Тут Гримо спохватился: не сказал ли он Дюпону слишком много. Опытный глаз Гримо еще в Тулонском порту разглядел под курточкой пажа юную девушку. Гримо с первого взгляда понял, кем на самом деле является миловидный паж адмирала. То же, кстати, понял и граф де Ла Фер. Слуга и господин без слов поняли друг друга. Впоследствии Гримо убедился, что его предположение верно. Но помалкивал, в надежде, что адмиральская дочка сама себя выдаст.

… Заметив, что Рауль и Анри вошли в каюту, дружески болтая, рука об руку, возрадовавшийся старик решил было, что и Рауль разгадал наконец тайну Анри де Вандома. Скорее всего, он понял это, когда тащил пажа по вантам, а теперь начал ухаживать за прелестной герцогиней. И ему, Гримо, захотелось превратиться в мышь и убежать из каюты, оставив их наедине.

— Понимаю, — сказал Дюпон, — Прекрасно вас понимаю, господин Гримо. Ибо для меня не секрет, что господин Анри де Вандом — женщина, вернее, молодая девушка. От человека моей профессии такой факт скрыть невозможно.

… Итак, старик Гримо ожидал звука поцелуев, всяких нежных слов от этой парочки, а потому закрылся с головой одеялом и затих. Но до слуха Гримо донеслись совсем другие звуки, паж и Рауль шныряли по каюте, шебаршились, переставляли вещи, и, в конце концов его господин заявил:

— Пора будить Гримо! — и осторожно коснулся плеча старика.

— Что же дальше? — с любопытством спросил Себастьен Дюпон.

— Жутко говорить, — сказал бедный старик, — Мой господин разбудил меня. Паж подошел, держа в руке кувшин, знаете, тот, наш, шедевр великого Бенвенуто Челлини и… Нет, вы решите, что я помешался.

— Что же он сделал? Облил вас водой из кувшина великого Бенвенуто Челлини?

— Если бы! Он вымыл мне ноги!

— Всего-то! — расхохотался Дюпон. И хохотал еще пару минут, не в силах остановиться. Гримо насупился. Дюпон усилием воли заставил себя прекратить смех.

— Простите, — сказал Дюпон, вытирая глаза, — Не обижайтесь, но такой развязки я не ожидал. Продолжайте, пожалуйста.

— И паж, то есть мадемуазель… ему помогала… Она поливала водой из кувшина, подала моему господину полотенце… Она даже рукава рубашки ему завернула, чтобы кружева не намокли. Ну разве это не безумие? Господин Дюпон! Мой господин стоит передо мною на коленях и моет мне ноги! И ему помогает в этом более чем странном деле дочь адмирала! Ничего более ужасного я не видел за свою жизнь, а ведь я, господин Дюпон, всякого насмотрелся. О-хо-хонюшки!

— Ничего страшного, — сказал Дюпон улыбаясь, — Это смахивает на розыгрыш. Может, они решили подшутить над вами?

— Да нет же! Они были серьезны и таинственны. Переглядывались с этаким загадочным видом. Мадемуазель смотрела на моего господина с восхищением, а я — с ужасом. Она еще как-то к нему обратилась…

— По имени?

— Нет, нет, погодите, припомню. Она назвала его 'господином иоаннитом' .

— Вот оно что! — сказал Себестьен Дюпон, — Вы напрасно так переживаете, господин Гримо, ваш виконт в здравом рассудке. Он, скорее всего, пытается подражать иоаннитам.

— Но это еще хуже! — выпалил Гримо.

— Чем же хуже? — спросил Дюпон и спохватился, — Ах да, я понимаю. Но, господин Гримо, все это не так уж страшно. Если вы хотите меня выслушать, я вам изложу свои соображения по поводу любовной драмы вашего молодого хозяина и вытекающих из нее последствий.

— Изложите, — попросил Гримо, — Я человек простой, может, чего не понимаю. Но у меня так за него душа изболелась, прямо не знаю, что тут поделать!

— Разумеется, — сказал Дюпон, — Разговор останется между нами…

Гримо оглянулся — посторонних не было.

— Господин Гримо, — начал Дюпон, — Вчера я очень подробно расспрашивал вас о жизни вашего хозяина, начиная с детского возраста. Поверьте, я никоим образом не собираюсь использовать полученные от вас сведения во вред виконту.

— Вы обещали, — напомнил Гримо.

— И сдержу слово, — сказал Дюпон слегка насмешливо, — Вашего брата аристократа хлебом не корми, а подавай торжественые клятвы, тайны и высокие слова. А я практик — поэтому моя речь может вам показаться черезчур прозаичной — но она продиктована чувством искренней симпатии к виконту, который мне представляется очень славным молодым человеком, хотя несколько избалованным. Я долго думал об этой истории, господин Гримо. У меня во Франции остались дети, пока еще подростки, но время летит очень быстро, не сегодня-завтра придет и для них пора любви. Так поверьте, что мое желание помочь вашему запутавшемуся мальчику так же искренне, как если бы речь шла о моем собственном сыне.

— Очень признателен вам за участие, господин Дюпон, — вздохнул Гримо, — Но все это пока только любезности, которые вам кажутся смешными, когда речь идет о нашем брате аристократе. Хотя с чего вы взяли? Я-то сам при чем? Я человек простой!

— Вы это уже говорили. А вы не так просты, как кажетесь. Но — оставим. Мой жизненный опыт показал, — сказал Дюпон задумчиво, — Что молодые люди в своей избраннице нередко ищут черты своей матери.

Гримо вздохнул.

— К моему господину это не может относиться, — сказал Гримо, — Вы знаете из моих слов, что он вырос без матери, так как герцогиня находилась в эмиграции до самой смерти кардинала Ришелье.

— Это вы говорили, господин Гримо.

— И запомнить госпожу он не мог — он был совсем крошкой, когда мы с господином графом привезли ребенка в наш замок.

— В каком возрасте?

— Несколько месяцев, сударь.

— Науке еще мало известно о сознании детей раннего возраста, хотя я допускаю, что образ госпожи герцогини запечатлелся в памяти малыша.

— Но он знал, как выглядит герцогиня! — сказал Гримо, — Я-то ее видел! И граф, его отец — тоже!

Дюпон рассмеялся:

— Не сомневаюсь, что кто-кто, а уж граф, отец ребенка, очень хорошо знал, как выглядит герцогиня, черт возьми!

Гримо улыбнулся в ответ.

— Мы не могли сказать ребенку, что герцогиня умерла. Мы сказали, что она уехала очень далеко. Мы поддерживали в нашем малыше эту надежду, и он знал, что мама любит его и помнит о нем. И когда господин Рауль спрашивал меня, какая она, я говорил ему о сказочной красавице, похожей на фею, с синими, как у него, глазами, с золотыми длинными волосами — до самой земли. Вы видели нашу госпожу, когда она посетила флагман. Судите сами, похож ли нарисованный мной портрет.

— Теперь скажите, господин Гримо, кто больше похож на прекрасную герцогиню де Шеврез и внешне и… психологически — мадемуазель де Лавальер или дочь Бофора?

— Конечно, дочь Бофора! — сказал Гримо не задумываясь.

— Вот так-то, — усмехнулся Дюпон, — И я того же мнения. Конечно, господин Гримо, все это только теории…

— Я тоже слышал подобные 'теории' , — заметил Гримо, — Но из всякого правила бывают исключения.

— Исключительными были обстоятельства детства вашего господина и политическая интрига, в которой были замешаны его родители. В тридцатые года по всей Франции из уст в уста передавалась история, похожая на легенду, о красавице герцогине, мстительном кардинале Ришелье и Малыше Шевретты, хорошеньком как ангел, которого хотели выкрасть гвардейцы кардинала. Я, тогда студент-медик, считал эти слухи весьма преувеличенными, но и подумать не мог в те годы, что четверть века спустя встречусь с повзрослевшим Малышом Шевретты. И вот что я вам скажу… Ваш мальчик рос без матери, вы были окружены врагами, при жизни кардинала ваш господин, граф, отец ребенка, вы сами, все графские слуги готовились отразить любое нападение, хотя, возможно, вы преувеличивали опасность, Ришелье не пошел бы на похищение вашего наследника, упустив герцогиню.

— Кто его знает, — буркнул Гримо, — Кардинал!

— Понимаю, — кивнул Дюпон, — Кардинал! Потом, когда гроза миновала, Ришелье умер, и владельцы замка позволили себе немого расслабиться. Вот тут и появляется белокурая голубоглазая маленькая соседка. С точки зрения психологии все ясно, не так ли?

— Вы хотите сказать, что маленькая Лавальер заняла в сердце моего господина место герцогини?