Константин Семенович раскрыл рот, чтобы возразить бывшему летчику, но не успел..

Словно в ответ на слова Куприянова, в канцелярии раздался громкий женский голос, затем дверь распахнулась и в кабинет стремительно вошла молодая, модно одетая женщина с малиново-фиолетовыми губами.

— Это вы новый директор? — слегка задыхаясь не то от быстрой ходьбы, не то от волнения, спросила она.

— Я. Что вам угодно?

— Мне угодно, чтобы вы прекратили издевательство над бедными детьми!

— Гражданка, я бы попросил вас сначала успокоиться. Садитесь, пожалуйста!

— Кто вам разрешил эксплуатировать детей? — не слушая Константина Семеновича, крикливо продолжала женщина. — Что это еще за мода такая! У вас что… нет маляров? Нет чернорабочих?

В полуоткрытую дверь заглядывал перемазанный белилами мальчик, а за ним стояли две девочки.

— Ребята, закройте дверь и идите к себе… — начал было Константин Семенович, но женщина не дала договорить:

— Никуда он не пойдет! Славик, иди сюда!

Мальчик нерешительно вошел в кабинет.

— Полюбуйтесь, пожалуйста! На кого он похож! Даже нос и тот в краске…

— Ну, мама, это же нечаянно… я же говорил…

— Замолчи! Я не с тобой разговариваю. Нет, этого я так не оставлю! Государство отпускает средства на ремонт школы, а вы экономите. Мы знаем, в чьи карманы идет такая экономия. Я дове…

— Прекратите, гражданка! — резко остановил ее Константин Семенович. Тон его был таким, что женщина поперхнулась и замолчала. — Слава, и бы тоже, кто там за дверью, идите в вестибюль и подождите…

Ребята ушли. Следом за ними вышел в канцелярию и Константин Семенович. Убедившись, что там никого нет, он вернулся назад и плотно закрыл дверь.

— Теперь можете кричать сколько угодно, — вежливо предложил он, проходя за стол. — Продолжайте, пожалуйста!

— Мне нечего больше продолжать. Вы и так прекрасно всё понимаете.

— Ошибаетесь, — спокойно возразил Константин Семенович. — Из всего, что вы тут успели наговорить, я запомнил только отдельные слова. Михаил Петрович, вы поняли, зачем пришла эта гражданка? Кстати, как ваша фамилия?

— Моя фамилия Леонтьева.

— А зовут?

— Вета Семеновна.

— Вы мать нашего школьника?

— Да! — отрывисто отвечала она.

— Садитесь и поговорим спокойно.

Вета Семеновна села, открыла сумочку, привычно взглянула в зеркальце и, положив ее на колени, посмотрела сначала на летчика, затем на директора.

— Вот, Михаил Петрович, среди родителей бывают и такие…

— Какие такие? На что это вы намекаете? — снова вспыхнула Леонтьева.

— Такие в том смысле, что всякие, — пояснил Константин Семенович; — Мы только что рассуждали о родителях, и я не успел договорить, что родители по-разному смотрят на воспитание своих детей. Вы, например, считаете возможным говорить со мной при детях таким странным тоном… И, вероятно, даже не понимаете, как сильно роняете свой авторитет…

— Вы мне, пожалуйста, зубы не заговаривайте! — всё так же воинственно огрызнулась Леонтьева. — Мой авторитет при мне и останется. Я мать! Вы лучше скажите, кто вам разрешил использовать детей для ремонта школы, да еще во время каникул?

— Они работают добровольно.

— Мы знаем, как это делается… добровольно! Я всё равно этого дела так не оставлю! Сегодня же об этом безобразии будет известно в гороно.

— По-о-слушайте, гра-ажданка… — запинаясь больше, чем обычно, начал Куприянов. — Н-нельзя же…

Вета Семеновна повернулась и окинула летчика взглядом с головы до ног:

— А вы кто такой?

— Я такой же родитель, как и вы… — медленно ответил Куприянов.

— Ошибаетесь. Совсем не такой же… Я мать, а вы отец. Я знаю, как отцы относятся к своим детям. Да, да… И попрошу вас не вмешиваться в наш разговор!

— Останьтесь, Михаил Петрович, — сказал Константин Семенович, видя, что летчик, расстроившись, хочет покинуть кабинет. — Вам полезно. Гражданка Леонтьева, я очень занят и попрошу выслушать меня внимательно. Повторять я не буду. Меня назначили сюда для организации опытной школы. Естественно, что сейчас здесь многое изменится. Так, например, для всех школьников вводится обязательный ежедневный труд…

— Это еще что за новости!

— Школа переходит на полное самообслуживание. Дети сами будут следить за чистотой и порядком…

— Вы собираетесь сделать из них уборщиков!

— Подробней мы поговорим на первом же родительском собрании. Уговаривать и упрашивать мы никого не собираемся. Если вы намерены воспитывать сына барчуком и бездельником, я не могу запретить, но тогда вам придется взять его из нашей школы.

— И возьму!

— Пожалуйста!

— Но это мы еще посмотрим! Да, да… мы еще посмотрим, кто вам разрешит! Мой муж не какой-то там… — гордо произнесла Леонтьева. — Мы для вас или вы для нас. — Она открыла сумочку, чтобы поглядеться в зеркало, но от досады забыла об этом.

— Всё, гражданка Леонтьева? Больше у вас вопросов нет? — спросил Константин Семенович.

Очевидно, Вета Семеновна решила, что дальнейший разговор с упрямым директором будет без пользы. Она презрительно сощурилась, поднялась и, не попрощавшись, даже не взглянув на мужчин, вышла из кабинета с высоко поднятой головой.

— Ну как, напугала она вас, Михаил Петрович? — спросил Константин Семенович, когда в канцелярии хлопнула дверь и наступила тишина.

— Неприятно… Я три раза с-смерти в глаза смотрел…

— Это еще не самая худшая…

— Повоюем, если так, — с улыбкой и почти не заикаясь сказал летчик.

— Я думаю вот о чем, — задумчиво начал Горюнов, — откуда у нее такие взгляды? Странно. Родилась она и выросла в советское время и, очень возможно, в рабочей семье. Кто же вбил ей в голову такое пренебрежение к простому труду? Сама она додуматься, конечно, не могла… Можно объяснить лишь влиянием буржуазной идеологии… К сожалению, Михаил Петрович, среди родителей таких найдется не мало… Видите, какая сложная задача встает перед родительским комитетом? Детей воспитывать легче. Дети — мягкая глина: пальцами лепи. А родители? Это — часто твердый камень. Стальное зубило крошится…

В вестибюле, возле окна, стояла небольшая группа ребят шестого класса. В центре внимания Слава Леонтьев. Опустив голову, мальчик соскабливал с правой руки приставшую шпаклевку и исподлобья поглядывал на дверь канцелярии.

— Вот какая она у тебя вредная! — с огорчением проговорил Костя, несколько лет сидевший со Славой на одной парте.

— Она не вредная… — хмуро возразил Слава. — Она воображает…

Что «воображает» Вета Семеновна — было неизвестно, но никто из ребят не переспрашивал, не уточнял. Всем было понятно, что хотел сказать Слава.

— Жалко ей, что ли?

— Она расстроилась потому, что он перемазался, — объяснила девочка с черными и шустрыми, как мышки, глазами. — Посмотрите, говорит, на кого он похож! Даже нос у него… Ну-ка, покажи, Слава, нос. Ой, девочки! И верно. Смотрите, на носу краска!

— Это Валерка Сутягин его мазанул.

— Ну так что! Не отмоет, что ли? — презрительно сказал один из мальчиков. — Андрей Архипыч говорил, что керосином в два счета отмоется. У тебя есть керосин, Славка?

— Есть. В примусе остался.

— Она тебя всё равно домой уведет.

— А я опять убегу.

— Верно, Слава! Ты не спорь с ней. Пускай говорит, что хочет. Придешь домой, а потом отпросись в кино или куда-нибудь и беги сюда. Мы до вечера будем.

— Ну да, до вечера! Кто тебе разрешит?

— А сколько надо выкрасить-то! Все парты. Васильев говорил, что мы в три смены работать будем. А кто свободен, может стадион строить.

— Ой, девочки! Неужели у нас свой каток будет? Вот хорошо-то!

Твердой походкой Вета Семеновна вышла в вестибюль. Так ходят люди, принявшие важное решение. Оглянувшись кругом и еще раз убедившись, что воздух действительно насыщен запахом краски и олифы, а по полу разбросаны опилки, рваная бумага и битое стекло, она брезгливо передернула плечами. «Подумать только, и в этой грязи копошатся дети! Они дышат отравленным воздухом, пачкают одежду, руки и даже лицо!..»