В вечерние часы за самоваром Корины рассказывали друг другу о минувшем дне. Это вжилось еще при дедушке Даниле. А может и к нему перешло от его дедушки. Иван говорил, что делалось в мастерских и в конторе. Дмитрий Данилович досказывал. О мо-ховской ферме — Анна Савельевна. Но так выходило, что все эти разговоры шли не о своем доме, а о происходящем около каждого где-то на стороне. Единой жизненной заботы вро-де как и не было ни у кого.

Светлана ловила все эти рассуждения в свой диктофон. И сама рассказывала о школе и своих учениках. Школьники, как губка влагу, впитывали в себя все, что видели вокруг. И сами играли в жизнь взрослых. Через детей как бы угадывался и твой завтраш-ний день. Порой создавалось такое впечатление, что дяди и тети тоже играют в свою не-настоящую жизнь. Этой игрой и прикрывают унылую повседневность, в которой они по-муравьиному копошатся в куче мусора. Светлане, новому человеку в деревне, это особо бросалось в глаза. Коли сам человек не понужден быть лучше, то чем из таких, как он, станет человеческий мир. А ведь каждому дан свой особый дар. И губить, глушить его в себе — грех великий перед Творцом. Но вот все озабочены лишь одним — как бы день про-жить-скоротать. И берет над тобой верх привычка торгаша — хоть ногтем мизинца да на-жать на чащу весов и обмануть ближнего. Этому опять же оправдание: "Честным быть — дураком слыть". А не о том ли это мужике было сказано: "Дай ему трактор и он скажет: я за коммунию". Колхозная деревня давно уде отракторена, и в коммунию ее втюрили це-ликом и полноќстью, а она отчего-то год от году "глупеет" и хиреет от лени. Не отпускали Светланы слова Старика Соколова, сказанные перед

картиной "Ходоки", висевшей в музейной комнате: "А Ленин-то, каким оно был к нам, таким и показан". Вроде и не было ничего осудного в этом высказе… А если поразмыс-лить? Сами-то мужики перед вождем выказаны какими-то ушибленными, как вот и солдат с ружьем… Светлана пересказала Ивану слова Старика Соколова о картине "Ходоки". Иван удивил ее ответом, найдя схожесть этой картины с классической картиной "Охотни-ки". "Только там все натуральней, по обстановке, и собаки, и ружья…" Под впечатлением разговоров за столом, перед внутренним взором Светланы как-то само собой всплыл эпи-зод из фильма "Ленин в восемнадцатом году". Там вождь был живым, двигался, гоќворил с мужиками своим языком. Речь шла о кулаке, кровопийце. Вершитель революции показан пророком, угадывающим все наперед. И ват сегодняшние мы свидетели его угадок… В фильме-то он оказался не то что не пророк, а уступающим в провиденье этим самым хо-докам. Он сам — как бы и есть тот кулак, которого призывает уничтожить. Криком, напо-ром, старается доказать мирскому ходоку, что кулак — мироед. А мужик со своим уверо-ванием: "Кулак — это труженик, а бедняк — лодырь, от него вред, погибель с ним". И тогда вождь, не убедив ни в чем ходока, чуть ли не с матюгами прет на него, орет ему в лицо: "Хлеб отберем, так и скажите, понятно". И ходок на свой манер ответил, выказав свою воспитанность: "Понятно"… А вот что понятно-то?.. Что те, от кого один вред, — и будут верховодить… Так все и вышло, как напророчил не вождь, а мужик. И это уже понятно будет всем, кто вновь посмотрит знаменитый фильм. И скажет себе: "Король-то — голый". В фильме не сказано, что стало с наивными ходоками, но зато мы знаем, что стало с "ку-лаком"… И воззывается недоумение: почему и как этот фильм могли тогда пропустить, а теперь не показывать?.. Объяснение было в одном: великая ложь принималась и принима-ется за великую правду. И вот время как бы все и расчистило: мужик — в правде, вождь — в грехе. Сколько мы увидим и правды, и греха в нашей литературе и искусстве, если заново все просмотрим и прочитаем с открытыми глазами…

3

Как-то раз к механизаторам Большесельского колхоза зашел слесарь мастерских сельхозтехники Антон Ворона, внук высланного в "то время" моховского мельника Воро-нина. Зашел не просто, а с направлением от редакции районки "Зари Коммунизма".

Иван давно знал Ворону. О бывшем мельнике в доме Кориных частенько заходили разговоры. Мельница Ворониных и после войны служила исправно колхозному люду. Младший из сыновей старшего Воронина и шестидесятых годах наведался полутайно из мест ссылки в свои места. Взял с собой и сына, Антона. Выстав из машины в лесочке на-против Мохова, через поле двинулись к своему ветряку, махавшему крыльями, как и раньше. Вроде из любопытства случайным путникам захотелось взглянуть на старушку мукомолку. Молол дед Галибихин. Узнав по приметам сына мельника, воскликнул удив-ленно-радостно: "Никак Ворона!" Повел его с сыном к дедушке, как все звали Данила Иг-натьича, моховского председателя колхоза. Таиться вроде бы и нечего, но дед Галибихин, конфузясь, все же спросил для уверенности:

— Надесь, вид-то имеешь?..

Иван смутно помнил приход Антона Вороны со своим отцом в их дом. Погостили три дня и уехали с Богом, как сказала бабушка Онисья.

Позапрошлым летом, уже без отца, Антон забрел на родину своих предков. В бо-родатом парне трудно было признать щуплого мальчонку. Самого Антона, кроме пока-занного ему отцом бывшего их ветряка, ничего вроде бы и не связывало с Моховым. На этот раз и ветряка не было. Где он стоял — чистое поле. Но это когда ты тут, в самом Мо-хове, все бывшее настоящим вытесняется. А если вдали от него, то ветряк в поле так и вертится, и призывает к себе, взмахивая крыльями.

Антон родился в Сибири, в местах ссыльных. Но как внуку изжить скорбь деда. Зналось одно: "В неволе живем". Внука и тянуло к воле, из этой, может уже и мнимой, де-довой неволи. Колесил по Руси, менял специальности. Тоска влекла парня к отчему пре-дел где виделось свое крылатое ветрило. Дом Кориных тоже запомнился. Пря-мо и при-шел к ним. Попросился переночевать и прожил неделю. Хоромину Ворониных перевезли в райцентр сразу после их высылки. Отец, когда ехали в Мохово, указал Антону на одно строение. Потом, когда возвращались подошел к нему и сказал: "Запомни сынок, это наш дом". Слово бывший отцом не выговорилось. Тогда Антон не принял это блиќзко к сердцу. А тут, в этот приезд, защемило. Расспрашивал дедушку Данило, где и как их дом стоял в Мохове. Побродил по округе, по берегу реки, побывал на Татаровом бугре, о котором ему рассказывал свой де-

душка, там, в Сибири, как о бесовском месте. Из родичей Ворониных никого не оста-лось в родном краю. Кого-то выслали, кто-то сам уехал. И неожиданно для себя, Ворона устроился слесарем в мастерских сельхозтехники, контора которой размещалась в быв-шем их доме. Написал своему деду. И дед попросил его обиходить могилы Ворониных. С отцом тогда не успели, только на месте побывали. Все заросло тополями. Забота о моги-лах предков и свела Ворону с Симкой Погостиным. Возле крыльца дома Ворониных ле-жал синий валун. Его привез дед с поќля, от своей полосы. Антон раскопал этот валун, и они с Симкой перевезли его на погост, на могильное место Ворониных. Антон выбил на камне крест и слова: "Покои Ворониных". Камень огородили железной оградой.

Антон, как он о себе сказал, блудил стишатами. Попечатывался в районке, "Заре Коммунизма", иногда и в областной газете, даже и в журналах. Подписывался не полной своей фамилией, а как прозвали в Мохове его отца — Ворона. Так при встрече на мельни-це и дед Галибихин отца и назвал. Это Антону и запомнилось.

Побывав несколько раз с Симкой Погостиным в мастерских Большесельского колхоза, Ворона сказал Ивану:

— А у вас хорошо, интересно, может к вам и попрошусь… И вот на занятия в класс Ворона пришел с заданием от редактора районки написать очерк о большесельских механизаторах. Горяшин будто бы надоумил.

Очерк в "Заре коммунизма" появился. Ворона расхвалил организацию учебы ме-ханизаторов. И как полагалось, подпустил критики, подќметил недостатки, и слабые мес-та "в постановке важного дела". С Ива-ном объяснился, иронизируя и отшучиваясь: "Без анафемы нельзя, боднуть рогами грешнику святого полагается. Обеспечить зацепку для даваниня ценных указаний".