В это время я кивнул ему. Сон смежил мне веки, и я задремал. А отец, кажется, и не собирался кончать свои наставления, и пришлось сделать вид, что внимательно слушаю его.

— И как это у тебя язык не устал? — вмешалась вдруг мама. — Сколько можно говорить? Забыл, что парню надо рано вставать?

Эти золотые слова давно вертелись у меня на кончике языка. Но я был благодарен маме за то, что она опередила меня. Иначе мне снова, в последнюю перед расставанием ночь, пришлось бы обидеть отца. А этого мне совсем не хотелось. Не хотелось брать с собой этот грех в путь-дорогу, ибо отяжелевшее сердце давит на ноги.

Я взглядом поблагодарил маму. Как ясно видит мать всё, что делается в сердце у её ребёнка, словно это сердце лежит у неё на ладони…

Отец виновато замолчал.

Мама убрала со стола и навела порядок, — нехорошо отправлять путника из дому, где царит беспорядок.

Не успел я лечь, как сразу заснул. Мне приснилось, что я сижу на пёстром ковре и плаваю в лазури. Я хочу поймать второй ковёр, но мне не удаётся. На том ковре сидит Гульчина и машет мне. Её улыбкой полны земля и небеса.

Так и летал я всю ночь и не слышал, как родители легли и как встали.

Я поднялся раньше, чем взошло солнце, натянул на себя поношенную чоху, обулся в новенькие чувяки, а на голову наспех нахлобучил дедушкину каракулевую шапку.

Мама с вечера наготовила мне в дорогу всякой снеди: лепёшки с начинкой из лобио, куски варёной свинины, творожники, поросёнка, четыре круга моего любимого молодого сыра да испечённый на глиняной сковороде-кеци румяный хлебец. А отец приволок из погреба маленький бурдючок, при виде которого сердце моё сладостно забилось, но скрывая радость, я ехидно спросил:

— Ты что, на пир меня отправляешь?..

Отец нахмурился.

— Вино, сынок, вовсе не тебе предназначается.

Вот так-так! Меня словно холодной водой окатили, но я не подал виду: хитёр я, сызмальства хитёр.

— А-а, знаю, знаю, куму посылаешь! — Хотя отлично знал, что никакого кума у нас в городе не было.

Глаза у отца стали совсем печальными.

— Мальчик мой, ты ведь знаешь, как туго нам пришлось в этом году. Не смог я скопить тебе денег на дорогу, поэтому и решил дать вино. Нельзя же, чтобы ты нищенствовал в этом проклятом городе. Сказывают, в Кутаиси оно в большой цене. Приедешь, снеси его на базар, а на вырученное купи себе билет до Тбилиси, да и на первое время, думаю, пока работу найдёшь, тебе хватит, если, конечно, будешь с умом тратить.

Я с сомнением покачал головой.

— В дороге может случится выпить захочется, так ты держись, не смей бурдюк открывать, потому как в неполном бурдюке вино легко портится. А наше — и подавно, ему вообще вредит долгое путешествие, понял?

— Ну, понял, чего уж тут не понять!

Подумать только, обедать в пути, рядом чтобы вино стояло, а тебе нельзя и стаканчик пропустить! Да эдак и кусок в горло не полезет. Но что поделаешь!..

Отец искоса поглядел на меня:

— Знаю, сынок, трудновато тебе в дороге без вина придётся, — он пошарил в кармане брюк, — на вот пятачок, купишь себе кувшинчик-чареку — горло промочить. А бурдюк не открывай, не то пожалеешь. Обещай мне, что продашь вино.

— Ладно, ладно, папа, не враг же я самому себе. Клянусь, выполню всё, как ты наказал.

Я положил пятак в ковровый кисет и вскинул на плечи хурджин, куда уложил всё моё нехитрое достояние. Отец снова принялся наставлять меня.

— Сынок, — говорил он, — приедешь в город, не разевай рта на всё, что там увидишь. Не то сразу смекнут, что ты без привычки, окрестят тебя хамом-деревенщиной да обдерут как инжир. Смотри, не плошай, держись молодцом! А ежели грошей немного выгадаешь да в люди выбьешься, не забывайся, помни — человек должен прежде всего оставаться человеком, а деньги, дело наживное. Не поддавайся всяким разбойникам и аферистам, много их в городе шатается, да и сам не сделайся сукиным сыном. Ну, а раз едешь ты в город денег заработать, пришей к изнанке штанов карман, да не один — девять пришей, все пригодятся. Не в хурджин же деньги ссыпать.

— Да уж куда там, где такие деньги, чтобы их в хурджин ссыпать, — улыбнулся я. — Хорошо кабы несколько грошей в кармане зазвенело.

— Э-э! Не знаешь ты, в городе всякое случается, можно за один день богачом заделаться. Потому и говорю, попадут тебе в руки деньги, ты уж их в один карман не прячь. Не то неровен час вор тебе его вырежет. Да и пачкой не держи, чем чёрт не шутит, потеряешь ещё пачку-то, что тогда?! Бумажки отдели… Да ты, я вижу, не слушаешь меня!

— Ну что ты, папа, как можно, всё исполню, как велишь.

— Постой, постой, что я вчера хотел тебе сказать?! Ах да, вспомнил! Не таскайся по садам, там всякая дрянь бродит. Не гляди, что царь с виду, и такой облапошить может! Но уж если и случится, какой негодяй-подлец у тебя денег потребует, так ты отдай, не жалей, все карманы выверни. Таким людям что человека убить, что муху — всё одно. Деньги — что, а вот жизнь человеческая — дело другое, второй раз на свет не родишься. Самое истинное богатство на земле — это жизнь. Всё остальное — выдумка. Да, вот ещё что, — как бы мне это тебе сказать: в городе разные женщины гуляют, блазнят они мужчин улыбками да ужимками, кривляньем всяким. Не прикасайся ты к этим исчадиям ада, не то наградят они такою чумою-болестью, что нос у тебя отпадёт и станешь ты уродом, страшилищем, слышь! Ну, всё! Идём уж, провожу тебя до околицы.

Мама тоже собралась идти с нами, она украдкой смахивала набегавшие слезинки и, словно боясь, что её услышат, торопливо нашёптывала мне:

— Храни тебя боженька, архангел, святой Георгий да пречистая богородица, удачи тебе и везения, друзей хороших.

Когда мы вышли за калитку, Кечули уже дожидался меня на дороге. Хурджин его висел за плечами у Лукии, и из него весело высовывал голову такой же, как у меня, маленький бурдючок. Царо стояла рядом с сыном и вытирала глаза уголком косынки. Глядя на неё, я сам чуть было не заплакал, но вовремя сдержался, — не пристало мужчине реветь, как паршивой девчонке. В последний раз оглядел наш двор, трижды перекрестился и пошёл, да вдруг остановился.

— Ты чего?! — испугалась мама.

— Ничего, камень ногою зашиб.

— Которой?

— Левой.

— Слава богу! — она облегчённо вздохнула, — это хорошая примета. Споткнуться на правую — не годится: удачи не будет.

На Кечо были каламани из сыромятной кожи, широкополая войлочная шляпа и поношенная чоха моего отца.

Мы молча пустились в путь. Миновали деревню, распрощались с родителями, отец и тут было принялся за советы, да я не стал его слушать, потому что мама вдруг заплакала, а я старался её утешить.

Был летний день. Солнце так и шныряло в облаках, словно играло с землёю в прятки, а потом вдруг совсем спряталось за тучей. В полдень пошёл дождь. Мы решили укрыться в духане у моста. Хозяином того духана был наш односельчанин Агдгомела. Сначала он встретил нас очень приветливо, но как только узнал, что мы пришли сюда не кутить, вся его приветливость мигом исчезла.

Опустили мы хурджины и устроились перед самым духаном. Крыша над ним была дырявая, и дождь лился сквозь неё словно через решето.

— Ты что это, добрый человек, деньги как песок загребаешь, а крышу починить жалеешь? — заметил духанщику Кечули.

Агдгомела ухмыльнулся:

— А чего? Кому придёт в голову, если он не сумасшедший, в ливень крышу чинить?! Ну а дождь пройдёт, где уж там о крыше-то помнить! Хи, хи, хи!

Как говорит пословица, путник уже в полдень должен позаботиться о ночлеге.

— Переночуйте у меня, — пригласил нас Агдгомела.

Мы вежливо отказались, спешим, мол. Лучше уж было заночевать в лесу, под какой-нибудь ёлкой, там, по крайней мере, никто не спросит с нас платы за приют.

Дождь кончился, солнце умылось. Взвалили мы на плечи хурджины и пошли дальше.

Вы, вероятно, слыхали про Накеральский хребет? Вот тут-то, у его подножия, настигла нас темнота.