— Уже Юлька, а не Юлия Васильевна?

— Ну, какая разница, Маш?

— Ну, хорошо, только почему ты мне сразу не сказал?

— Просто не хотел вдаваться в подробности.

— И это правильно. Зачем мне ваши подробности?

— Машка! Ты что ревнуешь? — удивился Никита.

— Вот еще!

— Ревнуешь-ревнуешь, — обрадовался он.

— Ну и ревную. Что, права не имею?

— Имеешь. Самое законное право. Потому что я твой мужчина, а ты моя женщина. И у нас полное равноправие. И я первый морду набью всякому, кто посягнет на мое имущество.

— Это я, что ли, твое имущество?

— Конечно! А то кто же?

— А ты, следовательно, мое имущество?

— А я — твое!

— Забавно.

— Это только звучит забавно. А на деле все очень серьезно.

— Имущество — это от слова отыметь? — продолжала интересоваться я.

— Машка, не цепляйся к словам, а? — взмолился Никита. — Давай уже поедем. Потом договорим, хорошо?

— Хорошо, — легко согласилась я и, взяв сумку со своими вещами, направилась к выходу.

Никита подхватил пакеты с провизией и двинулся за мной.

В Москве весна, пятница, вечер. Всюду пробки, давка, раздражение. Все хотят на природу. Глотнуть воздуха, водки, романтики. И мы вместе со всеми дружным потоком двинулись по направлению на север в леса, поля и огороды.

Добрались на удивление быстро. Дача находилась километрах в тридцати от города, недалеко от Истры. Места красивые и, как мне показалось, еще мало заселенные. Песок, сосны, небо. Заходящее солнце било мне в левый глаз, и я жмурилась от удовольствия.

В садово-огордническом товариществе «Протон» повсюду цвела сирень. Ее было так много, что чудилось, будто с неба спустилось облако и накрыло всю местность пушистым бело-розовым покрывалом.

Мы подъехали к добротному деревянному дому с голубыми наличниками и флюгером на крыше. Навстречу нам вышел Антошка. Вернее, вышел здоровый толстый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой и усами, но он так был похож на героя детского мультика, в котором рыжий Антошка не хотел копать картошку, что я невольно заулыбалась и очень обрадовалась этому сходству.

На сердце отлегло и стало спокойней. Я не очень люблю незнакомые компании. Долго привыкаю, прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.

— Никита! — заорал хозяин, раскрывая объятья. — Наконец-то вы приехали!

— Здорово, Антон, — приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.

Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?

— А это, как я понимаю, девушка Маша? — сказал Антон.

— А вы откуда знаете? — глупо спросила я.

— От верблюда Никиты, — счастливо заулыбался Антон, — можно я вас поцелую?

— Эй, поосторожней, — предупредил Никита, обнимая меня за плечи, — это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.

— Вот так всегда, — обиделся Антон, — опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.

— Не прибедняйся, — усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.

— Ну да, я такой, — легко согласился Антон, — последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?

— Что вы, — засмеялась я, — нисколько.

— Верь ему, Маша, — сказал Никита. — Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.

— Не соблазню, не бойся, — успокоил Антон. — Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.

— Правда? — удивилась я. — А что тогда у меня на лбу написано?

— А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.

— Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? — Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.

— Я лично ничего не вижу, — спокойно ответил Никита.

— Молодой еще, — сказал Антон, — глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.

— Мань — ты лампочка, — засмеялся Никита, — я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.

— Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, — рассердился Антон.

— Почему? — опешила я.

— Потому что Маня — это какое-то кошачье имя.

— Не кошачье, а рыбье, — встрял Никита. — Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.

— Идиот! — обругал друга Антон. — Кто же рыбу именем любимой женщины называет?

— А что тут такого? — не понял Никита.

— Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю… Как вы его терпите, Машенька?

— Обыкновенно, — отозвалась я. — Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.

— Правда? — обрадовался Антон. — Это хорошо. Значит, мы с вами одной крови. Я тоже обожаю кошек и котов.

— У меня даже дома есть кот Беня.

— Беня, потому что Крик? Это из Бабеля?

— Точно, Бенециант Крик.

— Здорово. А у меня два кота. Вернее, кошка — Мышь и кот — Подсолнух.

— Как странно, — воскликнула я, — кошка и она же мышь?

— Просто она серая, как мышь. Я подобрал ее позапрошлой зимой. Она кашляла под дверью, как ребенок. Я потом ее месяц молоком с медом отпаивал. Думал, не выживет. А она не только выжила, но и еще Подсолнуха мне родила. Вы его увидите, он такой же рыжий, как и я. Я своего рода его крестный отец.

— Подсолнух — это как у Ван Гога?

— Точно, — засмеялся Антон.

— Ну, спелись, — проворчал Никита. — А кормить нас в этом доме собираются?

— А то как же, — спохватился Антон, — я уже и самовар поставил, мясо в духовке стынет… Идемте в дом.

Дом изнутри оказался больше, чем это представлялось снаружи. Большая гостиная, она же мастерская, она же кухня, была светлой и просторной. Потолок высокий, метра четыре. Второй этаж нависает балконом, и на него ведут две боковые лестницы. По стенам всюду картины.

— Поднимайтесь наверх, там две спальни, выбирайте любую, я все равно сплю внизу, — сказал Антон.

— Тогда мы твою займем, — обрадовался Никита. — Маня, ты сейчас удивишься, там такая кровать…

Кровать действительно была необыкновенная. Тяжелая, дубовая, явно антикварная, с резными шишечками и башенками и такая высокая, что, казалось, забраться на нее можно было только с помощью лестницы.

— Ни фига себе, — остолбенела я. — И как ее только сюда втащили?

— А ее сначала втащили, а потом стены делать начали.

— Здорово! — Я, подпрыгнув, с размаху плюхнулась на покрывало.

Никита, пролетев мимо ласточкой, приземлился рядом.

— Вот мы и дома, — сказал он. — Хочешь такой дом, Мань?

— Очень!

— Представь, — мечтательно заговорил Никита, — мы с тобой, наши многочисленные дети, твой кот, моя рыба… Собаки, лошади, куры, кабаны…

— Кабаны-то зачем?

— А как же, Мань? Я мясо люблю. Мы сначала будем выращивать кабанов, а потом будем их лопать.

— И тебе их не будет жалко?

— Конечно, будет. Все-таки члены семьи. Но голод, как говорится, не тетка.

— А кур мы тоже будем лопать?

— А кур мы пустим на яйца. Я просыпаюсь, а ты мне завтрак на подносе, а там яйца всмятку, шесть штук, и желтки у всех оранжевые. Красотища!

— А дети как же?

— А детей у нас, Мань, будет много. Две девочки и два мальчика.

— Зачем столько?

— Чтоб были.

— Это что же, мне каждый год рожать прикажешь?

— Ну, хотя бы через год по штуке.

— Никита, я же толстая стану, грудь по колено отсосется. Ты меня любить перестанешь.

— Не перестану. Я буду ползать по тебе и удивляться, неужели это все мое?

— Га д какой! — закричала я и, схватив подушку, стала лупить его по чему попало.