Комментировать этот отрывок с исторической точки зрения крайне сложно, если вообще возможно: разумеется, у нас нет ни малейшей возможности установить, что именно увидел или услышал Иисус. По всей видимости, чем бы оно ни было, Иисус впоследствии рассказал об этом ближайшим ученикам, и в конце концов через цепочку в устной традиции видение попало в Евангелие от Марка. В нынешней своей форме описание крайне стилизовано, то есть подчинено определённым литературным канонам. В частности, голос с неба (без сомнения, голос Бога) цитирует здесь Священное Писание, а именно Книгу Псалмов и Книгу Исаии. Посмотрим контекст этих отрывков:

Эти две цитаты-аллюзии непростые. Псалом 2 возник до вавилонского плена как коронационный гимн для царей Южного царства: он исполнялся при воцарении каждого нового царя Иуды самим царём и певцом-левитом. В основе лежит та идея, что давидический царь — сын Бога (ср. 2 Цар 7:11–16). Когда в VI веке до н. э. давидическая монархия прекратила своё существование, этот псалом стал всё более связываться с упованием на грядущего Царя-Избавителя, который наведёт порядок в Иудее, а заодно и в других народах («дам народы во владение тебе»).

Текст из Исаии — часть песенного цикла о Рабе-Страдальце (символизирует израильский народ, особенно праведников). Ранние христиане очень быстро отождествили их героя с Иисусом.

Отсюда вырисовываются смыслы, которые имеет в виду Марк. Марк хочет сказать, что, когда Иисус крестился, Бог сразу открыл ему его предназначение: с одной стороны, стать обетованным царём Израиля (Пс 2), а с другой — пройти путём страдания за народ Божий (Ис 42). Более того, крещение, возможно, рассматривается как своего рода акт мистического помазания, когда сам Бог провозглашает царское достоинство Иисуса.

Создаётся впечатление, однако, что Марк (или его источник) в богословских целях несколько упростил ситуацию, и переход от Иисуса-строителя к Иисусу — мессианскому пророку был менее внезапным. Мы знаем, что Иисус и Иоанн какое-то время общались, были знакомы, но о мессианском достоинстве Иисуса речь между ними не заходила. Кроме того, согласно одному из древнейших христианских текстов, Сыном Божиим Иисус был назван лишь после воскресения (Рим 1:3сл.). (Данный кусок из Послания к Римлянам намекает на то, что марковское описание представляет собой более позднюю стадию развития традиции. И поначалу тот же Пс 2:7 связывался лишь с воскресением Иисуса: Деян 13:33; Евр 1:5.) Конечно, вполне возможно, что отрывки вроде Пс 2:7 и Ис 42:7 обдумывались Иисусом, но сомнительно, что эти отрывки и идеи свалились к нему в одночасье как снег на голову.

Скорее всего, сразу после крещения Иисус ощутил лишь, что призван Богом к некой миссии, и эта миссия связана с миссией Иоанна. Он понял, что после встречи с Иоанном не может просто взять и вернуться к прежней жизни в Назарете. Но что делать? К чему зовёт Бог? В этом требовалось разобраться.

Приняв омовение в Иордане, Иисус не вернулся в Назарет, но не присоединился сразу и к ученикам Иоанна. Вместо этого он отправился в пустыню. Несомненно, он знал, что и Иоанн перед выходом на проповедь ходил в пустыню. Он также знал из священных Писаний, что некоторые библейские герои, которых призывал Бог, на какое-то время уединялись в пустыне (Моисей: Исх 34:28; Илия: 3 Цар 19:8).

Что произошло с ним в пустыне? Евангелие от Марка сообщает лишь о том, что он был там сорок дней и что он пережил там тяжёлые искушения (Мк 1:12–13). Евангелия от Матфея и Луки, опираясь на один и тот же источник Q, который они опять же слегка подредактировали, сообщают подробности. Прежде всего, они добавляют информацию, что Иисус взял на себя в пустыне очень строгий пост («постился сорок дней и сорок ночей»). Затем они сообщают о пережитых искушениях следующим образом:

У Луки последовательность искушений иная, но в остальном сходство почти дословное (Лк 4:1–13). Конечно, было бы крайне наивно считать это буквальным и точным описанием происходившего. Неужели же некий дьявол во плоти носил Иисуса по всей Палестине, ставя его то на крышу иерусалимского Храма, то на горные вершины, а попутно дискутировал с ним о Писании? Ясно, что такое понимание абсурдно. Эти фантастические детали плюс моменты стилизации (40 дней Иисусова поста перекликаются с 40 годами Израиля в пустыне) и параллели из истории религии (ср. искушения Гаутамы Будды) наводят многих исследователей на мысль, что этому рассказу вообще доверять нельзя и он целиком и полностью выдуман.

Доводы скептиков звучат резонно, однако не будем забывать два обстоятельства. Во-первых, внутренние борения часто описываются образно. Поэтому образно-метафорический язык в данном случае ничуть не означает, что за описанием не стоит реальный опыт. Во-вторых, для Иисуса пойти после крещения в пустыню было вполне естественно (он повторял путь Иоанна), и допустить наличие у него нелёгких, мучительных раздумий тоже естественно.

Другое дело, что здесь возникает проблема гораздо более сложная: как перейти от метафоры к историческому факту? Насколько соответствует каждое искушение тем борениям, которые реально переживал Иисус? Ясно, что никакой твёрдой методологии здесь нет и быть не может. Превратить евангельское описание в правдоподобное рационализированное повествование несложно, но нет чётких критериев. Возьмём, например, первое искушение: отражает ли оно просто терзания поста, аскетическое преодоление своей плотской натуры («не хлебом единым...»)? Или, как предполагает одно популярное толкование, Иисус размышлял о возможности направить все свои силы на решение социальных, имущественных проблем народа, отодвинув в сторону духовную составляющую? Или, наоборот, перед ним возникло искушение заняться удовлетворением исключительно личных, эгоистических потребностей? А может быть, вообще идея состоит в другом: Иисус засомневался в своём божественном призвании и боролся с мыслью попросить Бога о явном и материальном знамении? Или возьмём второе искушение («на крыле Храма»): идёт ли речь об опасности некоего мистического головокружения, мистического опьянения, которое сопутствовало необычному опыту во время крещения и последующей напряжённой молитве во время голодания в пустыне («бросься вниз», и ангелы «понесут на руках»)? Или, наоборот, возникает сомнение в отсутствии божественного попечения и желание продемонстрировать его самому себе? Или Иисус размышляет здесь о пути чудотворцев и колдунов (каковые существовали и в иудейском, и в эллинистическом мире): доказать что-то народу путём чудес и сенсаций? И вообще, сцена на крыле Храма — это сугубо образное выражение, или Иисус имел некий визионерский опыт? А вот ещё третье искушение («на весьма высокой горе»). Может быть, Иисус задумался о возможности для себя политического пути? Всю жизнь он прожил в провинции и работал простым рабочим на стройке. А ведь в жилах его течёт царская кровь... Не означает ли это, что ему нужно окунуться в гущу столичных политических интриг и попытаться стяжать себе престол? Или всё надо понимать в буквальном смысле слова, и то было искушение возможностью отвернуться от Бога Израилева, от самых базовых устоев иудаизма?