Сэр Джордж завел речь о том, что следовало бы одновременно сделать представление Временному правительству об опасности пропаганды ленинцев против войны и использовать факт проезда вождя большевиков через Германию в запломбированном вагоне для компрометации Ленина и его соратников.

Приблизившись к дворцу Кшесинской, дипломаты увидели необычное для воскресного, к тому же пасхального дня оживление. Сюда стремились ручейки людей, от него отъезжали авто, мотоциклетки. Среди людей, группами входивших внутрь и выходивших из дворца, царило радостное возбуждение. Палеолог и Бьюкенен нарочно прошли совсем рядом с высокой чугунной оградой. Здесь, у калитки, один из явно спешащих куда-то людей крикнул другому, только что подъехавшему на авто:

— Иван, сегодня Ленин приезжает! Готовься встречать!

Палеолог, знавший русский язык лучше, чем Бьюкенен, скорее интуитивно догадался, чем точно понял смысл сказанного. Он передал свои подозрения сэру Джорджу. По срокам действительно получалось, что Ульянов мог именно сегодня прибыть в российскую столицу. Моцион не получился: следовало торопиться с запланированной акцией. Господа послы заспешили. Но теперь уже кратчайшим путем каждый к своему посольству.

…В министерстве иностранных дел Российской империи с февральских дней ничего не изменилось, кроме хозяина министерского кабинета. Здесь теперь восседал в кресле с золоченой бронзой за огромным письменным столом профессор Милюков, столь ненавидимый британским послом. Но не сегодня. В это пасхальное воскресенье новый министр, утомленный многими бессонными ночами, охрипший на сотнях митингов в Таврическом дворце, отправился после праздничной службы в Казанском соборе разговляться на казенную дачу министра на Островах. В департаменте дежурил из старших чиновников лишь товарищ министра Нератов.

С небольшим интервалом в министерство прибыли сначала секретарь британского посла, а затем и секретарь посла французского. В меморандуме посольства Англии говорилось о том, что, как осведомлено правительство его величества, "Ленин — хороший организатор и крайне опасный человек, и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде". Памятная записка Палеолога, почти идентичная по духу и тону меморандуму Бьюкенена, шла еще дальше. Французский посол особо упирал на то, что к Ленину «благожелательно» относится германское правительство, разрешившее ему проезд через свою страну. Месье Палеолог не вдавался в подробности, потому что не хотел их знать. Он только подсказывал Временному правительству его следующие ходы.

Весьма исполнительный товарищ министра иностранных дел быстро уловил настроение союзников. Он затребовал отдельную папку, собственноручно подшил в нее оба меморандума, присоединил к ним телеграмму российского посла в Стокгольме Гулькевича, доносившего об обстоятельствах проезда группы русских эмигрантов во главе с Ульяновым через Швецию. На всем этом Нератов начертал каллиграфическим, разборчивым почерком старого служаки резолюцию: "Все сведения из трех источников нужно поместить в газетах завтра же, не указывая источников, и подчеркнуть благожелательность германского правительства к Ленину и проч.".

Нератов прозвенел колокольчиком. Вошел с поклоном секретарь. Товарищ министра протянул ему папку.

— Ознакомьте господина министра юстиции для принятия мер по его ведомству! И с богом в печать!

Необыкновенное ощущение праздника наполняло все существо Анастасии вчера вечером, выйдя из Таврического, она попала в огромную толпу рабочих и солдат, пришедших со всех концов Петрограда к Финляндскому вокзалу встречать Ленина. Уже более месяца бушевали вокруг революционные события. Но такого подъема, какой охватил народ, заполнивший площадь у Финляндского вокзала, Нижегородскую, Симбирскую, Нюстадскую, Боткинскую улицу, подходивший с Большого Сампсониевского проспекта и набережных, она никогда еще не видела.

Анастасия смогла подойти к ступеням вокзала, где уже рычали моторами два огромных чудовища-броневика, а военные электрики устанавливали передвижные армейские прожекторы.

Был теплый апрельский вечер, толпа колыхалась словно море, и над его волнами плыли красные знамена, транспаранты лозунгов. Рокот тысяч людских голосов напоминал шум работающей огромной машины.

Вдруг задвигался один из броневиков. Громоздким железным телом он раздвинул толпу и встал посреди площади. Масса народа становилась все гуще и плотнее.

Настя представляла себе Ленина высоким и мощным человеком, темноволосым, с суровым выражением лица. Поэтому когда из дверей царского павильона вокзала показался невысокий плотный человек с маленькой рыжеватой бородкой, сияющими глазами и сдержанной улыбкой, она поначалу и не поняла, что это Владимир Ильич. Но по площади прокатился гул восторженных голосов: "Да здравствует Ленин!", "Просим выступить!", "Ура Владимиру Ильичу!" Анастасию сразу охватило общее чувство восторга, словно приподнявшее ее на воздух.

Владимира Ильича усадили было в автомобиль, но народ был так взбудоражен, что нечего было и думать уехать: все хотели видеть и слышать Ленина. Пришлось Ильичу в автомобиле подняться и сказать краткую речь, которую он закончил словами: "Да здравствует мировая социалистическая революция!" Но этого было мало тем десяткам тысяч рабочих, солдат и партийцев, собравшихся, чтобы увидеть и услышать своего вождя.

Подвойский, увидев поблизости броневик, попросил Владимира Ильича встать на его башню и оттуда сказать всем еще хотя бы несколько слов.

Сполохи военных прожекторов освещали площадь, горели тысячи факелов, в свете которых яркими пятнами горел кумач знамен и лозунгов. Люди ждали, что скажет Владимир Ильич. Он стоял на броне боевой машины, для устойчивости чуть расставив ноги, в свете прожекторов.

То, что говорил Владимир Ильич, было совсем не похоже на сладкоголосые ультрареволюционные речи присяжных ораторов, которые в мартовские дни наполняли все площади и все уличные митинги в столице.

Ленин приветствовал не вообще "граждан новой России", как это делали все, а революционный русский пролетариат и революционную русскую армию, сумевших не только Россию освободить от царского деспотизма, но и положить начало социальной революции в международном масштабе.

— Пролетариат всего мира с надеждой смотрит на смелые шаги русского пролетариата, — сказал Ленин. А в конце своей короткой речи провозгласил лозунг, который показал путь не только большевикам, но и всему народу: — Да здравствует социалистическая революция! — вдохновенно заявил он.

Настя стояла близко и ясно слышала каждое слово Ленина. Охваченная общим подъемом, она впитывала в себя сказанное вождем, призвавшим к великому и решающему бою…

Теперь эта речь, этот энтузиазм вчерашней встречи звучали в ней, когда она спешила к Таврическому дворцу. Ей казалось, что все улыбаются ей потому, что мысль Ленина стала уже достоянием всех людей в Петрограде, что общее революционное братство всего народа откроет светлую дорогу к будущему. Она еще оставалась в плену иллюзий, которые не испарились даже у части большевиков, и считала, что предстоит длительный этап буржуазно-демократической революции. То, что Ленин призвал к революции социалистической, еще только-только начало укладываться в сознании самых передовых людей. Это казалось только призывом к будущему, но не руководством к сегодняшнему действованию…

Вот и Таврический дворец. Временное правительство уже переехало отсюда в Мариинский, заняв апартаменты последнего Совета министров царя. Новые министры с легким сердцем покинули Таврический, где на них постоянно давили Совет, огромные толпы вооруженных солдат и рабочих, расположившихся в его помещениях, словно у себя дома.

Настя вошла через боковой вход, поднялась на хоры Белого зала. Здесь, в комнате номер 13, помещалась большевистская фракция Петроградского Совета. Сегодня здесь уже с раннего утра было необычно много людей. Это были делегаты Всероссийского совещания Советов и активисты Петроградской большевистской организации. Михаил Сенин, спешащий куда-то по партийным делам, успел только сообщить, что сегодня здесь будет беседовать с делегатами товарищ Ленин. Большевики взволнованно обсуждали, что сказал Ильич вчера у Финляндского вокзала, во дворце Кшесинской…