем винить за брак? Ну?
— Завод.
— Точно! Завод. Не одного какого-то человека, который брак сделал, а завод… Потому как на станке заводская марка. Ну, а если тот станок отправят в другой город, в Москву, скажем… Там кого винить будут? — спрашивал он и, уже не ожидая ответа, продолжал: — Опять же не бракодела, и даже не завод, а Ленинград, Знаете, как скажут? «Вот, мол, какие станки в Ленинграде изготовляют»… Видали, что получается!.. Ну, а если станок пошлют, скажем, в Болгарию или в Китай, Кого там винить будут?.. Ну-ка, пошуруйте мозгами. Нас всех! И вас в том числе… «Вот, скажут, какие станки в Советском Союзе делают». А что вы на это ответите? Да ничего. Глазами только хлопать придется, да со стыда гореть. Понятна вам такая извилина жизни?
Продолжение беседы Тощеева слушать не стала и прошла в школу. В вестибюле перед ней остановился высокий мальчик.
— Извините, пожалуйста, вам кого? — вежливо спросил он.
— Мне нужен директор школы. Я из гороно.
— Директор у себя в кабинете. Идемте, я вас провожу.
— А вы кто, дежурный?
— Нет. Я начальник штаба школьного патруля! — представился Клим.
— А что это значит… школьный патруль? Первый раз слышу!
— Да, это новаторство только в нашей школе… Прогресс! — с гордостью ответил Клим и, оглянувшись, подмигнул рядом стоявшему Артему.
Встреча оказалась неожиданна для обоих. Но если Константин Семенович знал, что Анастасия Федоровна продолжает работать инспектором в гороно, то инспектор гороно никак не могла предполагать, что Горюнов снова вернулся в школу, да еще директором.
— Вы!?
Удивление ее было так велико, что ничего другого в первый момент она сказать не могла.
— Я! Представьте себе, я.
— И вы директор опытной школы?
— Как видите. Правда, я назначен недавно. Приемосдаточный акт еще не подписан.
— Другие времена, другие веяния… — неопределенно проговорила инспектор и, подумав, медленно продолжала: — Нужно быть справедливой… В какой-то части… по существу некоторых вопросов вы были правы. Вопросы политехнизации, трудового обучения… Я думаю, что ваши ошибки заключались в том, что это было несколько преждевременным… И я бы сказала — вы были излишне нетерпимым… Но на данном этапе… Всё течет, всё изменяется. Время сблизило наши точки зрения…
Константина Семеновича подмывало ответить, и ответить грубо, так, чтобы сразу прекратить никому не нужный разговор, но он сдержался.
— Садитесь, пожалуйста! — предложил он, пододвигая кресло.
Анастасия Федоровна села, достала платок и вытерла капельки пота на лбу, около губ, а затем и руки.
— Надеюсь, что сейчас вы не выгоните меня из школы? — с натянутой улыбкой спросила она.
— А разве был такой случай в вашей практике?
— А разве вы уже забыли?
— Нет, я просто не знаю о таком случае.
— У вас неважная память, Константин Семенович, — всё с той же улыбкой проговорила инспектор. — Правильно я называю вас?
— Да.
— Как видите, я даже помню ваше имя, хотя мы с вами не встречались… Позвольте… Это было в пятьдесят первом году! Значит, прошло уже четыре года.
— Ваше имя я тоже помню, Анастасия Федоровна.
— Как же вы могли забыть…
— Я не мог забыть. Я просто никогда не слышал о том, что вас, инспектора, выгнали из школы.
— Ну, может быть, и не выгнали буквально, в шею, но если преподаватель литературы заявил, что мне нечего делать на его уроке и вообще в школе…
— Вот это уже ближе к истине, но без «вообще». Подобный случай я помню очень хорошо. Помню так, словно он произошел вчера. Вы обратились к преподавателю литературы… Вы сказали так: «Надеюсь, вы разрешите присутствовать на вашем уроке?». Так?