Я по несколько раз в день щупал у себя под носом: не пробиваются ли усы? Кечо дал мне дельный совет: побрейся, мол, сразу вырастут. Я обрадовался, но не найдя бритвы, схватил тесак и провёл им под носом. Правда, я слегка порезался, но всё же возблагодарил бога и подумал: ведь ничто на свете не обходится хотя бы без капельки крови. А торопился я с усами потому, что наших усатых юношей уже женили. Вот и мне хотелось иметь усы и жену, а женой — солнце Сакивары — Гульчину. Ну и что ж с того, что Гульчина была красавица, образованная и богатая? Разве мало наслышался я в детстве сказок о том, как крестьянский сын женился на царевне? Велика важность, если б моей женой стала поповская дочка! К тому же я, кажется, ещё и нравился Гульчине. Нет, она мне ничего не говорила, я просто сам догадывался об этом. Иначе зачем же ей хотелось бывать со мной? Когда я думал об этом, в глазах у меня рябило и весь мир казался мне наполненным счастьем и любовью. Если бы у меня были крылья, я бы, наверное, взлетел в небо от радости.

А между тем, сакиварцы то и дело твердили отцу:

— Амброла, дружище, куда ты это только смотришь? За твоим парнем нужен зоркий глаз. Ведь у доброго хозяина и собака не остаётся без дела столько времени!

Соседки жалели мою маму:

— Эх, бедная Элисабед! — сокрушённо покачивали они головами, — кто, кроме матери, сможет терпеть такого бездельника!

Однажды мы с Кечо собрали маленьких ребятишек на широкой полянке перед кузницей. Натравив друг на друга двух дурачков, мы стали в сторонку. Малыши дрались, рвали друг на друге рубашки, а мы с Кечо гоготали. Больше всех орал я.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился отец. В руке он держал длинную палку. Увидев палку, я испугался.

— Ты что это делаешь, балбес? — спросил он меня, сдвинув брови.

— Да так… ничего…

— Детишек друг на друга напускаешь и забавляешься?

— Они сами подрались, я их разнимаю… не веришь — спроси Кечошку.

— Лиса свой хвост в свидетели приводит! А ну, пошёл домой, там я с тобой поговорю!

Однако отец не стал дожидаться и тут же, в дороге, приступил к разговору.

— Ты видишь эту палку? — спросил он.

Меня прошиб холодный пот, и я со страху онемел.

— Я тебя спрашиваю, видишь?

— Вижу! — буркнул я и на всякий случай отошёл в сторону.

— Вот эта палка приносит больше пользы, чем ты. Она хоть помогает мне во время ходьбы, а ты что делаешь? Как сел ты мне на шею в детстве, так, выходит, больше и не собираешься слезать оттуда? Ребёнком был, с тобой легче было. Ну, а теперь… что мне делать с тобой теперь? Ты посмотри на себя: верзила, косая сажень в плечах, а всё дурак дураком. Довёл до того, что мне стыдно людям в глаза смотреть!

— Ничего я зазорного не делаю.

— Почему же мне тогда люди говорят, что у меня один сын да и того не смог я вырастить человеком! Ты думаешь, деревне нравится твоё поведение? Ты же меня опозорил на весь белый свет! Уж лучше совсем не иметь сына, чем иметь такого осла! Понятно хоть тебе?

— Понятно!

— Вот и сделай так, чтобы и я мог похвастаться при людях, мол, сын у меня тоже человек. Не сделаешь — так и знай, живым не оставлю! А я-то дурак, надеялся, что сын мне золотой дворец выстроит. А ты вместо того, чтобы поддержать огонь в семейном очаге, воду на него льёшь! И отца с матерью совсем не жалеешь. Какой из тебя мужчина выйдет, если ты за какое-нибудь ремесло не возьмёшься!

— Что же, женщина из меня выйдет?

— Дурень ты бестолковый! Ещё и зубоскалишь! Скоро, того гляди, головой в потолок упрёшься, а ума всё не прибавляется. Я всё удивляюсь, как же это бог такого придурка создал?

— Не бог, а ты создал! — не выдержал я.

— И бог ошибся, и я! — рассердился отец и с силой ударил палкой оземь.

— Да что вы меня укоряете? Разве я вас умолял родить меня? Небось сами удовольствие получали, а меня для мучения выволокли на свет! — Нарочно разозлившись, перешёл я в наступление.

— Эх, сынок, у козы хвост не вырос, а у тебя ум. Как об стенку горох! — махнул он рукой и уже до самого дома не открывал рта.

А утром, не успел я открыть глаз, как мама печально произнесла:

— Эх, зачем не сгорел день твоего рождения!

Это подействовало на меня сильнее, чем отцовские упрёки. Я встал, сложил в сумку немного еды, взял топор и пошёл в лес. Там я и дров вдоволь нарубил, да и топор принёс домой в сохранности.

Сбор винограда был уже позади, и все мы облегчённо вздохнули. Настало время, когда бродит мачари: пришла пора свадеб. Нас, мальчишек, никто не звал в дружки, но всё же именно мы были душою и сердцем всех свадеб. Без нашей помощи не обходился ни мясник, ни повар, мы даже столы помогали накрывать, ну и, конечно, были незаменимыми виночерпиями в погребе. Нас с Кечошкой это всегда радовало, и мы заранее точили зубы.

И вот как раз в разгар всех этих дел, там, где дорога из Сакивары круто берёт в гору, нашли мёртвым духанщика Темира. На нём не обнаружили ни следов ран, ни удара. Одни говорили, что ему трудно было поднять в гору своё пузо и сердце у него лопнуло. Другие уверяли, что за духанщиком погнались взбешённые волы с арбой. У Темира выпали деньги, и он нагнулся, чтобы их собрать, и в это время волы налетели на него и растоптали. Алекса и Пация клялись, что своими глазами видели, как по Темиру проехалась арба. Надо же, умному иногда не веришь, а дураку, бывает, сразу поверишь!

— Бедняга, — сокрушался Адам Киквидзе, — стал жертвой денег. Эти проклятые деньги и губят мир!

— На самом деле, — вмешался в разговор Лукия, — чтоб у того руки отсохли, кто эти деньги придумал!

— При чём тот, кто придумал? — обиделся кузнец. — Если ты неумело замахнёшься топором и отрубишь себе ногу, выходит, ты меня должен проклинать?

— Да нет же, я к слову… — оправдывался Лукия. — Но всё же люди жили бы лучше, если бы не было денег.

Словом, так это было или не так, а духанщик Темир приказал долго жить. Отец и Лукия вернулись с поминок вместе. Они допоздна задержались у нашей калитки и долго что-то обсуждали.

После ужина мама погасила свет, и мы улеглись спать. Лежу и слышу, родители о чём-то шепчутся. Известное дело, если кто-то рядом орёт, ты можешь не обращать внимания, но стоит кому-то с кем-то пошептаться, как ты сгораешь от любопытства и желания поскорей узнать, в чём дело. Вот и я так: как только они зашушукались, у меня от любопытства ушки полезли на макушку.

— Да я тебе про Темира говорю, — шепчет отец. — Оказывается, в пашне, там, где у меня с Лукией межа проходит, он зарыл целый кувшин золота.

— Отчего же он его у себя не зарыл? — удивилась мама.

— Решил, что так будет менее подозрительно. А после забыл то место, где зарыл кувшин с золотом, и завещал сыну, чтобы тот выкупил нашу землю и перерыл её. А золота там столько, что, мол, если всю жизнь только пировать, всё равно хватит.

— Ну, и что же ты, собираешься продать ему землю?

— Что я, сдурел, что ли?

— Как же ты поступишь?

— Как поступлю? Вот чудачка! С завтрашнего дня мы с Лукией начнём копать, и всё тут. А если кто из нас найдёт золото, мы поделим его пополам. Понятно?

— На что тебе столько золота? Им ведь надо уметь пользоваться. А ты его и близко-то никогда не видел.

— Ничего, зато Караман мой увидит. Поставлю я ему кресло золочёное под ореховым деревом и пускай себе сидит, наслаждается жизнью. Эх, было бы оно, это золото! А что с ним делать — и дурак сообразит.

— А если сын Темира узнает и будет на вас жаловаться?

— Прямо! Испугались его! Этим золотом мы, милая, девять судей и семь уездных начальников подкупим и ещё столько же у нас останется. Найти золото у себя в земле и отдать другому? Пусть держит карман шире!

— Так как же, скажем Караманике?

— Как же не скажем? Зачем мне всё это, если не для него? Мне уже всё равно, я свои полжизни прожил. Караман, сынок, ты спишь?