утратит прежние права.

И прежде истины избитой,

как цвет, осыпались слова.

Жасмин, жасмин, своим дыханьем

он очищает небосвод.

И поневоле мы стихаем,

молчаньем опечатав рот.

Куст нагибается от ветра.

Жасмин, расцветший под окном,

явил себя и ждёт ответа,

задумываясь об одном.

О главном он напоминает,

непритязателен и прост, –

о том, что жизнь совсем иная

находит свой ответ у звёзд.

Сад тишины

Кто-то невидимый бродит в саду,

трогает ветки, целует кусты

и увлекает к цветенья труду.

Шепчет мне сад: это ты, это ты.

Он принимает как друга меня,

он исцеляет молчаньем своим.

Мне на ладонь опускает, звеня,

луч тишины –  в нём раскаянье зим,

в нём изумления первый росток,

память о том, что и жизнь коротка.

Почки пружинной спиральный виток,

свет, утаённый в ладони цветка.

В травах тропинка. И сад тишины.

Тянется ветка –  меня защитить.

Все остальные пути сожжены.

Сад тишины. Путеводная нить.

Музыка сада и слово его –

в сердце прозрачном, растущем,

как луч.

Вот и минуты моей торжество:

Сад тишины... Он плывёт из-за туч.

Миларепа2

Тёмно-синее небо

 с оранжевой лентой заката -

это яркий хадак3 Миларепа

 поднёс небесам.

Драгоценными звёздами слово

Тибета богато.

Над отрогами гор есть

построенный мысленно храм.

Он поэт и отшельник.

Пещерный жилец Миларепа.

Он служитель единственный

 щедрого дара небес.

А мирские слова осужденья

звучат так нелепо,

словно маленький кто-то

 в открытое ухо залез.

– Где алтарь твой и книги,

где чётки твои, Миларепа?

Нищ и наг, ты пугаешь

обличьем ужасным своим.

Ты ходячий скелет, твоя кожа висит,

 как отрепья.

Возвращайся в долину.

Мы всё тебе, бедный, дадим.

И еду, и одежду. Пусть скромное,

 всё же жилище,

и мирские заботы.

Детей нарожает жена.

Ты питаешься только крапивой,

 убогий и нищий.

До костей твоя жалкая плоть,

тлея, обожжена.

Не хадаки из шёлка поднёс

 Миларепа — закаты.

Озарение... Проникновение

в ясную суть.

Знает он, только Чистые Земли

бесценно богаты.

Храм молитвенной ночи в горах.

И ему не уснуть.

Синий воздух густеет,

 окрашенный блёстками мысли.

И в летящих потоках –

  открытая мудрая весть.

И мосты из небес,

словно радуги, вспыхнув, провисли.

За стеной тишины –  там! –

 нежнейшая музыка ЕСТЬ.

Он родился простым человеком.

 И долю земную,

чтоб в другое рожденье уйти

 через смерть,  он прервал.

Он себя породил. Сам себя!

Я, тоскуя, ревную:

как посмел, как он смог

воплотить божества идеал!

Баир ДУГАРОВ

***                                                                                                                                                       

Любовью, памятью я жив на свете,

и я несу, как завещанье, свет

всех тех, кого уж нет тысячелетья,

кого вчера лишь только нет.

И если мне под этим небосводом

дано любить и помнить много лет,

то лишь затем, чтоб я озвучил словом

молчанье тех, кого уж нет…

***

Как примирить звезду и быт,

гром роботов и дробь копыт,

монаршей милости тавро

и дар перуновый – перо?

Как примирить звезду и быт?

Поэт, уткнувшись в снег, лежит

у Чёрной речки роковой,

и коммерсант Артюр Рембо

качает грустно головой.

Эхо

Два полушария Земли –

словно две первозданные юрты,

дымкой галактик одетые,

 слитно в пространстве плывут.

Утро кентавровых саг,

золотые уста Заратустры,

ультрамарин поднебесья

 и вещей травы изумруд.

Эра могучих сказаний

зачем мою песню тревожит?

Эхо анафор степных

 ощущаю дыханьем своим.

Лад стихотворный – от родины.