Утром, растягивая в улыбке беззубый рот, Кечо сказал мне:
— Знаю, друг, денег у тебя полны карманы, лопатой их загребаешь, сделай милость, одолжи немного, за мною не пропадёт.
— Зачем тебе?
— Нужно. Понимаешь какое дело — чоху эту я в долг взял, да и папаху тоже. И на кое-что другое мне гроши нужны. Я ведь теперь как-никак жених, — Кечошка так осклабился, что сразу стали видны все двадцать шесть оставшихся зубов.
Пожалел я о том, что расхвастался накануне, да поздно было.
— Ты часом не золотые ли зубы вставлять собираешься?
— А что, разве мне не пойдёт? — рассмеялся Кечука.
— Как же, как же, покойный дед твой только золотыми зубами и уминал хрустящие мчади. А ты разве от него отстать можешь?
— Тебе что, парень, денег жалко стало? Ты не бойся, я в срок верну. Ведь не отнимаю, взаймы прошу. Да и тебе от этого одна польза будет, я тебя, транжиру знаю, у тебя они как вода, утекут, а я сохраню в целости… Ну не трясись, не бойся, хочешь вексель выдам?
— Скажешь тоже, вексель!
— Сколько даёшь?
Прихвастнул я, конечно, зря, но известное дело — язык без костей:
— Денег я лопатой не загребал, но кое-что у меня скопилось.
Я достал привезённый из дому кисет и отсчитал Кечошке сто рублей.
В конце недели он снова наведался ко мне. Посмотрел на меня да так рот и разинул, что мне показалось — потроха стали видны, но вместо потрохов я увидел ослепительно сверкающие золотые зубы, даже зажмурился, так они блестели.
— Кечошка, паршивец, что это?
— Как что, не видишь разве, зубы. Говорил же тебе, жених я теперь, как же мне в Сакиваре показаться с поломанными зубами?
Позавидовал я золотым зубам этого негодника: того и гляди всех девок на деревне с ума сведёт. На мою долю ничего не останется. Хотя никого мне и не нужно, кроме Гульчины, но всё-таки…
Потом вдруг вспомнились мне недавние мои страхи: может, зубы эти у какого-нибудь мертвеца вырваны?
Снова задрожал я с головы до ног, но, скрывая страх, накинулся на Кечо:
— Ах ты, бессовестный, на мои деньги ты золотые зубы себе вставил!
— Чего ты горячишься. Деньги я тебе верну, а об остальном волноваться нечего. Какое тебе дело, что я на них сделал, зубы вставил или золотой хвост прицепил.
— Мне, конечно, всё равно, — согласился я, — только тебя, дурака, жалко. Ещё когда были у тебя обыкновенные зубы, поглощал ты всё с волчьим аппетитом, а теперь. Что тебя насытит?
Что это тебя, братец, мой аппетит волнует? Небось не твоё ем, своим трудом-потом заработанное! А теперь пойдём-ка эти зубы обмывать!
— Куда пойдём, верблюд?
— Проглотим чарку-другую.
В духан мы не пошли, а устроились, как и в прошлый раз, у меня. Наклюкались, как следует, полез Кечошка целоваться, да как всадит прямо мне в подбородок свои золотые зубы. Больно стало, и укусил я его тоже, но не зубами, а словом:
— Кечука, верблюд, — говорю я ему, — а знаешь ли ты, что есть такие подлецы, которые у покойников золотые зубы выбивают да продают их зубным врачам, а те, в свою очередь, вставляют их таким дуракам, как ты.
— Что-оо! — встрепенулся Кечо, — что ты мелешь, парень, у меня чужие зубы? Ты что, свихнулся, что ли? Во-первых, у каждого человека зубы имеют определённую форму. Нет, нет, чужие зубы мне не подойдут! Это я уж точно знаю, а впрочем, чёрт его знает!.. Вай ме, вай ме, как же теперь от них избавиться?
— Случай действительно тяжёлый, — посочувствовал я. — Ну как на том свете встретится тебе хозяин зубов и скажет: «Отдай мои зубы обратно!» Что тогда?..
— Не пугай меня, назло тебе не вырву, ни за что не вырву. Еле удостоился сын Лукии золотых зубов, а ты тут всякую ересь плетёшь! Пусть они от мертвеца, я не брезгливый, потерплю как-нибудь. А ты тоже хорош, Каро, налакался, как сапожник, и мелешь всякую чепуху, отсохни у тебя поганый язык!
Опечаленный ушёл от меня Кечошка, а следы от его зубов так и остались синеть у меня на подбородке.
Хозяйка моя на второй день поглядела на меня подозрительно, и старые её глаза хитро заблестели:
— Берегись кусачих женщин, сынок, не то плохо тебе придётся, — наставительно сказала она.
— Что вы, что вы такое говорите!
— Берегись, говорю, кусачих женщин, не то совсем тебя съедят.
Я смотрел на неё с недоумением.
— Видали мы таких невинных младенчиков! Не прикидывайся, шут, клеймо на подбородке кто тебе поставил?
— Ах, вон вы про что! Да это так… пьяный дружок меня поцеловал и…
По насмешливому взгляду старушки я понял, что она не верит мне нисколечко:
— Как знаешь, сынок, но не возись со всякими тварями, а то подцепишь ещё какую-нибудь дрянь.
— Клянусь матерью…
— Пожалей мать, сынок.
Я так и не смог переубедить её. Только-только стали исчезать у меня следы от укусов, как Кечо появился снова и опять попросил у меня взаймы сто рублей:
— Не бойся, отдам как заработаю, ты ведь меня знаешь?
— Как облупленного!
— Вот и хорошо! Тебе же лучше будет.
Ветром принесённое ветер и унесёт, подумал я, отдам-ка я лучше их Кечошке, вернёт — хорошо, а не вернёт, тоже не беда.
Отсчитал я ему деньги и ещё такой совет дал: не скаль, парень, зубы так часто, говорю тебе, у золотых зубов врагов много, не смейся каждому встречному-поперечному, не то привяжется какой-нибудь разбойник, нападёт на тебя ночью на тёмной улице, да по одному их вырвет. В городе на золотые зубы много охотников. Если покойников с золотыми зубами грабят, что с живыми-то сделают, чуешь?!
Кечо весь как-то подобрался, кивнул мне и ушёл.
Я проводил его взглядом.
Денька через два встретил я его на вокзале, гляжу тащит он на себе огромный мешок, завидел меня, прямо ко мне направился, а я улыбаюсь ему:
— Братишечка, Кечули, ты ли это?
Он в ответ:
— Ты, негодяй-подлец, меня ещё братом называешь!
— Помилуй, какая муха тебя укусила, или деньги мои фальшивые оказались?
— Что о деньгах-то говоришь! Ты мне другое скажи, почему ты меня тогда верблюдом назвал? Думаешь, если ты мне друг, так можешь что угодно говорить?! Сам ты верблюд!
— Когда это я тебя верблюдом назвал?
— Ладно уж, будто не помнишь, в первый раз в лавке у Арчила, в ту проклятую ночь, а потом у себя в комнате.
— Ей-богу, не помню. А что это ты задним числом вскипятился? Смешно, право.
— Вчера я в первый раз верблюда увидел. Ничего уродливей в жизни не встречал… слюнявый поганец! Только я подошёл к нему, он как плюнет… И ты, безбожник, вздумал меня с ним сравнивать?!
— Брось, Кечули, стоит из-за этого ссориться, не знал я, что верблюд такое страшилище. Ты же меня тоже верблюдом называл. Будем теперь квиты.
— Благодари бога, что не забыл я добра, что ты для меня сделал, иначе не сносить тебе головы.
Он действительно казался обиженным. Иногда сущий пустяк обижает. Бывает, сделаешь человеку море добра, и он принимает это, как должное, а если западёт к нему в душу капля обиды, добро тотчас же как волной снесёт. Очень нужно быть осторожным!
Теперь у меня появилась новая забота:
«Как бы этот верблюд не потерял моих денег», — весь день вертелось у меня в голове. Но вечером я об этом забыл. Я так осмелел, что прогуливался по ночам на кладбище, как в собственном дворе. Сторожа нигде не было видно. И всё-таки мне было боязно, как бы меня не накрыли за кражей венков. Так мне ведь и ограбление могли бы приписать, и тогда пропадай моя бедная головушка — схоронят тут же без гроба и венков!
Раз как-то набрёл я на могилу Стеллы и остановился в изумлении — на каменной глыбе, высеченной из мрамора, стояла она, точно такая, какой была изображена на портрете, те же выпученные глаза, раздутые ноздри и отвисшая челюсть, передние лапы растопырены, на шее медаль. Я даже подумал было, что собака ожила, но, присмотревшись хорошенько, увидел, что страхи мои напрасны. Сердце моё преисполнилось нежности к бедной покойнице, я даже приласкал холодный камень. Когда же я отошёл от памятника Стелле, встретился мне человек с палкой в руке и спросил:
