— На счастье мне ты родилась. На счастье и умерла, благословенная! — шептал я с нежностью…

День сменялся днём, келех келехом, время бежало, и вот уже наступила осень — пора увядания. Не знаю почему, но осенью люди умирают гораздо чаще, чем в другие времена года. Так что бывал я на келехах почти ежедневно. То помогал нести гроб, то венки таскал, но получалось так, что мир этот бренный тащил и меня на себе. В карманах у меня золотишко завелось. Ел, пил я задарма, на трон царский не покушался, не грабил никого и в карман чужой тоже не заглядывал. Ну, а чего ещё больше надо?!

С лёгким сердцем посещал я келехи по старым людям. И не было мне стыдно. Я даже убедился, что если в венок не вплетено твоё горе, то тащить такой венок одно мученье. Так бы и бросил его прямо на улице. Да голод, как говорится, не тётка. Вот и приходилось таскать до одурения, пока не кончится скорбный путь. Чужого покойника тоже тащить тяжело, а особенно богатого: им делают такие тяжёлые гробы, что на другой день качаешься, как гусь с обломанными крыльями.

А знаете, что сказал мне один человек? Легко, говорит, тащить гроб злого человека.

— Это почему? — полюбопытствовал я.

— А потому, что душа радуется, когда злого хоронишь, зато доброго — камнем ложится и на плечи, и на душу.

Я и поверил, и не поверил:

— Покойники все одинаковые, тихие, беззлобные. Добро и зло на этом свете остаётся. Они ведь его не уносят с собой.

— Я сказал, а там как хочешь, — обиделся тот. — Не такой я человек, чтобы тебя в этом убедить: пусть господь каждому по уму воздаст!

Я не стал с ним спорить, однако слова его запали мне в душу.

Келех тем и хорош и вкусен, что он даровой. Но одним келехом ведь не проживёшь? Пришло время платить за квартиру, да обувь у меня поизносилась и одежда тоже, деньги же, подаренные Константином Дмитриевичем, давно уже вышли. Нужно было опять что-нибудь придумывать.

Как-то раз я услышал, как могильщик бормочет себе под нос: «Подумать только, какие деньги даром пропадают. И для чего мёртвому столько венков. Принесут их да выбросят, а всё напрасно. Только деньги зря переводят. Одни только цветочники от всего этого выгоду имеют».

— Что, дяденька, венки разве за деньги делают?

— А ты что же думаешь?

— Откуда мне знать. В нашей деревне их обычно дети плетут, пойдут в поле, наберут цветов да плюща, и готово дело.

— Ты деревню с городом не равняй. Здесь всё продаётся. В городе даже кошка и та даром не пискнет.

«Ага, — подумал я, — если за венки деньги платят, можно их и перепродать, если, конечно, с цветочником договориться».

В тот же вечер направился я в квартал цветочников. Спустился в тёмный, холодный подвал. Карлик-цветочник трудился тут над большим красивым венком, на стене висели уже три готовых.

— Здравствуйте, дядя, — учтиво поздоровался я с хозяином.

— Здравствуй, сынок, что скажешь?

— Да я так, интересно мне, как венки делают… трудно?

— Всегда трудно, если не умеешь, — оборвал он меня на слове и посмотрел на венок. — Хорош, не правда ли?

— Хорош, да вот нельзя ли придумать, чтобы как-нибудь полегче, чтобы они готовыми у вас появлялись?

— С неба, что ль? С неба ничего, кроме града, готовое не падает.

Беседа завязалась. Я открылся ему в своих намерениях: приволоку ночью с кладбища венок, ты его лишь слегка обновишь, и дело пойдёт… вознаграждения я просил небольшого — десятую часть выручки.

Мгновение он хмурился, но потом лоб его разгладился и на губах появилась улыбка.

— Пойдёт!

Когда я собрался уходить, он остановил меня и прошептал:

— Только смотри, осторожней, чтобы сторож тебя не сцапал, не то плохо придётся.

— Какой ещё сторож? — удивился я. — У нас в Сакиваре ничего подобного и в помине нет.

— То-то и видно, что деревенский ты.

— А что?

— В городе на всё есть сторож.

— И для чего? Разве мёртвого украдёт кто?

— Мёртвого, конечно, нет, а вот на шмотки его, на это всегда много охотников найдётся, разрывают могилы и…

— И что потом?.. Грабят мёртвого?!

— Да, в последнее время такое частенько случается. Живых, видно, им мало.

— А что можно украсть у покойника?

— Да что угодно: часы, серьги, булавки, бриллиантовые кольца, пояса серебряные, у некоторых даже зубы золотые вырывают, поэтому я всегда говорю, не следует вставлять золотых зубов, не то как помрёшь, ограбят непременно.

— Ой, мамочки! Что слышат мои уши!

— Некоторые, сказывают, и одежду снимают с покойника…

— Истинно, истинно, поэтому-то, вероятно, перед погребением одежду умершего ножницами изрезают на мелкие кусочки.

— Может быть, так, но ведь обычай резать одежду существовал ещё задолго до того как стали грабить могилы…

— А что с той одеждой делают?

— Мало ли что, на базаре продают.

С ужасом уставился я на свой пиджак, и тут же почудилось мне, будто в нос ударил тяжёлый сладковатый запах. Ледяная дрожь пробежала по всему телу, — пиджак я купил на базаре пару дней назад.

Кое-как очнувшись от полуобморочного состояния, я покинул подвал цветочника, чтобы, не дай бог, не услышать ещё чего-нибудь похуже. Но выйдя на улицу, я не избавился от страха: мысль о пиджаке, снятом с мертвеца и проданном мне, неотвязно сверлила мозги, а от кажущегося ужасного запаха кружилась голова.

Придя домой, я тотчас же скинул пиджак и повесил его на гвоздик рядом, шагнул к тахте, улёгся. В комнате было очень тихо, и мне снова стало страшно. Теперь мне чудилась другая картина — будто пиджак этот надет на человеческий скелет. Ведь правда это страшно? Можете себе представить, как перетрусил я! У меня чуть язык не отнялся от ужаса, потом я взял себя в руки и немного успокоился, схватил проклятый пиджак и вышвырнул его на галерею. В ту ночь я так и не заснул: мне всё чудилось, будто скелет маячит там, на галерее, и всё время молит впустить его в комнату погреться. Стоило сомкнуть глаза, как начинало казаться, что он открывает дверь, заходит в комнату и что-то беззвучно говорит. Наконец я понял: ему холодно, и он требует назад свой пиджак.

Едва дождавшись рассвета, помчался я на базар и продал пиджак за бесценок. В этот день я, конечно, не рискнул выйти на охоту за венками; но на следующую ночь превозмог себя, и улов был богатый — приволок цветочнику целых девять венков.

Вот каков город! В деревне такого не сделаешь. В деревне на кладбище венки телята поедают.

Итак, днём я зарабатывал на келехах, а ночью охотился за венками. Оба мы были с барышом: и я, и цветочник.

И вот тогда-то откуда ни возьмись появился Кечо. На нём была новая красная чоха, на ногах чёрные азиатские сапожки, а на голове — папаха. Ввалился он в комнату, да как закричит:

— Как поживаешь, негодник?

— По-старому…

— Опять лопатой деньги загребаешь?

— Угу.

— Ну и тёплое местечко ты нашёл, ей-богу, опять карусель вертишь?

Я утвердительно кивнул головой, не признаваться же в том, что ворую венки на кладбище.

— А ты?

— Я-то, я грузчиком нанялся.

— Ишь ты, а вырядился, словно князь, кинжала да серебряного пояса только и не хватает.

— Прикажешь в лохмотьях ходить?!

— Как у тебя с зубами?

— Хи, хи, хи, растут, кроме тех, у меня ещё и двух передних недостаёт.

— В драке их тебе выбили?

— Нет, что ты, лекарь вырвал, — он скривил рот наподобие улыбки.

— Ты что же, олух, здоровые зубы вырвал?!

— Мне показалось, что они начали портиться, а ведь говорят, что оставлять во рту гнилые зубы негоже.

— Идиот несчастный, не мог заодно с зубами вырвать свой паршивый язык?

— Пожалей себя-то, братишечка. Если бы я его вырвал, твой тоже бы друга лишился, — не растерялся молодой куртанщик.

В ту ночь, разумеется, на кладбище я не пошёл. Притащил из соседнего духана много всякой еды, и мы с другом кутнули на славу.