Надпись была видна всем публично, её не могли не видеть присутствовавшие при казни ученицы Иисуса. Значит, тут Марк, скорее всего, точен. Но насколько был точен Понтий Пилат, отдавая соответствующий приказ? Этого мы не знаем. Проповедь Иисуса была гораздо более опасна для иудейской элиты, чем для римских властей, поэтому (см. подробнее главу 11) Евангелиям можно верить в том отношении, что Пилат действовал по просьбе или под давлением верхушки Синедриона. Но если Иисусу инкриминировали политические мотивы, то запросто могли и преувеличить его политические амбиции. Более того, поскольку вокруг Иисуса как учителя и чудотворца с аристократической родословной, несомненно, так или иначе витали мессианские чаяния, в основу приговора могли лечь не притязания самого Иисуса, а то, что говорили о нём многие окружающие. Полагаться в решении столь важного исторического вопроса, как мнение Иисуса о своём мессианстве, на мнение Понтия Пилата (или первосвященника Каиафы), весьма рискованно!

Вынести окончательный вердикт очень трудно. С одной стороны, важность титула Мессия для раннего христианства могла иметь место лишь в одном случае: если Иисус никогда прямо не отвергал титула «Мессия». Это может значить либо то, что он принимал этот титул с оговорками, либо то, что сам ещё не составил окончательного мнения о предназначенной ему роли. С другой стороны, исключительно важны следующие факты: Иисус не объявлял себя Мессией публично; Иисус не говорил об этом в беседе с учениками; Иисус вообще практически никогда не поднимал мессианскую тему — не пытался ни развеять ложные, с его точки зрения, представления, ни уточнить правильную концепцию мессианства. (Всё это привело к тому, что титул «Мессия» вообще отсутствует в таких двух ранних сборниках речений, как Евангелие от Фомы и источник Q.) На наш взгляд, отсюда можно сделать лишь один честный вывод: категория мессианства не имела для Иисуса существенного значения. Он не считал, что мессианство — это то, чем должны быть заняты умы и сердца его аудитории, и, видимо, его собственные ум и сердце тоже не были в эту сторону направлены. К народу он выходил с призывом обратиться к Богу, а не с призывом уверовать в собственный царский титул.

Возникает естественный вопрос: как же тогда он обещал престолы Двенадцати? Отметим два момента. Во-первых, у нас есть только одно его высказывание на сей счёт. Оно весьма показательно (см. выше главу 5), но всё же ясно, что Иисус не считал полезным углубляться в эту тему. Куда чаще можно встретить высказывания другого рода, например: «Кто хочет быть первым, будь из всех последний и всем слугой» (Мк 9:35). Иными словами, де-факто в веке сём руководящие должности Двенадцати превращались в необходимость больше служить и трудиться. (Примерно так: если ты премьер-министр, то засучивай рукава и работай впроголодь, отдавая нуждающимся последнее.) Во-вторых, говоря о престолах Двенадцати, Иисус не говорил о своём собственном престоле (как не говорил и о своём мессианстве). Этому можно найти разные взаимодополняющие объяснения. Немецкий учёный Герд Тайсен выдвигает такую гипотезу: «Дело не в том, что Иисус отвергал титул “Мессия”, — просто он был больше, чем Мессия: он дал статус и достоинство Мессии другим. Он переосмыслил концепцию мессианства: не какой-то один Мессия, а своего рода групповое мессианство». То есть функции помазанного Царя переходят к общине учеников, общине Двенадцати. А может быть, ещё и такой вариант: социально-политический статус правителей Иисус отводил другим (тут Тайсен прав) — ему же самому, как он думал, достаточно быть Сыном Божиим...

Здесь мы переходим на более лёгкую почву. За греческим словом «кюриос» («господин»; в Синодальном переводе применительно к Иисусу часто «Господь») стоит арамейское слово «марэ». Оно использовалось при уважительном обращении в широчайшем спектре случаев: это могло быть обращение к Богу, но в повседневной жизни оно сплошь и рядом являлось лишь примерным эквивалентом английского «сэр» или устаревшего русского «сударь». Например, в вышерассмотренном материале Q (Мф 8:19–20/Лк 9:57–58) Лука сообщает, что к Иисусу обратились словом «господин», а Матфей — что Иисуса назвали «учителем». Отсюда хорошо видно, что перед нами понятия близкие по значению.

Нет никаких сомнений, что к Иисусу так обращались — как к целителю, апокалиптическому пророку, наставнику и т. д. Крайне маловероятно, однако, что кто-либо при жизни Иисуса имел при этом в виду, что Иисус — это Бог.

Ранние христиане любили величать Иисуса самыми разными почётными титулами: Мессия, Господь, Сын Божий (но не Сын Человеческий), а впоследствии, начиная с конца I века, — даже Бог. Дело в том, что их (послепасхальная!) вера была христоцентрична: Иисус есть единственная дверь, ведущая к Богу, единственный Путь. (Наиболее ёмко и чётко сформулирует это богословие четвёртый евангелист.) С тех пор и до наших дней для традиционного христианства характерен христоцентризм.

Иисус же существовал в полном теоцентризме: в центре для него был Бог Израилев, и он был против того, чтобы рядом с Богом оказывался кто-то ещё. Иисус считал, что Бог возложил на него миссию колоссальной важности, — большей важности, чем на кого-либо из предыдущих пророков. Но он считал, что главное в этой миссии — не в том, чтобы стать главным самому, но чтобы сделать главным для людей Бога («Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы ему служили...» Мк 10:45). Именно поэтому он переключал внимание на Бога даже в тех случаях, когда уважительное обращение к нему, казалось, полностью отвечало его миссии и даже не выходило за рамки учтивости. Например, он встретил упрёком обращение к себе «благой учитель» (Мк 10:18). Он не называл себя Мессией, полагая связанные с этим титулом военно-политические ассоциации неуместными, а руководящую роль предпочитая передать своим собственным ученикам. Для него же самое главное было — богообщение, исполнение заповедей и ощущение себя Сыном Божиим. В особо торжественные минуты он называл себя именно Сыном, а не Мессией. А если какой-то титул и предпочитал для себя, то скромное название «Сын Человеческий», подчёркивающее его причастность Израилю, а в конечном итоге — и всему роду человеческому.

О последних днях Иисуса (апрель 30 года н. э.) мы знаем достаточно подробно: примерную хронологию, последовательность событий, некоторые диалоги, даже отдельные бытовые детали. Тем не менее для историка здесь есть целый ряд сложнейших вопросов, требующих решения. Например, предвидел ли Иисус свою смерть или арест и казнь стали для него неожиданностью? Что он хотел сказать своими действиями в иерусалимском Храме, переворачивая столы и изгоняя торговцев? Предсказывал ли он будущее разрушение Храма? Этим и другим событиям, произошедшим в начале последнего пребывания Иисуса в Иерусалиме, будет посвящена данная глава.