Скорее всего, Иисус закончил притчу на ст. 26. Ст. 27–31 представляют собой концовку, которую дописали ранние христиане: то ли Луке, то ли кому-то из его предшественников показалось, что подобный сюжет нуждается в добавлении, учитывающем воскресение и христианскую проповедь. Последняя фраза отражает разочарование евангелиста относительно результатов иудеохристианской миссии: слишком многие «не поверили» в необходимость отказаться от богатства, услышав даже весть о воскресении Иисуса. (Предполагается, что воскресение Иисуса подтвердило правильность того, к чему он призывал.)

Притча о богаче и Лазаре ясно показывает, какую основную проблему с богатством видел Иисус. Богатство плохо не само по себе не потому, что, скажем, Бог не хочет, чтобы люди хорошо ели и пили, — напротив, именно такие, вполне материальные, блага обещаны в будущем веке! — а поскольку избыток средств означает, что человек не делится. Иисус же ещё от Иоанна Крестителя (Лк 3:10–11) усвоил, что делиться, причём делиться много, — фундаментальная обязанность человека, желающего войти в Царство Божие.

Отметим также любопытный поворот темы возмездия: не предполагается, что спасённые (попавшие на «лоно Авраама») не хотят помочь богачам. Здесь мы видим тонкую грань: при этой жизни богачи могут помочь страдальцам, но не хотят это делать; на «лоне Авраама» спасённые праведники будут хотеть избавить бывших богачей от страданий («хотящие перейти отсюда к вам не могут»), но у них не получится это сделать (между адом и высшим миром пролегает «огромная пропасть»).

Ещё одна иллюстрация к теме отказа от имущества — притча о жемчужине.

Мораль прозрачна: для обретения Царства («сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют» Мф 6:20) следует расстаться с имуществом («сокровищем на земле, где моль и ржа истребляют» Мф 6:19). Формулировка со словом «продать» не случайна: обычный способ исполнить заповедь об отказе от богатства — продать его, а деньги раздать неимущим.

Таким образом, притчи о грядущем возмездии занимают важное место в проповеди Иисуса. Некоторые из евангельских притч о Суде, однако, Иисусу приписаны, причём находятся даже в частичном противоречии с его учением. Один из примеров — притча о разумных и неразумных девах.

Странная притча. В каких отношениях состоят девы и жених? Традиционная метафорика, описывающая будущий век, наводит на мысль, что все они должны быть его невестами. Но тогда получается, что он должен жениться на всех сразу?! Это невообразимо по еврейским и раннехристианским обычаям. Или у каждого из дев по одному жениху? Вряд ли, ибо упомянут только один, да и неясно, как толковать такое изобилие женихов на аллегорическом уровне. Если они спутницы жениха, то где невеста? Создаётся впечатление, что либо (менее вероятно) к евангелисту эта притча попала уже в испорченном виде, либо (более вероятно) чёткого соотнесения с бытовыми реалиями Палестины не предполагается.

Скорее всего, образы притчи основаны на распространённых в учёных и мистических иудейских кругах аллегорических толкованиях Песни Песен. Эта любовная эротическая поэма настолько красива, что даже аскетически настроенные учителя Торы не хотели от неё отказываться. Чтобы согласовать её с благочестивым обычаями, однако, они придумали ей аллегорическое толкование: мужчина — это Бог, а женщина — народ Израилев (или душа человеческая); детали любовной коллизии также получали иносказательное объяснение. (Интересно, что если в самой Песни Песен любовники не женаты, то последующие толкователи Церкви и Синагоги считали их мужем и женой или, по крайней мере, женихом и невестой.) По-видимому, тот факт, что дев в притче довольно много, указывает на то, что под девой имеется в виду душа верующего. Соответственно, описывается мистический апокалиптический брак: те души, которые трезвились и бодрствовали, сочетаются в небесном «браке» с Женихом (который здесь изображает Иисуса), а те, кто впал в расслабление, останутся вне торжества. Число «десять», видимо, здесь фигурирует как число еврейского «миньяна» (т. е. минимального количества членов молящейся общины). Намёк евангелиста: община (в данном случае иудеохристианская) делится на «разумных» (тех, кто ждёт скорого пришествия Мессии и готовится к нему) и «неразумных» (тех, в ком апокалиптическое ожидание ослабло). Масло в еврейских текстах часто символизирует благие дела (ср. Бамидбар Рабба 13:15–16). В ожидании Мессии иудеохристиане призваны неукоснительно соблюдать заповеди Торы...

Скорее всего, притча представляет собой творчество Матфея или его общины. Она отражает специфические проблемы христианства 80–90-х годов первого века, особенно задержку парусии (второго пришествия Иисуса), аллегорическое осмысление которой она предлагает. Вероятно, полемизирует евангелист и с ослаблением апокалиптических надежд в части иудаизма. Что сказал бы о морали этой притчи Иисус? Скорее всего, он одобрил бы призыв быть начеку в преддверии Царства («пастырская» проблема, с которой он сам сталкивался регулярно! Мк 13:33–37), но вряд ли ему бы понравилось поведение «дев», выставленных здесь в качестве образца. Их поведение по отношению к другим девам выглядит эгоистичным и своекорыстным. «Эгоизм дев, а также холодность и бессердечие жениха не отражают доброты и благожелательности, которая характерна для Иисусова благочестия. Они представляют собой настоящую пародию на его учение о щедрости и полной веры молитве» (Г. Вермеш). В какой-то степени автор притчи придерживается философии той части фарисейства, против которой были направлены вышерассмотренные притчи о блудном сыне, о мытаре и фарисее: лёгкая готовность довольствоваться только своим спасением (обратим внимание, как «разумные» девы отсылают «неразумных» прочь!). У Иисуса же, каким мы его видим в аутентичных притчах, основная забота была именно о грешниках, погибели которых он боялся.