Тем не менее дискуссия о государственном языке и русской языковой культуре, всколыхнувшая общество, – показатель того, что обществу вовсе не безразлично, что с ним происходит. Сами авторы Закона о государственном языке разводят руками: мол, готовили проект Закона о русском языке как государственном, а получился Закон о государственном языке. Но отдельного «государственного языка» как такового нет и не может быть. Он существует лишь как совокупность определённых стилей национального языка в определённых областях его применения. Вот почему закону необходимо вернуть прежнее название: ведь все мы пока ещё живём в стране, где количественно преобладает русское население и именно русский язык является гарантом сохранения культурной идентичности государства Российского.
Да, демографическая катастрофа, да, смятение в умах и растерянность из-за утраты чётких духовно-нравственных ориентиров. Но всё это, если иметь политическую волю, преодолимо. Преодолимо, если будем помнить главное: защита русского языка начинается с защиты его носителей. Вот цифры, приведённые ректором МГУ Виктором Садовничим. Уже через 10 лет русский язык обгонят французский, хинди и арабский. Через 15 – португальский. А к 2025 году русскоговорящих будет вообще вдвое меньше.
Русский мир, русская цивилизация сокращаются, словно шагреневая кожа. Сегодня в наших вузах учится всего лишь 6700 студентов из стран СНГ! Бывшие союзные республики отдают явное предпочтение не нашему, недавно ещё лучшему образованию в мире, а университетам и колледжам стран дальнего зарубежья. Всё это обязывает нас рассматривать Закон о русском языке (позвольте всё же хоть на минуту вернуться к его изначальному названию) и в этой плоскости. Думается, в этой плоскости в первую очередь.
Есть мнение, что в законе не определены содержание и границы самого понятия «государственный язык». Это так. Лишь определившись, что государственный язык – это литературный язык, применяемый в официально-деловых, а не межличностных отношениях, мы перестанем спорить вокруг да около, перестанем путать его с художественным и собственно литературным языком, который даже в своём усреднённом варианте постоянно обогащается просторечием, жаргоном и даже арго.
Правда, попутно возникает другой вопрос: а уместно ли вообще употребление ненормативной лексики в средствах массовой информации и в художественных произведениях, а если – да, возможно ли регулировать этот процесс без ущемления свободы творчества, свободы слова? Вопрос весьма сложный, и без широкой дискуссии здесь не обойтись.
Закон декларирует право наших граждан на защиту и развитие языковой культуры. Но что сие означает на практике, какие юридические механизмы необходимо выработать, чтобы реализовать это право в реальной, а не выдуманной жизни?
Вот, к примеру, человек матерится в метро. Что, прибежала милиция? Да она сама матерится. Я недавно смотрела фильм, посвящённый стражам порядка. Так эти стражи «порядка» на таком великом и могучем изъяснялись, что хоть уши затыкай. А мы всё удивляемся, почему у нас даже пятилетние дети строят фразы из одних матерных слов. Недавно один известный учёный заявил, что сленг, матерщина ныне стали «признаком буржуазности». Но такая ли «буржуазность» – цель нашего общества?
Никто не призывает законсервировать русский язык и речь вовсе не о том, что возмущённый человек не может выругаться. Речь о том, что языковое поведение не должно оскорблять общественную мораль, которая, как известно, величина переменчивая. Каково общество – такова и мораль. Но ведь можно сказать и по-другому: какова мораль – таково и общество. И здесь надо начинать с самого начала – с семьи, дошкольного и школьного воспитания, с возвращения литературы в сферу образования, с уроков по этикету. Просто фиксацией существующих в реальности изменений академической и вузовской науке не обойтись – она обязана занять позицию, координирующую действительно живые и действительно языкотворческие процессы, ограждая культуру от вульгаризации и разрушения.
В первую очередь сказанное касается весьма спорного 3-го пункта статьи первой закона о том, что языковые нормы должны утверждаться правительством. Конечно, это глупость. Да, они должны утверждаться правительством, но по представлению общественного Экспертного совета, состоящего из представителей научных учреждений и вузов, творческих союзов и СМИ, деятелей культуры и науки. Нужны не только учёные-филологи, но и писатели, журналисты, учителя, актёры… И только после того, как они всё обсудят и придут к согласию, и следует выходить на правительство, а правительству – прислушаться к ним. В противном случае мы будем иметь что имеем. Я имею в виду так называемые словари Фурсенко, утверждённые приказом Минобрнауки № 195 от 8 июня с.г. Само название приказа «Об утверждении списка грамматик, словарей и справочников, содержащих нормы современного литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации» говорит о необходимости издания именно нормативных словарей. Но если мы обратимся к словарям, получается, рекомендованным этим приказом и школьникам, и госслужащим, и преподавателям, то убедимся, что никакого отношения к словарям нормативным они не имеют. Так, к примеру, в Словаре ударений русского языка Резниченко И.Л. (М.: АСТ-ПРЕСС, 2008) официальная норма ударения уравнивается с просторечной, устарелой или свойственной определённым социальным слоям.
Нет спору, это прекрасные словари, но соответствуют ли они постановлению правительства Российской Федерации от 23 ноября 2006 года № 714, в частности, следующему его определению: «…Под нормами современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации понимается совокупность языковых средств и правил их употребления в сферах использования русского языка как государственного языка Российской Федерации»?
Язык – это своего рода одежда человека. Государственный язык – это деловой костюм с галстуком. В таком костюме мы идём с догово’ром на официальные переговоры, в МИД, в зарубежное посольство представлять свою страну.
Нам говорят: да ну! Ведь ходят же люди на рыбалку или на пляж в цветастых шортах и в кепке от солнца. Да, ходят. Но пойдём ли мы в таком прикиде с «до’говором» на официальные переговоры в ООН?
Другой пример: йо’гурт/йогу’рт. Вот дама из былых времён в кринолине и шляпке вкушает йогу’рт (устарелое) – вполне нормально. Но наша современница, представительница фирмы-производителя, наденет всё же деловой костюм и пойдёт на переговоры по поставке всё-таки йогурта.
Нам постоянно пытаются внушить: дескать, всё это ерунда, шумиху подняла пресса. Хотят люди говорить «зво’нит» вместо «звони’т» – пусть говорят. Сама жизнь разрешит, какая норма привьётся, а какая – нет. На самом деле этот конкретный случай свидетельствует о серьёзной проблеме. Разрушение культуры начинается с разрушения языка. И когда руководитель государства призывает «углу’бить перестроечные процессы», это дискредитирует саму идею государственности. Когда чудо нашей лингвистики Виктор Степанович Черномырдин утверждает, что «мы сегодня живём так, что нам будут завидовать потомки», поневоле задумаешься: а каково же будущее наших потомков?
Теперь о самом спорном пункте закона, вызвавшем противодействие почти всех академических институтов, – о так называемом запрете на иноязычные заимствования. Если мы внимательно вчитаемся в этот 6-й пункт статьи первой закона, то увидим, что запрет введён не на все заимствования, а на иностранных дублёров русских слов. И это правильно. Нельзя подменять наше живое слово его неадаптированными двойниками, если, конечно, мы сами не хотим оказаться иностранцами в своём отечестве. Бездумные заимствования не только выхолащивают язык – они разъединяют общество, ставят барьеры между его стратами.
