— В таком случае, если вы по ночам работали над портретом, выходит, они отсутствовали в квартире Сент-Эньяна. Алиби, господа! И вот свидетель — Люк Куртуа.

— Разве вы не знали, что на портрете Луиза в красивом серебристом платье и вокруг цветы?

— Да никто из нас не видел королевский портрет.

— А кто видел-то? Сама Лавальер, король и де Сент-Эньян. А потом Рауль и принцесса Генриетта.

— Вы всех перечислили, господа Пираты: модель, заказчика, наперстника, соперника заказчика и соперницу модели, но забыли художника и негра, — заметил Люк.

— Черт возьми, простите, господин Люк. Не обижайтесь и поймите, что мы этой историей интересуемся не из простого любопытства. Наши юные друзья понимают и не проболтаются, не так ли?

— Понимаем, — сказал Шарль-Анри, — Но, как и ваш Двор, мы, услышав эту историю, решили, что портрет был какой-то неприличный…Словом, как заметил господин де Невиль, натура была обнаженной. Иначе с чего бы тогда виконту вызывать на дуэль г-на де Сент-Эньяна?

— И я по простоте душевной решил, было, что юная дева Лавальер была изображена в… естественном виде, — сказал Оливье, — Вроде как Диана де Пуатье в замке Фонтенбло или, там же две красотки в ванне — Габриэль Д'Эстре с сестрицей.[41] А, если она в серебристом платье — из-за чего с ума сходить?

— Обычно пираты лишали девиц невинности, мы же, напротив, восстанавливаем невинность этой молодой особы. Я, впрочем, и раньше был уверен в этом, — заметил Гугенот.

— Замолчите лучше и никогда не произносите ее имя при Рауле, — сказал Серж, — Король никому ее не отдаст. И сейчас уже не имеет значения, спит Людовик с Лавальер или нет. Не имеет значения, в каком виде была изображена Лавальер на том портрете. Проехали, ясно?

— Не совсем, — сказал Шарль-Анри, — Утверждая столь категорично, что мадемуазель де Лавальер особа добродетельная / а я, признаться, узнав известную вам историю, считал ее самой обыкновенной придворной шлюхой / вы, господин де Монваллан, вносите сумятицу в мою доселе спокойную душу.

— Как так? — спросил Гугенот, — Вы-то тут при чем?

— Вот при чем, — сказал Шарль-Анри, — Я дрался с ее братом, Жаном де Лавальером. Правда, нас разняли. Преподаватели.

— Где? — спросил Гугенот, — Вот, Пираты, у нас растет достойная смена. Кто кого вызвал?

— Жан меня вызвал. Дело было так. Граф Д'Аржантейль, наш полковник, с Бофором и пышной свитой заявился в Блуа, где ваш покорный слуга учился в коллеже. Герцог куда-то смылся по своим делам, а я, проведав, что начинается такая интересная заваруха, решил сбежать на войну. Сказано — сделано. Графу я приглянулся. Короче, меня записали. Я и давай хвастаться перед Жаном. Жан тоже решил на войну податься. Граф сначала проникся, но, узнав его имя, отказал. Жан заявил, что будет ждать Бофора. Вскоре и Бофор явился. Помнится, был вечер, уже почти ночь. Бофор спросил, что мы хотим. Я-то свое дело уже уладил, и только сопровождал Жана. Вместе удобнее перелезать через стену коллежа. Мы часто удирали от святых отцов, но это между прочим. А Бофор сначала тоже склонился к тому, чтобы взять Жана на войну. Как только Жан назвал свою фамилию, герцог переглянулся с полковником. 'Лавальер?" — "Лавальер! ' Я-то понимал их переглядки, но ребята в коллеже скрывали от маркиза всю эту историю. Кому приятно узнать, что твоя сестра — шлюха, что она нарушила клятву, данную жениху и вовсю трахается с Его Величеством? Прошу прощения, благородные господа, но именно в такой форме до воспитанников католического коллежа в Блуа дошли придворные слухи. Мы боялись за Жана, понимаете? Он в состоянии аффекта мог и сестру заколоть, и на короля поднять руку, и с моста в Сену кинуться.

— У вас же там Луара.

— Черт возьми! Но в Париже-то Сена!

— Не перебивайте! Пусть говорит!

— Словом, от Жана все тщательно скрывали. А Жанчик не знал, в чем дело и начал наседать на Бофора, точь в точь как твой Ролан. "На каком основании, — говорил Жан, — Вы мне отказываете, господин де Бофор? Вы что, сомневаетесь в моем происхождении? Я не какой-нибудь самозванец, я маркиз де Лавальер!"

— Вы еще очень молоды, маркиз, — сказал Бофор мягко.

— Но Шарль-Анри моложе меня на два месяца! — завопил Жан, — А его записали!

— Вы единственный сын, — промолвил полковник.

— Шарль-Анри тоже. А у меня еще сестра есть!

— Вот именно, сестра, — вздохнул герцог, — Короче — нет, я сказал.

— Вы относитесь ко мне предвзято, я же вижу! — опять закричал Жан, — Мне нет дела до того, какие у вас были разногласия с моим отцом в прошлом, но сейчас вы не имеете права мне отказывать! Что вам моя сестра? Луиза вот-вот выйдет замуж! Даже если со мною что-то и случится, мое имя может по личному указу Его Величества перейти к ее будущему ребенку. Я слышал, так делают в чрезвычайных случаях.

— Ваша сестра не выйдет замуж, — проговорил Бофор.

— Выйдет! — крикнул Жан, — Очень скоро! За виконта де Бражелона!

Бофор закатил глаза, а полковник выругался.

— Не морочьте мне голову, молодой человек, и возвращайтесь в свой коллеж.

— Я дойду до Его Величества Короля, — пригрозил Жан, — И добьюсь своего.

— Вот вам добрый совет напоследок — поезжайте лучше ко Двору Его Величества, — сказал полковник, — Пока Фортуна… — он закашлялся, — … благосклонна к представителям семейства Лавальер.

Бедный Жан так ничего и не понял. Мы вернулись в коллеж, перебрались через стену и, поскольку сумасшедший Жан собирался в Париж, я рассказал ему все, как мне передавали. И тогда Жан заявил: "Либо ты откажешься от своей клеветы, либо мы будем драться". Мы стали драться. Сбежались святые отцы. Меня выгнали из коллежа. Без треска. Я уже был не школяр, а гвардеец! А Жану ничего не было. Лавальер! Наши преподаватели тоже были в курсе. Тогда же Жан получил письмо из Парижа от сестры. Но в письме Луиза сообщала брату только о своем разрыве с виконтом, причем, по ее словам, именно он был инициатором разрыва. О короле она ничего не писала. А дальше я не знаю, что у них там было. Остался ли Жан доучиваться или поехал в Париж выяснять кто прав, кто виноват — мы, бывшие друзья, расстались очень холодно. Не скажу враждебно, но и не так тепло, как встречались обычно после летних каникул.

— А ты ему напиши, — посоветовал де Линьет.

— У меня и без Жана уйма корреспонденции, — заявил Шарль-Анри.

— Виконт прав, — заметил Гугенот, — Мальчишки упорствуют в заблуждениях, мужчины признают ошибки.

— А ведь пирушка организовывалась с тем, чтобы расслабиться и забыть о проблемах, — проговорил де Невиль, — Что-то мы затихли и носы повесили.

— Потому что давно не пили! — заметил Серж, — Как хотите, господа, но после откровений господина художника и нашего молодого волонтера не обойтись без агуардьенте. Опрокиньте — и сразу налегайте на ветчину. По полной — и вперед!

Серж де Фуа хотел придать беседе легкий, непринужденный характер и не затрагивать тем опасных и печальных, но он внимательно посмотрел на напряженные лица собравшихся, и то ли он все-таки плохо контролировал себя, то ли поэт, влюбленный в прелестную и отважную дочь трусливого и вероломного Гастона Орлеанского взял верх над бесшабашным гулякой, но вице-король сказал вполголоса:

— А знаете, мой юный друг, во всей этой истории самый несчастный не кто иной, как Жан де Лавальер. Если, конечно, он такой как мы, а не как они…титулованные лакеи.

— Жан такой как мы, — горячо воскликнул Шарль-Анри, — И поверьте мне, господа, Жан был бы нам добрым товарищем! Жаль, очень жаль, что Жан не с нами. Он с детства мечтал о морских приключениях. Жан мне много чего рассказывал о тех временах!

— Тогда мне вдвойне жаль юного маркиза, — все так же меланхолически продолжал Серж, — Если он дорожит своей честью, если у него представление о чести рыцарское, в наше время архаичное, а не придворное, то титул 'брат фаворитки' — этим все сказано. Потому ваш полковник и посоветовал Жану искать счастья не в опасных походах, а при Дворе Его Величества.