Федор выслушал сообщение командира с двойственным чувством. Он был поражен таким близким и реальным признаком скорой революции. Ведь если боевая часть — целый полк — дружно отказывается выполнять приказ командования — это означает не просто частичное разложение боевого духа, но симптом паралича всей армии. Поручик, не совсем изживший радикальные взгляды гимназической молодости, и радовался такому грозному толчку, и боялся его.

"Что есть честь, что такое долг офицера и патриота?!" Этот вопрос спазмом сжал его мозг. Федору было тем труднее, чем меньше он чувствовал себя своим в офицерском собрании, среди старших командиров…

"Валлийский маг",[10] так называли в британской столице Дэвида Ллойд Джорджа, только что перебравшегося в новую резиденцию на Даунинг-стрит, 10. До этого он несколько месяцев пребывал в должности военного министра, которую занял после трагической гибели лорда Китченера на крейсере «Гэмпшир» вблизи Оркнейских островов. А еще раньше он был министром вооружения Британии и в этом качестве должен был отправиться вместе с Китченером в Россию на борту этого крейсера. Однако "пасхальное восстание" ирландцев в Дублине дало основание премьеру Асквиту обратиться к Ллойд Джорджу с таким указанием: "Мой дорогой Ллойд Джордж! Надеюсь, вы найдете возможным заняться Ирландией… Нет никого другого, кто мог бы достигнуть окончательного решения проблемы". Почему мистер Асквит именно накануне отъезда в Россию обратился с таким предложением к министру-валлийцу, покрыто мраком неизвестности. Однако оно спасло жизнь Ллойд Джорджу, поскольку на борту крейсера «Гэмпшир» его в момент взрыва не оказалось.

С другой стороны, "валлийский маг" был действительно мастером компромиссов, и лучше него никто не мог выиграть время за столом переговоров. Газеты сравнивали министра с незаменимой пожарной командой. Ллойд Джордж принял на себя эту миссию "примирить все партии Ирландии". Провидение в лице совершенно конкретных персон хранило его для еще более высоких дел. И теперь они свалились на него в форме поручения короля сформировать в качестве премьера новый военный кабинет Великобритании.

Бывший радикал и борец за народное счастье — как его прославили газетчики — почтительно поцеловал руку монарха в Букингемском дворце, представляя новый состав министерства. Впервые Британия получила премьера, который не был «сэром», не имел титула и славился тем, что в детстве испытал нужду и бегал босиком. Именно такой человек оказался остро нужен теперь Британской империи. Ибо империя и ее метрополия находились в глубоком кризисе.

Долго шел Ллойд Джордж к тому, чтобы сделать своей квартирой особняк на Даунинг-стрит, 10. Честолюбие и "ветер перемен" над империей, в которой "никогда не заходило солнце", привели его, сироту мелкого арендатора и племянника-воспитанника сельского сапожника, в честь которого он принял одну часть своей фамилии — Ллойд, — в высокую политику, где он сделался одной из крупнейших величин первой половины XX века.

На Даунинг-стрит он уже квартировал однажды в доме под номером одиннадцать, где по той же традиции селились канцлеры казначейства, то бишь министры финансов Великобритании. С 1908 года исполнял он эту должность вплоть до создания военного кабинета. И теперь, проходя мимо низенькой двери этого особняка с закопченными стенами, он вспоминал, какая чудесная атмосфера была в нем до войны, когда по утрам к канцлеру казначейства, прославившемуся в Лондоне не только умом и напористостью, но и седеющей львиной гривой и опереточным плащом, собирался поболтать цвет британской интеллигенции.

Бернард Шоу и Герберт Уэллс, Чарли Чаплин и другие звезды артистического и литературного небосвода столицы империи чувствовали себя здесь как дома, хотя министр финансов и в дружеских беседах всегда держал инициативу в своих руках, был неистощимым импровизатором. Он даже старые анекдоты умел рассказывать так, что они обретали новые, еще более веселые подробности.

С содроганием и запоздалой благодарностью к жене премьер-министр вспоминал, как за этой дверью он упрашивал свою Мэгги остаться с ним, не уходить и не разрушать семью, когда бульварные листки трепали его репутацию, обсуждая амурные похождения канцлера казначейства как раз накануне принятия парламентом бюджета, Мэгги удалось уговорить, сказав, что ее уход повлияет на его шансы стать премьер-министром, а заодно и дав слово не флиртовать больше с дамами света и «полусвета».

"Как ловко я их всех тогда провел!" — радовался теперь Ллойд Джордж, припоминая, как на суд против газеты «Пипл», затеянный им по поводу диффамации, прибыли в карете канцлер казначейства и… супруга канцлера. А ведь вся бульварная пресса пророчила скорый отъезд Мэгги из Лондона и была недалека от истины… "Мужчины дают женщинам обещания, чтобы тут же нарушить их, как, впрочем и политики!" — не без юмора подумалось премьер-министру в это декабрьское утро, когда он в своем теплом крылатом плаще, в сером цилиндре и под зонтом вернулся с утреннего моциона.

Констебль бодро салютовал премьеру, вывернув мокрую от дождя ладонь наизнанку у переднего козырька своей каски. От резкого движения струйка воды скатилась на воротник его форменного макинтоша. Медным кольцом, качавшимся меж зубов в пасти льва, Ллойд Джордж стукнул о медную наковаленку. Одностворчатая дверь отворилась.

Хозяин дома проследовал мимо полицейского в ярко освещенный холл, отделанный темно-красным деревом и украшенный гравюрами, изображающими сцены охоты. Ничего, что свидетельствовало бы о высоком положении хозяина дома, здесь нет. Это скорее вестибюль зажиточного буржуа. Единственное, что может в этом холле привлечь внимание, — маленькие таблички поверх вешалок для шляп: «лорд-канцлер», "лорд-канцлер казначейства", "государственный секретарь по иностранным делам", "министр торговли", "военный министр"… Они показывали, что в данном случае обычная внешность и скромность обманчивы.

Особняк и его флигель, выходящие окнами на Сент-Джеймский парк, обеспечивали достаточно места и комфорта для заседаний кабинета в самом широком составе и даже для многолюдных партийных дискуссий…

Ллойд Джордж сбросил на руки мажордома плащ, цилиндр и мокрый зонт, демократично улыбнулся из-под усов и напомнил, что он через полчаса ожидает лорда Мильнера и старого друга, сэра Уинстона Черчилля. Дворецкий склонился в четко отработанном поклоне. А премьер-министр с сожалением отметил про себя, что пока еще нельзя взять и в этот дом, как когда-то в соседний номер одиннадцать, — прислугу чисто валлийского происхождения. Ведь тогда было бы исключительно удобно отдавать слугам команды на валлийском языке, которого англичане не понимают, да и вообще землякам можно оказывать больше доверия, к тому же они и служат не за страх, а за совесть…

Любая опора очень нужна именно сейчас Дэвиду Ллойд Джорджу. Во-первых, он очень боялся завистников и их стремления свергнуть как можно скорее его правительство. Это была главная забота — укрепиться, окрепнуть и прочно обосноваться на долгие годы в этом особняке. Для этого он и позвал сегодня двух динамичных деятелей — министра своего кабинета лорда Альфреда Мильнера и человека, который жаждал войти в правительство, но чья дурная слава на этот раз подвела его и блокировала все усилия друзей сделать его хотя бы второстепенным министром — сэра Уинстона. Уинни сильно подмочил свою репутацию несчастным концом Дарданелльской операции, когда он хотел выхватить из-под носа у русских проливы и осрамился вконец. Правда, специальной парламентской комиссии удалось по подсказке влиятельных друзей Черчилля и прежде всего его друга и заступника барона Натаниела Ротшильда козлом отпущения сделать бывшего премьера Асквита, в котором на третий год войны обнаружили вдруг поразительное отсутствие качеств, необходимых главе кабинета военного времени. И все же из Адмиралтейства Черчиллю пришлось уйти.