Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Если разворотил казенный толчок, учти, сам же и отремонтируешь! Даже стекла в окнах зазвенели! — предупредил сержант.

Прогремело еще раз.

— Ну и вонизма у тебя, — сказал сержант, удаляясь на безопасное расстояние. — И что же ты сожрал?

— Да говорю же: пирожок.

— Я тоже был дураком — месяц в госпитале после пирожка провалялся.

— Мне тоже бы к врачам, ножом режет внутри, — жаловался Иван Петрович.

— Давай заканчивай и звоним в медпункт.

— Легко сказать: заканчивай, — но это уже говорил двойник, показывая Ивану Петровичу, чтобы тот натягивал штаны и становился за дверцу.

— Слушай, сержант, а у тебя, должно быть, огромадный медицинский талант, — хвалил двойник сержанта. — Только сказал, мол, давай заканчивай — и отпустило. Это же надо — даже понос умеешь заговаривать. Как рукой сняло! Тебе надо в медицинский идти или хотя бы на трехдневные курсы экстрасенсов-целителей. Не жить будешь, а в роскоши купаться.

— Смотри-ка, — улыбался довольно сержант. — На самом деле повеселел.

Как только они ушли. Иван Петрович выскользнул из кабины и, не поднимая головы, покинул ментовку, смешался с пассажирами, а потом шагнул в ночь. Прыгнул в пустой, неизвестно откуда взявшийся автобус восемьдесят пятого маршрута, идущего в Останкино, и сел поближе к выходу, чтобы в случае чего, сразу же слинять.

И тут пошел видео репортаж из вокзальной ментовки. Там откуда-то взялся солидный, с талией памятника Карлу Марксу напротив Большого театра, милицейский генерал-лейтенант. Иван Петрович вспомнил — тот жил тоже в Останкине, ходил вначале с крохотными для его могучих плеч капитанскими погонами, потом, кажется, афганил, и наконец стал появляться на экранах телевизора в качестве начальника главка по охране общественного порядка. Разная публика, обнаглевшая от безнаказанности, клевала его с утра до ночи за то, что он хотел обуздать разбушевавшийся беспредел. Поэт и фамилию его вспомнил — Калачев, и имя-отчество — Эдуард Васильевич. Генерал, известно, 19 августа был рядом с министром Пуго, который несколькими днями позже застрелился с женой. А Калачева понизили в должности, назначив начальником транспортной милиции. И теперь он грозно вопрошал младшего лейтенанта:

— Ты кого тут бомжарой называл, а? Ты кому это говорил — не фесдипи?! Защитника Белого дома, героя августа, обижать?

«Генерал» взял удостоверение Вани-бульдозериста, потряс им перед носом милиционера и спрятал в нагрудный карман. Младшой держал дрожащую руку у козырька, что-то бормотал насчет своей вины, а по лицу у него даже позавчерашняя выпивка струилась.

— Где ты был 19 августа? — задал вдруг супермодный вопрос «начальник».

— Отдыхал после дежурства, товарищ генерал.

— Как это — отдыхал? В стране революция, а он пузо кверху в каком-нибудь Серебряном Бору да, небось, с бабой и бутылкой. Вон она, водочка, как из тебя выходит. В революцию — отдыхать?! Это же надо до такого додуматься! А для кого — революция, а?

— Не могу знать, товарищ генерал.

— Вот это мудрый ответ, — усмехнулся «начальник». — Но передай по команде: десять суток домашнего ареста. И больше мне во время революций не отдыхать! Вообще не расслабляться!

— Есть десять суток домашнего ареста.

И младшой, не разгибая правой руки, остекленевшими глазами смотрел вслед уходящему «генералу».

Как только репортаж из ментовки закончился, Иван Петрович непроизвольно проверил нагрудный кармашек — удостоверение Вани-бульдозериста словно никуда оттуда и не отлучалось.

Глава семнадцатая

Декрет Висусальевич провел в реанимации всего сутки, но супруга из этого факта сумела выжать ворох положительной политики. Сложилось мнение, что в самый ответственный момент жизни государства глава Шарашенского уезда оставался на боевом посту, принимал глубокие демократические и храбрые реформаторские решения. Не раздумывая, отверг притязания на власть путчистов из ГКЧП, душой и сердцем поддержал президента Бобдзедуна и опечатал большими сургучными печатями собственный партийный кабинет (это стало широко известно, когда члены ГКЧП были уже в кутузке). Поддержал всем сердцем да так, что оно и не выдержало накала преданности.

Однако Декрет Висусальевич уже на второй день, презрев хворь, появился в шарашенском Белом домике и собственноручно сорвал большие сургучные печати, тем самым открывая еще более широкий простор для глубоких и смелых демократических реформ. Он лично утвердил состав оргкомитета по подготовке и проведению исторического окурултая-икувырк Ошараш-Ишеварнадии, то есть съезда со всей земли ошарашей и ишеварнадов для решения вопросов снизу. Хватит душить всех генеральной линией, настало время верховенства низов над верхами! Шарашенска над губернией, а губернии — над самим Лимитградом.

И в этот решительный момент его хотели упрятать в номенклатурный санаторий? Появились в общественном обороте достоверные сведения, что некоторые силы в центре и губернии пытаются устранить его от руководства уездом в судьбоносный период времени, опасаясь, что он всегда будет умело и последовательно защищать интересы земляков, а не вышестоящей бюрократии. Поэтому он потребовал созвать авторитетный консилиум, чтобы доказать недоброжелателям, что не нуждается в лечении, а тем более в номенклатурном санатории. По примеру Бобдзедуна пересел на старый и ржавый «Москвич», а консилиум потребовал провести в родной шарашенской больнице. Правда, в ожидании консилиума ушел на несколько дней отпуск за свой счет, но продолжал незримо стоять на капитанском мостике и крепко держать в руках штурвал возрождающейся государственности Ошараш-Ишеварнадии.

Все эти новости Декрет Висусальевич узнавал первым, поскольку прежде, чем они становились достоянием гласности, Кристина Элитовна докладывала ему. При этом держалась с ним начальственно, как и положено главнокомандующему.

— Чтоб ты делал без меня? И сиди дома, никуда не рыпайся. Не поднимай телефон, не принимай никого. И ни капли — знаешь, что имею в виду. Вдруг понадобишься — а ты лыка не вяжешь. Должен находиться в полной стратегической и тактической готовности. Сама разберусь, кого надо принять и кому позвонить.

Так она инструктировала его каждый день, пока всем стало ясно, что Бобдзедун оказался сверху и надолго. Но Кристина Элитовна не торопилась освобождать супруга из-под домашнего ареста, тем самым давая возможность Ширепшенкину и Собакеру, двум сильным вассалам Грыбовика, проявить себя. Они должны были обнаружить свои намерения, вне всякого сомнения, войти в столкновение друг с другом с тем, чтобы Декрет Висусальевич, поддерживая их поочередно, смог держать ситуацию в уезде под контролем.

Кристина Элитовна была странно неравнодушна ко всем женщинам-правительницам и женам государственных деятелей, начиная от Клеопатры до супруги генерального президента М. Дойчева. Она им завидовала и ненавидела их, считала дурами набитыми, способными лишь приносить несчастье своим мужьям и государствам. Уважала она лишь легендарную Эсфирь, мудрую еврейку и жену одного из восточных правителей. Однажды тот бессонной ночью признался супруге: два его ближайших вассала набрали такую силу, что это грозит целостности государства. Кому-то из них надо рубить голову. Один вассал был из евреев, а другой — нет. Мудрая Эсфирь кому посоветовала отрубить голову? С тех пор пошел обычай командировать в постель выдающимся правителям свою Эсфирь… Кристина Элитовна не хотела никому рубить голову — без топора страшная бескадрица, дурак сидит на дураке и дураком погоняет. Взять того же Декрета Висусальевича — интеллект на нуле, когда-то Брежневу поверил, что брови растут от молдавского коньяка! И выжрал его столько за эти годы, что не волосы, а виноградник должен был получиться из бровей.

А жена М. Дойчева? Такая, расхваливали, умница, он без ее совета ничего не предпринимает… Шеи не двух, а пятнадцати вассалов просили топора — развалила страну за несколько лет сладкая парочка. А ведь евреев в Лимитграде полно, даже возвращаться назад стали, получая прозвище дважды евреев этой страны. И всё не на кого было опереться? Это в Шарашенске насчет евреев как шаром покати — никогда их тут не было и не предвидится, разве что только один залетел в эти края — товарищ Валдайский, кстати, приемный папаша академика науки Около-Бричко. Да и то оставил о себе за годы коллективизации страшную память — по сравнению с ним даже немцы в войну были милосерднее. С тех пор евреи в Шарашенске и не приживались. Поскольку их здесь не было, то и антисемитизму неоткуда было взяться. И модному ныне диссидентству. С большим трудом Грыбовик провел в депутаты Давида Бундовца, хотя тот, как выяснилось, с рождения был Мыколой Перекатиполе. А в Шарашенске откопал себе секретаршу с еврейским именем, но Цецилия Антоновна оказалась мордовкой.

28
{"b":"135481","o":1}